24 марта. 21-го я все-таки слег. Утром пошел на швейную фабрику, был в школе, а днем, когда пришел домой, не мог встать с места. Измерил температуру — 38,7°, хотел еще идти, но потом послушался разумного голоса и лег в постель. Вечером температура поднялась до 39,8°, был врач, признал ангину. На второй день я еще провалялся с температурой 39°, сегодня хожу, но чувствую себя плохо: голова кружится, губы обложила лихорадка, и вот это последнее больше всего меня беспокоит, ибо у губ такой противный вид, что стыдно показываться. Следующая репетиция у нас 26-го, если губы до этого времени не пройдут — будет плохо. Витька ко мне заходил все эти дни, нового почти ничего нет.
Папа вчера принес мне мою ведомость отметок. Отметки повысились за счет того, что не пропускал уроков, только 3 «посредственно» (химия, черчение и физкультура), а остальные «хорошо». Даже по немецкому языку «хорошо», кто бы мог подумать, мне кажется, это ошибка в ведомости или в журнале.
Вчера уже отпустили до 1-го, говорят, билеты на 30-е идут удивительно хорошо, намеченные мероприятия тоже, наверное, будут выполнены, а ведь много хороших мероприятий.
Я эти дни только читал, прочел обе части «Дон-Кихота» и продолжение «Трех мушкетеров» — «Двадцать лет спустя».
Соседский мальчик Лева Яновский заболел очень тяжелым крупозным воспалением легких, а затем туберкулезом. Вот несчастная семья. Честное слово, имел бы я возможность помочь им, помог бы не задумываясь. Говорят, что положение Левы безнадежно.
За время каникул думаю окончить свое стихотворное сочинение. Вообще планов много. Сегодня буду читать.
25 марта. И сегодня сижу дома. В чтении сделал перерыв, сыграл с Вовой две партии в шахматы и шашки, оба раза выиграл. А так все остальное время читаю и читаю. Хочется сесть за стихотворение, но чувствую, что совершенно нет творческого настроения!
Был Виктор. Все то же и те же новости. Хлопоты, суета. 30-го вечер, билеты идут, а на репетиции я не могу пойти. Витька завтра должен получить у Чирешкина фотокарточки, сегодня он идет на городской комсомольский актив по итогам XI съезда ЛКСМБ. Как жаль, что я не могу туда пойти.
Приходится все читать и читать, ибо без дела трудно. Чувствую, что если будет так продолжаться, то опротивеют книги, я за эти дни прочел уже их массу. И виной всему — мои лихорадочные «губки».
27 марта. Губы мои немного проходят. Но все равно пока еще нельзя никуда ни выйти, ни пройтись. Был только что у меня Витька, принес мне от Ирки книги: «Туннель» Келлермана, «Госпожу Бовари» Флобера, «Американскую трагедию» Теодора Драйзера. Все эти три книги прославленные. Теперь-то у меня есть что читать.
Вчера изучал «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса, читал хрестоматию Быстрянского «Ленинизм».
2 апреля. 30-го ставили «Адвоката Патлена». Сыграли довольно хорошо, но я после спектакля охрип. 31-го были в кино, смотрели «Подруги». Ожидаемого впечатления эта картина на меня не произвела.
Окончил свою работу в стихах — «Дрянь». Чувствую, что очень слабо, но посоветоваться надо, пошлю в «Комсомолку», пусть критикуют — это полезно. Сегодня думаю сходить на могилевский диспут о натурализме и формализме, — ведь такие диспуты проходят теперь во всех городах.
12 апреля. Как-то незаметно все-таки идет время, и только когда посмотришь в дневник, замечаешь его бег. И главное — каждый день приносит много нового, много новых знаний. Ничто не дает такого обширного круга знаний о жизни, как художественная литература. Вот я прочел Шиллера, читаю Ромена Роллана, некоторые его публицистические статьи, и все это воспитывает, вызывает желание думать о самом важном. Я вижу, что каждому писателю, вообще человеку искусства, необходимо большое трудолюбие. Я вижу, что каждому писателю и поэту нужно любить и понимать музыку…
На днях участвовал в театральной дискуссии о формализме и натурализме. Самому мне кажется, что мое выступление было не особенно сильным, а между тем оказалось, что оно произвело впечатление на работников театра. Главный режиссер РДТ БССР Кумельский в своем заключительном слове склонял мою фамилию во всех падежах. Я говорил, что для того, чтобы хорошо и реально показывать действительность, нужно эту действительность глубоко изучать, причем не только настоящую, но и прошлую (эпоху Шиллера, Островского). Я критиковал Посадова за его высокомерное отношение к провинции, высказал мнение, что у Торхачевой в ее игре много показного героизма, мало естественности.
Меня избрали в комиссию по выработке резолюции. Внутренне я был не удовлетворен этой дискуссией. Очень низок уровень ее. Лишь бы отделаться. Написал статью о дискуссии, там критиковал почти всех выступавших.
5-го был в театре на постановке «Егор Булычев». Она не произвела на меня особенного впечатления. Булычеву в игре Кумельского приходится все время симпатизировать, а с точки зрения нашего класса, нашего мировоззрения, нашей эпохи этого врага нужно ненавидеть. Я написал рецензию, потом встретил Березкина, оказывается, он не согласен со мной. Он смотрит на Булычева сквозь очки гуманности, как на живого человека.
А по-моему, его нужно рассматривать как живого врага, Березкин тоже отдал рецензию, и, по-моему, его рецензия будет сильней, она и пройдет.
В редакции хочу начать работу. Тогда бы укрепился и на лето, правда, будет немного трудно во время испытаний, но ничего, справлюсь. А литературный горизонт бы открылся, хотя и небольшой.
В школе, кажется, все по-старому.
Каждый день теперь я прихожу не раньше 11 часов. Вчера уже папаша и мамаша ворчали, и главным образом за то, что я не занимаюсь. Это, по существу, верно. Но кроме занятий, я нахожу массу тоже полезных и интересных дел.
15 апреля. Меня в эти дни волнуют разные вопросы. Первое — это моя литературная работа. Оказывается (открыл сегодня), что все накапливание разнообразных знаний, обширное знакомство с литературой у меня происходит потому, что в глубине души я уже несколько лет вынашиваю идею написать книгу о школе. Гениальный Ромен Роллан говорил, что писать нужно тогда, когда ты не можешь не писать. И я чувствую, что это необходимо: в стране 26 миллионов школьников… Фактически эта книга четыре года тому назад была у меня начата на белорусском языке, и первые главы были о гимназии — для контраста. Я должен на днях начать эту работу сызнова на русском языке, выкраивая в сутки не меньше часа. Это необходимая, хотя и трудная, работа.
Вообще я вижу, что все то, что я пишу, исходит из чувства необходимости, например, «Дрянь» — о мещанстве; написал «Владимир Маяковский», — ведь вчера исполнилось шесть лет со дня смерти Маяковского, — это для нашей стенгазеты. Думаю еще засесть за сатирический рассказ. Но это все ерунда в сравнении с книгой о школе. Чтобы ее написать, нужно иметь дьявольское терпение, настойчивость, эрудицию, многое знать, очень и очень многое. Но я чувствую, чувствую внутренне, что книга должна получиться удачной, верю в это.
Второй вопрос, который назойливо меня преследует, — это вопрос о будущности моей, и обязательно со славой. Сегодня я себя отстегал немножко. Зачем мыслить так грязно! Вот проклятые остатки прошлого. Знаю ведь, что я еще громадный невежда, некультурен, неотесан, много во мне плохого, нет особенного таланта, — так откуда, черт возьми, мысли о славе.
Ну, способный, не обязательно быть прославленным, хотя бы оставить память потомкам. Вот рассудить логически. Я теперь живу, учусь, работаю, занимаюсь литературой. Удовлетворен я этим? Да, удовлетворен. А в будущем, с большой культурой, с большими знаниями, с более энергичной работой и стремлениями к расширению своего диапазона знаний, буду еще более удовлетворен. Так при чем тут всякие грязные мысли о славе? Нужно прожить хорошо для себя и с пользой для общества, нужно любовь к себе иметь меньшую, чем любовь к тем, для которых нужно трудиться.
Это истина, и я стремлюсь к ней и буду стремиться, добьюсь и выполню ее. Я должен быть таким, как все, и быть вместе со всеми.
