Доклад на X съезде ВЛКСМ Косарева — это прежде всего воспитательная речь. Удивительно действует. Сильные, страстные, глубокие слова.

Читаю я теперь много, в этом нужно признаться…

В газетах постановление ЦК ВКП(б) и СНК об учителях. Повысили им зарплату — вот дома радость!

22 апреля. Читаю «Илиаду» Гомера. И хорошо, что свои мысли об «Илиаде» смог передать Виктору. Витька делает доклад и сумеет рассказать ребятам об этой книге. Сперва, когда я начинал работу над «Илиадой», думал, что трудна и непонятна будет эта книга, как-никак 27 столетий прошло! Думал, без энциклопедии не обойдется. Оказывается, сама «Илиада» — это обширная энциклопедия древнегреческой жизни. В школе случайно у Митрофовича натолкнулся на «Диалектику природы» Энгельса, прочел кое-что и вижу, как еще много нужно работать над собой, чтобы стать марксистом, чтобы углубить свои знания. Знания, знания, знания, не поверхностные, а глубокие! Мало еще моей работы, такой чисто односторонней, специальной, — литература, история, — нужно овладеть в совершенстве и всеми теми науками, которые может дать школа. Поэтому я решил настойчиво заниматься. Несколько дней, как я и Костик Левицкий поочередно готовим друг у друга уроки. Основное теперь — это знания. И я чувствую, что ступил на правильный путь. Второе условие, выдвигаемое вождями марксистов, — применять теорию на практике и передавать свои знания. Это у меня тоже есть. Задуманная мною книга разве не передаст этого? Беседы и споры с ребятами — разве это не приносит пользы и мне и окружающим? Вот недавно был между ребятами спор о судьбе Земли и Солнца. Моя мысль в этом отношении витает вокруг вечной жизни на Земле. Пусть настоящее Солнце потухнет, тогда найдется сила другого солнца, и оно притянет Землю к себе, к своей энергии. Это довольно сложная теория. И все-таки первым долгом нужно изучить марксистскую диалектику, материализм, тогда вся последующая работа примет совершенно другую окраску. Диалектика — это основа всех наук. А вот материальные чисто условия создают препятствия. Был бы мой папаша литератор или историк, тогда другое дело, а то у него вся литература начинается с физико-математики и кончается на ней.

На днях написал два сатирических рассказа. Ребятам прочел, понравилось.

24 апреля. Да, я буду писать книгу. Это нужно, это необходимо. Вот только что я читал начало книги, написанное четыре года тому назад. Я читал эти страницы совершенно беспристрастно, как читатель читает книгу писателя. И слова этой моей начатой книги глубоко взволновали меня. Ведь это было четыре года тому назад, мне было тогда двенадцать лет, и как страстно я описывал, как глубоко понимал! Сегодня я еще думал, что буду писать книгу, начав с советской школы, совсем отбросив гимназию. Но, прочитав эти первые главы о гимназии, вижу, что можно все связать в один сюжет, что можно контрастно противопоставить старую гимназию и советскую школу. Начну с гимназии, и именно так, как у меня уже сделано. Сюжетная линия уже обрисована, а довольно только начать, и вдохновение будет вызывать невидимые силы, класть нужные краски.

Работаю я теперь действительно много. Учусь продуктивно использовать каждую секунду. Вот плохо только, что забросил свою корреспондентскую деятельность, ведь от этого тоже польза была бы. Но зато над собой у меня идет действительно адская работа. Да и пишу теперь ведь я тоже.

Да, 1 Мая получил звание «ворошиловского стрелка». Интересно я стрелял: первые два раза по нулю (глаза у меня не в порядке), а затем сорок два очка из пятидесяти.

Вчера были я и Витька у Костика, он нас несколько раз фотографировал.

18 мая. Опять давно уже ничего не записывал. А пожалуй, материал был ежедневно. Надо будет все-таки находить время и записывать дневные впечатления, а то потом, когда нужны будут материалы из школьной жизни, окажутся только воспоминания.

А ведь книгу я снова начал. Правда, времени на нее совершенно неоткуда урвать. Написал ничтожно мало — только первую главу. Хотя бы ежедневно удавалось урывать по часу. А то каждый день хоть разорвись. Все, правда, дела такие не срочно обязательные, но все-таки дела. То гастролерский репортаж (очень много времени идет на это), то визиты к товарищам (Костик Левицкий был болен в эти дни), то кино, а тут еще волейбол притягивает словно магнитом, уроки нужно учить, художественную литературу нужно читать. А кроме того, я теперь начал заниматься физкультурой: прыгаю, работаю на лестнице, играю в волейбол и пр.

С учебой в общем посредственно, хотя по большинству предметов — «хорошо». Еще пять дней, и придется уже испытываться.

Вова поехал в Анапу. Вот повезло ему! Путешествие довольно длинное, а поехал он один. Ну, хотя отдохнет и, может, вылечится: уже три года, как он болеет, врачи признали костный туберкулез ноги.

Толя думает бросать водный институт. Выбрал себе институт философии и литературы. А теперь, как он пишет, в ЛИИВТе погибает от адских трудов.

Да, со временем и я думаю поступать в ИФЛИ^[22].

АМАЛИЯ ХАЗАНОВИЧ

В ГЛУБЬ ТУНДРЫ

15 апреля 1934 года в половине восьмого радио сообщило о постановлении ЦК ВЛКСМ: 100 комсомольцев-добровольцев отправятся в Арктику. «Хочу верить, что буду в сотне» — так называлось письмо А. Хазанович в «Комсомольскую правду».

«Я готова посвятить себя работе на далеком Севере. По роду я сибирячка и люблю суровость Севера. Мне 21 год. Работала на Урале избачом. Радиолюбительница, имею свой четырехламповый приемник, член ВЛКСМ с 1930 года. Сейчас работаю инструментальщицей на заводе ВИМ. В 1932 году была разведчиком в научно-исследовательской экспедиции в Калатинском районе… Мне, комсомолке, хочется получить большевистскую закалку в самых тяжелых условиях…»

Два года проработала Амалия Хазанович на Таймыре, почти год кочевала с группой нганасан, перевозила с места на место свой красный чум. Она обучала их грамоте, лечила несложные заболевания. Все это она делала осторожно, не оскорбляя их верований, постепенно разбивая и опровергая вековые предрассудки. Хазанович завоевала авторитет даже среди мужчин-нганасан. Они советовались с ней в серьезных хозяйственных вопросах, с интересом слушали ее рассказы о мироздании, о физических явлениях.

_____

1937 год

9 мая. На берегу заснеженного озера Лабаз стояло два чума. В большом жил Асянду Васептэ, его жена и дочь. В другом, поменьше, — Хыты Купчик с женой, маленьким сыном и стариком, с братом жены.

Усевшись поудобней с левой стороны от входа и делая усилие, чтобы не раскашляться от едкого дыма, обволакивающего лицо, я начала знакомиться с обитателями большого чума.

— Васептэ, как имя девочки? Как имя твоей жены?

— Девке имя Хонгэ Бабы имя сказать не могу, баба старше меня, а нганасан^[23] вера такая, грех говорить имя старшего человека. Пускай тот человек скажет. — И он указал на сгорбившегося, подслеповатого старика, который сидел на противоположной стороне чума, где собирались гости — жители стойбища.

— Сестра, перво скажи, мы меня морда ране матрела? — спросил меня вдруг старик. («Видела ли ты меня раньше?» — перевела я мысленно его вопрос.)

— Видела, друг, лавка место видела!

По сияющему лицу старика я поняла, что доставила ему большое удовольствие, узнав его.

— Бабе Васептэ имя Амыль, девка Хонгэ, мой брат имя Хыты, его баба имя Сумамтэ, элыгаху (маленький) парень имя Лямо.

— А твое имя как? — поспешила я спросить, чтобы не упустить удобный момент для знакомства.

— Э-э, сестра, свое имя я забыл, совсем не знаю.