Раз за разом Леля заставляла себя сосредоточиться на детской песне, когда ужас накатывал с новой силой. Она знала, что главное – не дать слабину, не отвлечься на страх, потому что он унесет далеко-далеко. Не выплыть!

Постепенно слова песни стали звучать не так отчетливо в голове, притупились и другие чувства – Леля наконец уснула.

А наутро с трудом разлепила уставшие и опухшие от слез глаза (снился день после развода родителей). Виски и лоб беспощадно и безнадежно ныли.

– Мигрень, кажется, опять начинается, – как ветер в листве, прошелестела она почти без сил по дороге в школу.

– Есть таблетки? – папа бросил на нее быстрый взгляд.

– Да, выпила две уже. Можно все-таки дома отлежаться? Я вызову у школы такси и домой уеду.

Папа остановился у бордюра и посмотрел на Лелю внимательно.

– Вчера я наблюдал тебя вполне здоровой.

– Я плохо спала. Повлияло, наверное. Ты мне скажи, можно или нет? Надо, чтобы ты предупредил классную.

– Ввиду того, что я знаю о твоей так сказать особенности, я тебе, конечно, сейчас поверю, Леля. Но мы оба понимаем, что ты иногда злоупотребляешь…

– Боже! Да отсижу я эти чертовы уроки! Счастлив?

Леля не стала слушать, что там бубнит папа. В такие моменты он начинал говорить очень нудно и долго, как будто читал философский трактат без интонации. Кипя от возмущения и оскорбленная папиным недоверием, Леля шла к школе. Одноклассники снова стояли на ступеньках и громко смеялись. Где-то в глубине уставшей и пульсирующей Лелиной головы мелькнуло удивление: какой тут дружный класс. В ее старой школе все общались стайками.

Когда она поднималась по ступенькам, какая-то высокая девочка сказала:

– И это Машке-то мозгов не хватит на дорогую тачку? А самой? В гуманитарной гимназии училась, а на литературе и двух слов толковых сказать не могла.

Леля посмотрела на эту девочку, но не увидела ее – все расплывалось. И в голове от резкого поворота головы, будто два поезда столкнулись, скрежет, шум, крик, удар… Все-таки самый настоящий приступ. А она так надеялась, что обойдется.

Леля ничего не ответила, поспешила войти в здание и начала рыться в сумке в поисках таблеток. Нужно выпить еще одну, и станет легче, не так мучительно… С каждой минутой становясь все злее и нетерпеливее, Леля потрясла сумку и вывалила содержимое на диванчик в коридоре. Нет! Таблетки она все-таки забыла. Ладно, нестрашно, подумала Леля, собирая трясущимися от боли руками вываленные учебники и тетрадки. Есть еще медсестра! Леля быстро добралась до ее кабинета. Подергала. Заперт.

– А где?.. – спросила она у уборщицы, не найдя в себе сил даже договорить.

– Приходит обычно после второго урока.

Сорок пять минут – это она сможет вынести. А потом ей дадут еще одну обезболивающую таблетку. Как же она могла оставить упаковку на столе!

Добравшись до класса, Леля сразу села и положила голову на прохладную парту. Звонок огрел ее по голове похлеще чугунной сковородки. Как сквозь толщу воды она услышала, как ученики задвигали стульями и встали, видимо, учитель вошел.

– Good morning!

Класс недружно прогудел: «Good morning, Anna Romanovna».

На секунду воцарилось молчание. Леля не могла угадать по звукам, что происходит. А потом услышала:

– Это новенькая. Да не обращайте на нее внимания, она всегда такая…

– Как зовут? – очень тихо спросила учительница.

– Оля Стрижова, – ответил кто-то.

Быстрый топот каблуков. Лелю неприятно обдало прохладным воздухом, отчего по телу побежали мурашки.

– Оля, у вас все хорошо?

Леля с трудом подняла голову и наткнулась на улыбчивые глаза. Учительница совсем молоденькая, наверное, только институт окончила. И обращается по институтской привычке еще на «вы». Взрослые учителя только тыкают.

– Голова, – поморщившись, ответила Леля.

– Болеете? Может, вам к медсестре.

– Болеет-болеет! – со смехом крикнула Маша. – На голову больная!

Все засмеялись. А в Леле вдруг поднялась такая ярость, какую она давно не ощущала и которая, будто скопировав силу головной боли, вмиг разрослась до таких же масштабов. Скорее всего, дело было в громком, звонком и ужасно противном Машином голосе.

– Медсестры нет на месте, – сказала Леля учительнице, стараясь не обращать на Машу внимания.

– Да? А вы когда ее искали? Я вот на урок шла и видела, как она дверь открывала. Вы идите, посмотрите. А то бледная совсем. Вам дать кого-то в сопровождающие? Упадете еще в обморок…

– Не надо никого.

Леля поднялась и, сгорбившись, пошатываясь, пошла к выходу из класса. Она старалась лишний раз не шевелить глазными яблоками и даже языком, чтобы в голове не проносилась холодная молния.

– Боже мой, какие мы нежные, – догнал ее звонкий Машин шепот, который намеренно звучал громко. – У нашей барышни головка болеть изволит. Папочка, наверное, сейчас примчится утешать. Интересно, а если я ее пальчиком задену, заплачет?

Леля не могла сказать, откуда взялись силы. Просто раненый пушистый зверек внутри ее, который только что стонал от боли, вдруг превратился в огромного косматого зверя: то ли волка, то ли медведя – и с горящими глазами кинулся на добычу. Вмиг Леля оказалась около Маши, схватив перед этим грязную тряпку, которой вытирали доску, и затолкала Маше в рот. Маша завизжала и замотала головой, отталкивая от себя Лелю. В классе поднялся шум. Все повскакивали со своих мест. Растерянный вскрик Анны Романовны утонул в шуме отодвигающихся стульев и гомона.

Леля схватила Машу за волосы и с усердием потянула. Девчачий визг стал еще выше и звонче. Маша заколотила кулаками по Лелиным рукам и груди – куда попадала. А Леля прошептала:

– Видишь, плачешь тут только ты.

Вдруг кто-то схватил Лелю почти за шкирку, как котенка, и оттащил от Маши.

– С ума сошла, что ли! – раздраженно сказал Илья и встал между девочками, расставив руки. Где-то позади него мелькало взволнованное и бледное лицо Анны Романовны.

– Вы видели?! – дрожащими губами пролепетала Маша, вытащив наконец изо рта тряпку. – Видели?! Ненормальная! Больная! Психованная!

– Да помолчи ты, – поморщился Илья, – тоже хороша! А ты? – он внимательно посмотрел Леле прямо в глаза. – Совсем тормозов нет? Бить – это последнее дело.

Лелю, как и любого человека, который уже совершил неблаговидный поступок, страшно раздражали те, кто смотрел на нее с видом праведника. Хотелось назло таким стать еще хуже, только бы не дать понять, как на самом деле тоже хочется оказаться на этой вершине нравственности. Леля собиралась ответить Илье, не сдерживаясь в выражениях. Но вдруг та боль, которую она выплеснула на Машу, вернулась к ней в утроенном виде. Леля потерла виски, в глазах стало мутнеть, и к горлу подкатила тошнота. Она покачнулась. Илья успел придержать ее за локоть.

– Ты чего? – испугался он.

– Ой-ой! – возникла вдруг рядом Анна Романовна. – Все, пойдем к медсестре. Если ее нет, «Скорую» вызовем. Так, – она повернулась к классу, – вы все сидите тут и ждите меня. Илья! За главного! Сделай так, чтобы больше никого не избили, не выкинули в окно и не повесили на собственных косах.

На лестнице Анна Романовна, осторожно придерживая Лелю под локоть, помогла ей спуститься с третьего этажа. Еще издали Леля с облегчением заметила, что дверь в кабинет медсестры открыта настежь и там расставляет папки с документами женщина в белом халате.

– Что это тут у нас? – спросила она, когда Анна Романовна ввела Лелю.

– Я не знаю. Пошатнулась, побледнела… – растерянно начала учительница.

– Мигрень, – коротко сказала Леля, потирая виски пальцами. Боль перекатывалась под подушечками.

– Ох-ох-ох, – покачала головой медсестра. – Мигрень… Давно у тебя так?

– С детства. Всю жизнь. Я таблетки обезболивающие не взяла.

– Это плохо, что не взяла. У нас тут ничего сильнее парацетамола нет.

– Я пойду. У меня там дети в классе, – сказала Анна Романовна. – Оля, я позвоню сейчас твоей классной руководительнице. У тебя кто?