Злободневна? Молниеносный отклик? Да. Но ни разу — халтура, отписка.

Привычка Маяковского сжигать черновики лишила нас возможности глубоко судить о его работе над словом. Однако кое-какие свидетельства «взвешивания» поэтом каждого образа сохранились: как одно из них — одиннадцать вариантов одной строки для стихотворения «Добудь второй!». (Стихотворение писалось в связи с награждением комсомола боевым орденом Красного Знамени.) И это ежедневный «газетный» труд!

А вот говорит он сам: «Нужно сделать так, чтобы, не уменьшая серьезности своих вещей, сделать стихотворение нужным массе, т. е. когда стихотворение возьмут, положат на руку и прочтут его пять раз и скажут — хотя было и трудно понять, но, понявши, мы обогатили свой мозг, свое воображение, еще больше отточили свою волю к борьбе за социализм».

И как будто прямым ответом на это во время одного из выступлений Маяковского ему из зала протягивают записку: «А вы, товарищ Маяковский, не огорчайтесь тем, что некоторые говорят о вашей грубости и непонятности стихов. Если только вчитаться — все понятно и хорошо… тогда вы понятней и ближе. Комсомолка».

И вот что еще очень интересно. В редакции, в тесном кабинете заведующего отделом комсомольской жизни, обычны были импровизационные совещания с участием Маяковского не только по поводу содержания очередной газетной полосы, но и по поводу делового, конкретного обсуждения коллективом редакции новых его стихов.

— «Мы живем дыханьем октябрьской бури…» А не кажется вам, что слово «дыханье» с силой революции не вяжется? — это спросил «король информации» Орловский.

— Да, верно, пожалуй. Это сюсюканье получается. Кисель. Здесь надо сказать ударнее. Не стесняйтесь — ведь я еще не классик, меня и редактировать можно.

В окончательном варианте строка звучала иначе:

Мы живем

приказом

октябрьской воли.

И в «Комсомолке» за 9 января 1929 года в подборке под общей шапкой «Это вам не 18-й год» — так злобно шипит обыватель. Мы не позволим баррикадные дни чернить и позорить!» появились стихи «Перекопский энтузиазм».

…В нору

влезла

гражданка Кротиха,

в нору

влез

гражданин Крот.

Радуются: «Живем ничего себе,

тихо.

Это вам не 18-й год!»

…Эти

потоки

слюнявого яда

часто

сейчас

по улице льются…

Знайте, граждане!

И в 29-м

длится

и ширится

 Октябрьская революция!

На этой же полосе примечание: «Мы хотим, чтобы новые поколения молодежи усвоили себе лучшие традиции тех боевых дней, чтобы они в будничные дела вносили пафос и энтузиазм фронтовой борьбы».

…Подробнее о Маяковском против обывателей в комсомоле.

Для ответа на стихотворение И. Молчанова «Свидание» он сам потребовал площади в газете:

— Зачем вы опекаете этих поэтических барашков? На третьей полосе зовете к борьбе, бичуете мещан, а «на литературной» странице отвели уголок в помощь начинающим мещанам.

Тогда и появилось «Письмо к любимой Молчанова». Но, по существу, цикл открывали стихи «Маруся отравилась». Дело в том, что редакция была завалена письмами о бесконечных проявлениях «комсомольского мещанства». Чем ответить? Поместить их обзор в подвале? Поручить видному педагогу солидную обобщающую статью? А если дать слово Маяковскому?

Журналист Н. Потапов отправился с толстенной папкой читательских писем в комнату-лодочку поэта на Лубянском проезде (благо, совсем близко жил он от Малой Черкасской, где помещалась редакция, и с тех пор, как 24 июня 1927 года зачислили Маяковского в ее штат, ежедневные звонки к нему и посещения его сотрудниками газеты стали обычными).

Вот тогда-то и написалось «Маруся отправилась».

…Он был

монтером Ваней,

но…

в духе парижан, себе

присвоил звание:

«электротехник Жан».

И что любопытно, через несколько дней после публикации стихов в редакцию пришло письмо от… оскорбленного монтера Вани-Жана. Он оправдывался, ссылаясь на Пьера Безухова. А у Маяковского сделалось отличнейшее настроение…

Сатирические стихи Маяковского, напечатанные в «Комсомольской правде», составили последнюю его прижизненную книгу «Слоны в комсомоле».

В зале заседаний ЦК ВЛКСМ состоялась одна из первых читок «Клопа». Это была традиция — общественные комсомольские просмотры и читки новых произведений в Центральном комсомольском комитете, но на этот раз настроение в зале особенное: ребята чувствуют себя чуть ли не причастными к авторству.

«Мне самому трудно одного себя считать автором комедии. Обработанный и вошедший в комедию материал — это громада обывательских фактов, шедших в мои руки и голову со всех сторон, во все время газетной и публицистической работы, особенно по «Комсомольской правде».

А осенью 28-го года ЦК комсомола направил поэта В. В. Маяковского в шестимесячную командировку по маршруту Москва — Владивосток — Токио — Буэнос-Айрес — Нью-Йорк — Париж — Рим — Константинополь — Батуми. Цель командировки — «корреспонденции и освещение в газете «Комсомольская правда» быта и жизни молодежи и продолжение серии работ о странах мира после революции и войны».

И в этот раз, как всегда, отправляясь за границу, Маяковский оставил в редакции свои последние стихи. На страницах «Комсомолки» они появятся уже после его отъезда. Он за много километров от Союза, но в каждой комсомольской ячейке, раскрывая страницы очередного номера газеты, слышат работающего Маяковского.

Отнюдь не горячий поклонник всяческих юбилеев, Маяковский на вечере 26 мая 1928 года (отмечается трехлетие «Комсомольской правды») говорил о том, что это не только праздник газеты — это праздник общий, и его, Маяковского, праздник тоже.

Говорит секретарь ЦК комсомола А. Мильчаков: «Мое мнение о связях Маяковского с комсомолом? Помню, он сам заявил в Доме комсомола Красной Пресни на вечере, посвященном двадцатилетию его деятельности: «Связь моя с «Комсомольской правдой» гораздо глубже… Если выругают, то я не махну хвостом и не скажу: «Ах, так, тогда я ухожу в садоводство Муни». По вопросу о Маяковском вопрос решается таким образом, что человек читает стихи в комсомольской аудитории, и она расценивает его как своего писателя. Это — самый главный пункт, из которого можно сделать выводы». Это звучит прямо как кредо: «Комсомольская аудитория расценивает его как своего писателя. Да, мы считали его своим».

Понимающий все, а в чем-то и наивно-категоричный, большущий, грустный, он усмехался, довольный, когда по его знаку, толкаясь, спускалась молодежь с галерки, пробираясь в первые ряды партера. А со сцены уже гремело:

…Мало

быть

восемнадцати лет.

Молодые

 — это те,

кто бойцовым