Поведение Иванова - одна из загадок бейлисовского процесса; мы можем только предположить, что когда он в первый раз читал доклад Казаченко в конце 1911 г. - он все еще боролся со своей совестью. Два года спустя, на суде никакой борьбы уже не было, и, приняв меры для отсутствия Казаченко, Иванов притворялся, что верил его докладу.
В папках администрации перед концом года прибавился еще один документ по делу Бейлиса. 20-го декабря 1911-го года, через четыре месяца после Жениной смерти, отец его в показании перед судебным следователем заявил, что за несколько дней до убийства (он не помнил - может быть за четыре дня, а может быть и за семь) - Женя прибежал домой и пожаловался, что Бейлис прогнал его и Андрюшу со двора кирпичного завода.
Теперь мы можем подсчитать все улики, собранные против Бейлиса к декабрю 1911 года.
1) Стряпня из показаний фонарщиков и Волковны.
2) Рассказ Казаченко.
3) Показание Василия Чеберяка. Затем в течение целого года ничего нового к этому не прибавилось.
(79)
2.
Становилось очевидным, что администрация поделила свою работу на две неодинаковой важности половины:
1) - Нужно было доказать виновность Бейлиса в убийстве Андрюши Ющинского.
2) - Нужно было доказать, что убийство это носило ритуальный характер.
Совершенно ясно, что вторая половина была гораздо важнее первой для пропагандных целей - обыкновенное убийство, совершенное евреем, даже если жертвой был христианин, не могло иметь такого значения.
В крайнем случае, можно было бы даже отказаться от первой половины; конечно, это было бы очень нежелательно: но как же возбудить необходимую народную ярость, не имея возможности назвать определенного убийцу?
Итак, факт ритуального убийства стоял на первом плане; как только этот факт сможет быть установлен, создается нужная атмосфера для обвинения еврея; с другой стороны, такое обвинение еврея предрасположило бы и присяжных и народ поверить в ритуальный характер убийства. Таким образом, обе половины взаимно влияли друг на друга.
Но часть программы, содержавшая в себе версию ритуального убийства, сразу же натолкнулась на препятствия, возникшие из ее несогласованного, неудачного начала конспирации.
Листовки, провозглашавшие ритуальное убийство, опирались на первое вскрытие тела, т.е. на доклад полицейского врача Карпинского от 24-го марта, что было явным искажением фактов, - так как в этом докладе не было ничего, что позволяло бы придти к такому выводу.
Союз Русского Народа и его сродственные организации и их печать могли искажать факты сколько угодно, и постоянно это и делали, но администрации необходим был более надежный материал для судебного следствия и суда.
Мы должны теперь вспомнить, что второе вскрытие было совершено 26-го марта профессором Оболонским и прозектором Туфановым - двумя членами медицинского факультета (80) киевского университета. Также необходимо вспомнить, что полицейский врач сдал свой доклад по истечении двух дней, Оболонскому же и Туфанову понадобился целый месяц, чтобы сделать свое заключение.
Нам приходится догадываться о причинах такого промедления, но в протоколах дела имеются и следующие, уясняющие дело, факты.
31-го марта, еще до начала конспиративных действий администрации, киевский митрополит Флавиан, открыто высказывавший свои антисемитские чувства, писал следующее в Святейший Синод в Петербург:
"Долг имею донести Святейшему Правительственному Синоду о печальном случае - злодейском убийстве ученика приготовительного класса Киево-Софийского духовного училища, Андрея Ющинского. Судебно-медицинское вскрытие в Анатомическом театре показало, что убийца злодейски издевался над беззащитной жертвой. Затем по требованию прокурорского надзора произведено было вторичное вскрытие трупа Ющинского, в связи с чем арестованы были мать и отчим убитого.
И первым и вторым вскрытием отвергнуто предположение о сексуальном и ритуальном характере убийства".*
Мы, таким образом, видим, что хотя доклад Оболонского-Туфанова и не был опубликован до 25-го апреля, он, по всей видимости, был уже закончен 31-го марта. Слово "отвергнуто", употребленное Флавианом в связи с теорией о ритуальном убийстве, существенно, так как члены Союза Русского Народа разбрасывали свои листовки 27-го марта.
Несмотря на это неосторожное письмо, увидевшее свет несколькими годами позже, митрополит Флавиан стал приверженцем конспирации.
По истечении нескольких недель вся крайняя правая печать начала всюду провозглашать, что оба вскрытия указывают на ритуальное убийство, и это несмотря на то, что первое ничего подобного не показывало, а второе вообще еще не было опубликовано.
Непонятливый Брандорф писал Чаплинскому в Киеве и Щегловитову в Санкт-Петербург, протестуя против пропаганды ритуального убийства. Он писал: "Такого заключения (81) экспертов в протоколе следствия еще не имеется, многие другие утверждения в этих статьях тоже не соответствуют действительности, что видно из полученных мною данных из экспертизы Туфанова. Заявления в этих статьях, что раны были нанесены жертве, когда она была еще жива, тоже не соответствуют данным вскрытия: уколы в сердце и грудь были сделаны после смерти".*
Рапорт Оболонского-Туфанова, полученный наконец-то 25-го апреля, явился ударом для администрации. Как и для первого вскрытия, ей не хватало трех необходимых данных, указывающих на ритуальное убийство: во-первых, не было указаний, что раны были нанесены до того, как наступила смерть, и убийца, таким образом, мог бы собрать максимум количества крови, что по утверждению обвинения являлось целью ритуального убийства.
С другой стороны, из рапорта выходило, что хотя некоторые органы и были проколоты до того, как наступила смерть, однако не имелось никаких накожных следов, указывающих, что убийца пользовался каким-либо вытяжным, высасывающим инструментом. Без наличия такого инструмента кровь из ран должна была растечься и никак не могла быть собрана.
Таким образом, администрация, уже сильно себя скомпрометировавшая, не имела даже минимального медицинского свидетельства, подтверждающего теорию ритуального убийства.
Ссылка на какой бы то ни было медицинский авторитет была все же для обвинения совершенно необходима; поэтому администрация обратилась к заслуженному профессору киевского университета Сикорскому. Он был известным психиатром и также лютым антисемитом.
Вот он-то и создал исчерпывающе удовлетворительную формулировку. Мы цитируем из обвинительного акта:
Профессор Сикорский, исходя из соображений исторического и антропологического характера, считает убийство Ющинского, по его основным и последовательным признакам, типичным в ряду подобных убийств, время от времени повторяющихся как в России, так и в других государствах. Психологической основой типа такого рода убийств является, по (82) мнению проф. Сикорского, "расовое мщение и вендетта сынов Иаакова" к субъектам другой расы, причем типическое сходство в проявлении этого мщения во всех странах объясняется тем, что "народность, поставляющая эти злодеяния, будучи вкраплена среди других народностей, вносит в них с собою и черты своей расовой психологии".
"Преступления подобные убийству Ющинского, - говорит далее проф. Сикорский, - не могут быть полностью объяснены только расовой мстительностью. С этой точки зрения представляется понятным причинение мучений и лишение жизни, но факт избрания жертвой детей и вообще субъектов юных, а также обескровление убиваемых, - по мнению проф. Сикорского, - вытекает из других оснований, которые, быть может, имеют для убийц значение религиозного акта" (Стенографический отчет).
Свидетельство это, датированное 8-ым мая, придало администрации больше бодрости; но ей все еще нужна была более сильная опора, и именно медицинская, так как ведь специальность Сикорского была психиатрия.
Стали искать, и нашли нужного человека в лице доктора Косоротова, профессора судебной медицины при петербургском университете. Его свидетельство не было столь чистосердечным, как свидетельство Сикорского, хотя оно и стоило дороже; в то время как Сикорский действовал бескорыстно, побуждаемый "высшим идеалом", Косоротов потребовал четыре тысячи рублей* вознаграждения.
