Почему Бабаев стал Хазри?
«Потому что Бабаевых у нас, к примеру, как Ивановых в России. Не хотел, чтобы другим приписывали мои грехи» (Бабаев-Хазри шутит. Хазри означает «ветер». Море ветров — Каспий зовут азербайджанцы Хазаром.)
Чем же «грешит» Хазри?
Как тысячи и тысячи поэтов, любовью к близким и далеким людям, радуется радостям и грустит в ненастье, ненавидит, симпатизирует, разговаривает со звездами, травами, скалами, задумывается о людских путях и перепутьях…
Как пишет Хазри?
Не знаю, был я прав или не прав,
когда в смятенье думал каждый день я,
что, главного еще не йаписав,
последнее пишу стихотворенье.
. . . . . . . . . .
Наверно, так сады во все года
в своем плодоношении осеннем
боятся, что, быть может, никогда
не пережить им вновь поры цветенья.
. . . . . . . . . .
Но снова ночью я не засыпал,
и вновь не мог сдержать сердцебиенья,
и вновь стихи последние писал,
как первое свое стихотворенье.
Но кто же такой Наби Хазри — один из тысяч и тысяч? Станислав Лем как-то заметил: «Сегодня мы с улыбкой говорим, что поэтов не только читают почти одни поэты, что даже тиражи поэтических томиков определяются количеством живущих поэтов данного языка…» С улыбкой же отметим, что Лем, очевидно, не имел в виду Хазри: тираж его последнего сборника — 87 тысяч книжек!
И все-таки, легко ли в поэтическом море, необъятном, ветреном и бурном, услышать его голос? Есть мнение у самого поэта на этот счет:
Поэзия — вселенная моя.
Я знаю: у тебя свои орбиты,
Свои обетованные края
И звезды, что доселе не открыты.
. . . . . . . . . .
Одни созвездья блещут в полный рост,
Другие слабо светятся в тумане,
И множество давно погасших звезд
Еще осколки мечут в мирозданье.
Я не мечтал о славе на века,
Мечтал, чтоб на орбиту вышло слово,
Хоть песня, хоть одна моя строка —
Творенье притяжения земного.
Но сколько погибало строк моих,
Исполненных значения и веры…
Говорить о стихах — неблагодарное дело. Стихи, очевидно, следует читать. Но стихи нельзя читать все подряд, сразу. И хоть сравнения всегда страдают, а это, вероятно, более всего, — обратите внимание, как гурманы пьют кофе. Каждый глоток запивается водой, чтобы вернуть первоначальную остроту вкусу.
Я читал стихи Хазри в разное время, в разных книжках, начиная с его первой, где было одно стихотворение. Потом Наби Хазри читал мне их сам…
На вопрос «кто такой Хазри?» поэт отвечает так:
Я сын человека,
Пушинка, звезда,
Море и реки,
Во мне — века.
Да, мы люди, дети людей, дети человечества, мироздания. И его наследники. Преемники всего, что осталось за нашими плечами.
Моя грудь — начало
Зимы, весны.
Свет и мрак
В ней качаются,
Как весы.
Мы ко всему причастны — к горю и радости, которые были и которые будут.
Я — земля, и я — строчка,
Солнце я и свеча.
Необъятные и незримо малые величины, явления, события проходят через наше понятие, преломляются в нем.
Я — песчинка. Вселенную
Как в песчинку вместил!
Это разум.
Предвзятому критику легко упрекнуть поэта в отвлеченной игре в контрасты, в довольно щедром для себя выборе заявок-символов.
В одном будет прав критик: такая поэтическая программа может остаться декларативной, если не найдет подтверждения во всем творчестве.
Стоит только познакомиться с его «Ощущениями»:
Поэт слагал изящные стихи
В дни бедствий всенародных и страданий.
И те стихи, как тяжкие грехи,
Которым быть не может оправданий.
Но, подводя минувшему итог
Не только лишь победами одними,
Я отдал бы полжизни, если б мог
Стереть свою фамилию под ними, —
чтобы убедиться, что в поэтических заявлениях Хазри нет ничего от декларативности, он донельзя конкретен. Конкретен и во времени и в месте.
Нет, Наби Хазри далек от того, чтобы выписывать кому-либо индульгенции. Тем более самому себе. Он уверен, что, так или иначе, «каждый стих, как гражданина, спросят — что сделал он для Родины своей?». Он просит Поэзию простить его «за каждый слабый стих», а не простить неискренность, потому что, по Хазри, «измена музе — самая страшная из измен». Страшно изменить делу, которое сам определил для себя в святыни. И прежде всего потому, что стихи не просто продукт поэтического цеха, они — личность.
Сам тон лирических монологов Наби Хазри тяготеет к афористичности. Здесь он верен традициям восточной поэзии. Однако стремление сконцентрировать раздумья в броско поданную мысль легко избегает у Хазри назидательности и претенциозности. Сентенции противопоказаны самой роли, которую себе уделил поэт, его уверенности: «что перед солнцем тьма не устоит, известно всем, но истины такие не подымают на борьбу со злом, рождают в человеке равнодушье…»
Если Хазри советует, то обращается к себе, он беседует с самим собой на людях, он разговаривает со своим лирическим героем во всеуслышание. И даже тогда, когда вслух не говорят:
Я называл тебя
сказкой, мечтою и небом,
Он же тебя
называет законной женой.
Смотрит ли с завистью
кто-то на вас незнакомый,
Небо ли шлет вам
потоки своей синевы,
Я никогда не пойму,
по закону какому
Так незаконно
вместе проходите вы.
Хазри прям во всем. В поэтических приемах, в мысли, открыт, даже публицистичен в средствах. И в чувствах. Может быть, такое ощущение приходит потому, что Хазри-лирик — национальный в сути, в образности, в тематике — все же не угождает нашему привычному желанию услышать пряный аромат восточной поэзии, он никогда не пользуется «паранджой» ориентальной орнаментики, не поражает экзотическими красками. Даже тогда, когда поет красоту родного Азербайджана, обращается к звездам или к цветку.
