* * *

Я прихожу в себя по частям, то теряя сознание, то возвращаясь в него.

Моя голова пульсирует, и я не могу различить какие — либо формы или объекты в моем окружении — мой желудок сжимается, когда я медленно моргаю в еще большей темноте. Что — то холодное касается моей спины, металлическое, настолько плотное, что у меня болят руки. На самом деле болит все, от затылка до лодыжек.

Я пытаюсь пошевелиться, но мои руки связаны, и мне требуется много времени, чтобы подняться. Мои движения медленные и затрудненные, и голова гудит еще сильнее. Я издаю низкий стон боли, когда, наконец, сажусь. Но это едва ли удобнее, чем лежать. По крайней мере, теперь я могу попытаться сориентироваться.

В конце концов, мои глаза привыкают к полумраку, и я могу понять, где нахожусь. Где бы это ни было, место маленькое и темное, но запах океана густо витает в воздухе. Тонкий луч света исходит из — под двери, которая, похоже, сделана из старых деревянных досок, видавших лучшие времена. Собственно, стены и потолок тоже деревянные.

Я осматриваю стены, чувствуя, как мое сердце содрогается с каждым новым открытием. Полки вдоль дальней стены. Справа небольшая занавеска скрывает узкий шкаф, но занавеска такая старая и изъеденная молью, что ее едва видно. Все место покрыто толстым слоем пыли и запекшейся грязи.

Мое сердце сжимается. Меня тошнит, но в желудке уже ничего нет. Я едва могу думать, моя голова так сильно болит, и я чувствую, как мое зрение пульсирует с каждым резким ударом.

И тут меня осеняет. Сколько успокоительного дала мне Мара?

Мара.

Боги.

Мара — предательница. Должно быть, она накачала Майера веществами, поэтому он потерял сознание на кухне, а потом…

— Майер? — я зову его по имени, но мой голос звучит как хрип. Я прочищаю горло и пробую снова, и на этот раз я управляю настоящим, человеческим звуком. — Майер?

Где он? Мара не могла убить его…

Что — то мелькает в темноте — и вдруг все здание загорается. Я вижу теперь, что это какая — то хижина, прогнившая и разваливающаяся от времени. Полки пустые, но, очевидно, когда — то использовались для хранения вещей, а на одной из стен висит древняя картина с изображением пляжа Шелл — Харбор.

Должно быть, это одна из тех старых хижин у воды, о которых Сойер рассказывал мне на забытом, уединенном краю пляжа. От этой мысли у меня сжимается желудок, потому что я знаю, насколько хорошо эти хижины спрятаны от дороги, от любого, кто мог бы нам помочь. Теперь я знаю, почему последняя в ряду выглядела немного менее изношенной, чем остальные, и почему прошлой ночью я нашла здесь Мару — она пряталась здесь и без сомнения, поддерживала связь с Калленом или его головорезами, просто ожидая момента, когда сможет передать меня ему.

— Майер! — зову я снова, но мой голос ломается. Опять нет ответа.

Мои глаза начинают слезиться, когда я сдерживаю внезапное желание заплакать. Пытаясь встать, я думаю, достаточно ли у меня сил, чтобы выломать дверь. Дерево покрылось плесенью и сгнило из — за того, что так долго находилось на ветру океана, но когда я пытаюсь встать прямо, меня тянет назад, и я бьюсь головой о стену.

Со стоном я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что удерживает меня на месте, и быстро понимаю, что к моему запястью привязана веревка — и она продета через старую железную петлю, привинченную к стене.

Отлично.

Я снова пытаюсь позвать Майера, но прерываюсь, потому что за занавеской что — то движется. Впервые я вижу тень фигуры, присевшей на землю всего в нескольких футах от меня. Я вижу чернильно — черные волосы и широкие плечи, закутанные в темно — зеленую рубашку.

— Майер!

Он жив, хотя и не останется таким, если Каллен будет решать вопрос.

Мы должны выбраться отсюда.

Как по сигналу, входная дверь распахивается, и лунный свет заливает хижину со звуком мягких волн, разбивающихся о берег. Я вижу стройную фигуру в дверном проеме, освещенную луной, отражающейся в океане. Сейчас ночь, а это значит, что я потеряла весь день.

Посейдон, сколько транквилизатора нам дала Мара?

Длинные черные волосы Мары заплетены в небрежную косу и туго перевязаны лентой. Ее глаза обведены темными кругами, но это не умаляет свирепости ее темного взгляда.

Я втягиваю воздух, чувствую, как мое сердце бьется о ребра.

— Мара…

Обычная теплая улыбка Мары отсутствует, когда она входит. Дверь захлопывается за ней, и эхо, кажется, сотрясает всю хижину. Ее лицо ничего не выражает, ничего не выдает.

— Я надеялась, что ты еще будешь спать, — тихо говорит она. — Было бы проще.

Я тяжело сглатываю, но горло наполняют опилки.

— Для тебя или для меня?

В дальнем углу комнаты стоит старый табурет, и она садится на него, глядя не на меня, а в окно.

— Я не хотела, чтобы до этого дошло.

— Мы с тобой когда — то были как сестры… как ты могла так поступить со мной?

Она смотрит на меня.

— Когда — то я любила тебя, но никакая привязанность не заставит меня бросить своих мальчиков.

— Я… — начинаю я, но сказать особо нечего.

Она игнорирует мою слабую попытку ответить, продолжая так, будто я ничего не говорила.

— Если бы ты была матерью, ты бы поняла, в каком я положении.

— Я не могу представить, что сделала бы такой выбор, как ты.

Она игнорирует меня.

— Каллен дал мне выбор. Найти и вернуть тебя, иначе мои дети пострадают от последствий, — затем она смотрит на меня. — Будто вообще был выбор. Ты мне дорога, но не стоишь жизни моих мальчиков.

Я ожидаю, что будет больно, но это не так. Я понимаю, в какое положение она попала — положение, в которое ее поставил Каллен. И я понимаю, почему она предпочитает жизни своих детей моей. Она должна. И Каллен знал, в какое положение он ее ставит, вот почему он это сделал.

— Ты могла бы сказать мне правду, — говорю я, глядя на нее снизу вверх.

— Я пыталась, но ты меня не послушала!

— Ты не сказала мне, что контактировала с Калленом и что он угрожал жизням Элдона и Зрайруса.

— И чем бы закончился этот разговор, Ева? — спрашивает она, качая головой. — Я должна была сделать это единственным доступным мне способом — единственным способом обезопасить своих мальчиков. Я… прости, — заканчивает она шепотом.

— Мне тоже жаль, — отвечаю я и киваю ей. — И я понимаю, почему ты это делаешь, но даже если кажется, что у тебя нет вариантов… это не может быть единственным способом.

— Это единственный способ, — настаивает она и отказывается смотреть на меня. — Каллен обещал мне, что ты не пострадаешь, — добавляет она, глядя на свои нервные руки. — Он говорит, что все еще любит тебя.

— И ты ему веришь?

Затем она смотрит на меня.

— Да.

— А Майер? Обещал ли он, что ему не причинят вреда?

Она не отвечает на этот вопрос, а значит, ответ очевиден. Майер — мертвец.

— Это… уже скоро.

— Что скоро? — спрашиваю я, но мне кажется, что я знаю.

— Прибудет Каллен. Он обещал мне моих мальчиков в обмен на тебя.

Я хмурюсь.

— Значит, вы не возвращаетесь на Корсику?

Она качает головой.

— Он изгоняет всех нас, — она вздыхает, и я могу сказать, что мысль об изгнании ее детей беспокоит ее. — Это лучше, чем быть казненными, — мягко говорит она, больше себе, чем мне. — Мы начнем новую жизнь на суше, где — нибудь далеко от этого депрессивного городка.

— Тебе не нужно отдавать меня Каллену, чтобы это сработало, Мара, — говорю я. — Мы могли бы работать вместе — найти способ удержать твоих мальчиков на суше…

Мара смотрит на меня и качает головой.

— Я устала рисковать ради тебя, — заявляет она. — Я отдаю тебя Каллену, чтобы спасти Элдона и Зрайруса, вот и все.

Затем она поворачивается и уходит, хлопнув за собой дверью.

* * *

Вскоре Майер приходит в себя, его тело дергается от движения.

Я почти хочу, чтобы он спал и не присутствовал при том, что будет дальше, потому что я уверена, что Каллен убьет его. Ну, когда Каллен прибудет.