Аарне молчал.

— Конечно, надеетесь. Но одной надежды мало. Время надежд уже прошло, понимаете? И еще вот что… Как вы обращаетесь со своей хозяйкой? На днях она приходила ко мне.

— И конечно, наболтала вам всякой чепухи?

— Вам обязательно нужно именно так говорить?

— Но скажите сами, как по-вашему, что это за история с дневником? Что это за сговор?

Корнель оперся о кресло.

— Дело вовсе не в этом, дорогой Аарне… Вы ведь ничего не понимаете. Ничего. Ведь то, что вы говорите, совсем не важно.

— Как так?

— Разве я отрицаю, что она сварлива и старомодна? Я же не оправдываю ее. Но поймите: зачем вам дразнить ее? В жизни нужно уметь обходиться без крика. Оставьте в покое старого человека. Ее представлений уже не изменить… Вы должны это понять.

— Может быть. Но попробуйте пожить в этом доме. Пожалуйста, попробуйте! Извините, но я уверен, что вы не выдержите.

— Надо выдержать.

— Я не могу. Не могу больше.

— Вы не умеете терпеть? — удивился Корнель.

— Терпеть? Во имя чего?

По лицу Корнеля скользнула какая-то тень, он потушил сигарету и посмотрел в темноту окна. Он, вероятно, искал правильный ответ.

— Ну, если вы так спрашиваете, то вы совсем еще не умеете жить. В жизни не открывают дверей ногой. У вас нет характера.

— ?

— У вас еще не выработался характер. Вы еще ребенок. Вы никогда не думаете, что вы можете, а что нет.

Аарне был поражен. Сказать человеку, что у него нет характера, все равно что сказать, что у него нет головы. Человек уверен в существовании своего характера.

— Почему?

— А вы что, думаете иначе? — спросил Корнель тоном солдата, сидящего в укрепленном окопе.

Как отвечать? Корнель старался все запутать. Аарне был жестоко оскорблен.

— У каждого человека есть характер.

— Может быть, но у вас нет.

— Только у меня?

— Я не знаю…

— А у Индрека?

— Есть.

— У Андо?

— Есть.

— У Андо?

— Да, есть. У них есть характеры. Конечно, еще вопрос — какие. Но они есть. Мне нужно их лишь отшлифовать. Немного прибавить, что-то убрать. Понимаете?

Аарне ничего не понимал. Ему казалось, что Корнель придирается.

— Откуда вы знаете, что у меня нет характера?

— Вы не умеете жить.

— Почему?

Корнель устало вздохнул.

— Ох… Вы не работаете. Раз. Вы не умеете себя спокойно вести. Два. Вы школьник, понимаете?

Быть школьником — значит пробираться сквозь лес запретов. Аарне лишь спросил:

— Что же я должен делать?

— Работать.

— Как? Еще?

— Работать. По крайней мере три часа в день вы должны заниматься. Сидеть за столом и учиться. Три часа. По вечерам вы не должны так долго шататься по улицам.

— Вы думаете, что я хулиганю?

— Откуда я знаю, что вы делаете?

— Почему вы все время должны меня оскорблять?

— Разве я вру? — Голос Корнеля звучал металлически. — Я за вас отвечаю. Я. Вы слышите? Я. А что мне делать, если каждый день на вас приходят жаловаться? Что? К чему эти глупости под носом у учителей? Поцелуи и все такое. Сейчас учительская уже полна разговоров…

Аарне выпрямился.

— Майя не виновата.

— Может быть. Я не знаю. Но я запрещаю вам ходить с ней до тех пор, пока вы не исправитесь. А если вы не…

— Вы хотите компромисса? — спросил Аарне и тут же пожалел об этом.

— Никаких компромиссов! Через пять месяцев вы должны быть человеком. Повторяю еще раз: я отвечаю за то, каким вы выйдете из школы. Кроме того… Дайте же себе отчет в том, что вы делаете! Я вас знаю. Вы вполне можете испортить жизнь другому человеку.

— Как?..

— Я думаю, что совсем просто. Вы слишком самоуверенны. Учтите, что не все таковы. Не все.

— Я хочу хорошего.

— Тем более.

Корнель взял новую сигарету и откинулся к спинке кресла. Было одиннадцать часов.

— Теперь идите домой и занимайтесь.

У дверей, подавая руку, он сказал:

— Так подумайте об этом… — Вдруг он улыбнулся. Едва заметно. — И будьте серьезным. Это неплохо…

Аарне кивнул. Он устал. И заметил, что Корнель все еще держит его руку. Он пожал ее еще раз и спустился вниз. Корнель немного постоял, глядя ему вслед, и закрыл дверь.

Была тихая теплая ночь. В воздухе кружились одинокие снежинки. Аарне и сам не знал, что произошло с ним в этот вечер.

День, в который решили что-то сделать

Свеча куда-то исчезла, спички тоже. И в этот вечер Аарне опять ничего не выучил.

— У меня такое чувство, будто моя душа стала материальной, — сказал он утром Андо. За окном, покрытым ледяными цветами, загоралась заря. Дни постепенно удлинялись.

Друг за другом в дверь входили мальчики и девочки. Андо старательно причесался и отложил папку.

— Ты сегодня ужасно лиричен…

— Здесь нет никакой лирики, скорее — это трагикомедия… Ты когда-нибудь чувствовал, что твоя душа как теннисный мяч?

— Нет, естественно.

— А я — да. Вчера в первый раз.

— Да? Я, кажется, не понимаю…

Равнодушие друга рассердило Аарне.

— Скажи, можно с живым человеком разговаривать о его характере или духовной жизни? Слушай, я не знаю… В какой степени такой разговор вообще объективен? Это же какое-то кокетство.

Аарне усмехнулся. Потом он подумал, что впервые смеется над собою.

— Легче всего кокетничать серьезными вещами, — сказал Андо и пожал плечами. В последнее время он всегда так делал.

Холодный розовый рассвет скользнул по потолку. Аарне подошел к окну. От радиатора несло теплом.

— Почему ты заговорил об этом? — спросил Андо. Он раскрыл окно и высунулся наружу.

— Просто так.

Аарне пристроился рядом.

В ворота лился нескончаемый поток школьников.

— Хэлло! — крикнул Иво и помахал папкой. — Форменные фуражки внизу проверяют?

Андо отрицательно помахал рукой. И тут же заметил, что в ворота входит Вельтман. Они отошли от окна.

— Ты был у Корнеля? — спросил Андо.

— Да.

— Не мог иначе?

— Что? — не понял Аарне.

— Пришлось идти просить, да?

— Я ничего не понимаю.

— Понимаешь… У тебя совсем нет характера.

— Ты не первый мне это говоришь.

— И ты еще не понял.

— Понял. Именно поэтому понял.

— Если бы у тебя был характер, ты бы не пошел унижаться.

— Что я должен был делать?

— Откуда я знаю!

— Тогда лучше и не говори, — рассердился Аарне.

Андо просто повернулся спиною, и, разглядывая его широкие плечи, Аарне убедился, что его друг действительно силен.

* * *

После уроков Карин, староста, организовала классное собрание. Всем хотелось домой, всем было скучно…

— Ну, подумайте, мы же выпускной класс, у нас почти все комсомольцы… Вам не кажется, что у нас что-то не так?

Карин была красивой девушкой, прямые каштановые волосы обрамляли ее круглые щеки, придавая большому рту упрямое детское выражение. Она сама знала, что красива, и не пыталась это скрывать.

— Ребята! Необходимо что-то предпринять!

Большинство догадывалось, в чем дело.

Харри сразу же закричал:

— Слишком поздно об этом говорить!

Карин не обратила на него внимания. Она откинула голову и попыталась перекричать поднявшийся шум:

— Пожалуйста, вносите предложения. Мы должны устроить что-нибудь интересное, слышите! Быстрее! Сколько вам об этом говорить!..

— Чепуха! — прервал ее Тийт со сверхделовым видом.

У Карин заискрились глаза. Она стукнула кулаком по столу.

— А ты чего лезешь? Ты-то уж мог бы помолчать. Скажи, что ты сделал хорошего для класса?

Тийт нахмурился и тихо проговорил:

— А ты что сделала? Говорить и я умею, не думай, что ты единственная…

Карин рассердилась. Вообще-то она не умела сердиться на ребят, а если сердилась, то ненадолго. Ребята это знали. Но сейчас староста была действительно обижена: видимо, на этот раз дело было слишком серьезным.