Только когда я повернул назад, произошло первое происшествие. Произошло оно на Легейшн-стрит, как раз за дворцом, и отнюдь не было результатом случайности. Справа вместо глубокой канавы тянулась гладкая стена. Я вновь поставил руль прямо, чтобы разобраться в причине отклонения от курса. Лошадь повернула вправо, гулко ударилась боком о стену и остановилась. Я провел рукой перед ее глазами. Она не заморгала. Минуту спустя она снова ткнулась в стену, на этот раз головой. Она была слепой, совершенно слепой…
Вечером я поехал на рикше, кроме того, я рассчитал своего переводчика, которого совершенно перестал понимать, и нанял другого. Его звали Ямада. До этого он был переводчиком у Джонса, но ушел, потому что Джонс обращался к нему только «эй, ты!» и не иначе. Я обещал всегда называть его «мистер Ямада», и он, очень довольный, попросил выплатить ему жалованье на два месяца вперед.
— Мы с Маклеодом отправляемся в понедельник, — сказал Джонс. — Вы успеете приготовиться?
Было воскресенье, а кроме того — день японского, китайского и корейского Нового года. Лавочники и ремесленники, оставив работу, предавались веселью, которому предстояло продлиться дней шесть или, во всяком случае, до тех пор, пока у празднующих не кончатся деньги.
— Нет, не успею, — ответил я. — Встретимся в Пхеньяне.
— Как вы знаете, мы совсем готовы, — сказал Джонс, — а то бы мы вас подождали.
Я повидался с Маклеодом. Он тоже закончил все приготовления к отъезду.
Только я один их еще не закончил, а потому отправился делать прививку. Но я не только сделал прививку, но и купил у доктора лошадь — одну из лошадей русского посла, которых он не стал брать с собой при своем поспешном отбытии из Сеула. Это был прекрасный конь, привезенный из Австралии, а стоил он не дороже китайской лошадки, хотя и был вчетверо больше. Во всяком случае, подпруга седла, которое я купил для моей слепой лошади, не охватывала и половины его брюха.
Ликуя, я вернулся в гостиницу и узнал, что для меня купили трех корейских вьючных лошадок. Но прежде чем ратифицировать сделку, я удостоверился, что они хотя бы зрячие. Кроме того, я узнал, что Маклеод и Джонс, которые «закончили все приготовления», закончат их не раньше вторника; тогда я пошел и купил лошадь для моего переводчика… виноват, для мистера Ямады.
Теперь я был владельцем пяти лошадей и нанял двух мапу ходить за ними. Потом началась спешка, в которой Ванюнги, поистине сокровище, оказался незаменимым. Он работал как черт и заставлял работать всех вокруг. Надо было купить буквально все: седла, уздечки, одеяла, ремни, торбы, веревки, запасные комплекты подков, кузнечные инструменты для подковывания, вьюки, запасные подпруги, консервы, резиновые сапоги, рукавицы, шапки, перчатки, белье, муку, сковородки, котелки, башмаки, свечи и еще тысячу и один предмет, необходимый для путешествия, быть может, в Маньчжурию. А город праздновал Новый год!
Во вторник Маклеод и Джонс все еще были не готовы, в среду Джонс пополнял свое снаряжение консервами, которые я вынул, чтобы облегчить мои тюки, а Маклеод мог быть готов не раньше четверга. Поэтому мои вьючные лошади первыми направились на север по дороге, ведущей к Пекинскому перевалу. И в этот вечер, когда позади были пятьдесят ли, Джонс сел ужинать со мной, оставшись без слуги, без мапу и без всего прочего.
А я был гордым владельцем лучшей в мире лошади — маленькой корейской лошадки, чуть-чуть покрупнее ньюфаундленда. Наверное, я бы смог унести ее под мышкой. В первый день на нее нагрузили самый тяжелый вьюк. Из-под горы поклажи виднелись только хвост и маленькие неутомимые копытца, которые топали с утра до вечера.
— Так нельзя, — сказал я. — Это жестоко. Завтра, Ванюнги, навьючьте эту крошку полегче (вы же видите, что она самая маленькая) и поезжайте на ней сами.
Мудрый обычай требует, чтобы слуга ехал верхом, тогда к концу дня у него хватит сил разбить лагерь и приготовить ужин.
На следующий день Ванюнги ехал на малютке. Сам он весил 120 фунтов и сидел на тюке в 130 фунтов, а так как вьючное седло весит не меньше 20 фунтов, то все это составляет 270 фунтов. Лошадка, вероятно, весила фунтов 350, и тем не менее весь день она держалась наравне с нашими верховыми лошадьми. Если мы пускались в галоп, она с радостным ржанием скакала за нами, и Ванюнги не мог ее сдержать. Он изо всех сил натягивал поводья, он уговаривал ее по-корейски и пускал в ход всю свою изобретательность, но лошадка бежала рысью, припускалась галопом или шла шагом, следуя за нами.
Мы с Джонсом решили, что к тому времени, когда мы остановимся на ночлег, она сдохнет. Но мне пришлось в тот же вечер изменить свою точку зрения. Когда лошадям задали корм, наша малютка принялась лягать, отталкивать и кусать сородичей побольше ростом, пока не отвоевала не только свою собственную порцию, но в придачу и добрую половину их порции, не говоря уже о лучшем и самом удобном месте на ночь. Сейчас Джонс уговаривает меня продать лошадку ему, а я прикидываю, смогу ли я ездить на ней, если с моим конем что-нибудь случится. Джонс доказывает, что мои ноги будут волочиться по земле, и, пожалуй, он прав, Завтра я сяду на нее и проверю. Может быть, мне как-нибудь удастся поджать ноги.
КАЗАКИ ВСТУПАЮТ В БОЙ И ОТХОДЯТ
Пхеньян, 5 марта 1904 года
Первое сражение на суше!
Первое соприкосновение японцев с русскими на суше с первым реальным обменом выстрелами между армиями произошло под Пхеньяном утром 28 февраля.
Казачий разъезд, переправясь через Ялу у Ыйчжу, отправился дальше на юг и на 200 миль углубился в Корею, чтобы войти в соприкосновение с японцами и выяснить, как далеко на север они проникли.
Три американца, которые сопровождали женщин с рудников американской концессии, расположенных в пятидесяти милях восточнее Анчжу, встретили разъезд казаков вблизи Анчжу на главной Пекинской дороге. Они ехали вместе с казаками целый день, и говорят, что это бравые солдаты и великолепные наездники; лошади у них очень выносливые, русской породы.
Вот пример их дисциплинированности: один из американцев угостил казака табаком. Тот принялся свертывать самокрутку, но тут казакам была дана команда пустить лошадей в галоп. Табак и бумажка полетели в разные стороны — солдат ни на секунду не задержал выполнение приказа.
Казаки не имели ни малейшего представления о том, где им могут встретиться японцы, а потому считали, что в каждой деревне их может ждать засада. По приближении к деревне они спешивались и шли дальше врассыпную, ведя лошадей так, чтобы они находились между ними и хижинами.
Но они так и не встретили ни одного японца, пока не достигли древних стен города Пхеньяна, где в 1894 году японцы устроили резню китайцев, — летописная история этого города начинается задолго до рождения Христа. Вот здесь, в живописной долине, под пхеньянскими стенами, двадцать казаков столкнулись с пятью японскими кавалеристами. Казаки бросились в погоню за японцами и отстали только тогда, когда их принялись обстреливать со стен города.
Сделать первые выстрелы на суше выпало 7-й роте 46-го пехотного полка 12-й японской армии. Четырнадцать солдат этой роты под командованием старшего лейтенанта Иосимуры, укрывшись за обвалившимся парапетом, наблюдали за погоней, которая приближалась к ним. С расстояния 700 метров в 9.30 утра они открыли огонь.
Казаки сразу повернули лошадей и умчались прочь. Всего было сделано тридцать выстрелов, на которые казаки не ответили. Они выполнили свою задачу — обнаружили японцев и благоразумно не стали пытаться овладеть Пхеньяном.
Удивительно, что никто из них не был ни убит, ни ранен, хотя стреляли в них с относительно близкого расстояния. Японцы объясняют это тем, что боялись попасть в своих собственных спасающихся бегством кавалеристов. Впрочем, они утверждают, что два казака спешились и повели своих, по-видимому, раненых лошадей на поводу. Таким образом, в первом бою на суше все-таки была пролита русская кровь, хотя и лошадиная.
