Короче говоря, для предсказанных де Бройлем волновых свойств вещества индивидуальные особенности движущейся массы не имели решительно никакого значения. В его знаменитой формуле длина «волн материи» была связана только с величиною массы и скорости тела.

Но ведь и протон — тело, и свинцовая дробинка — тело, и Земля — тело. Все это кусочки материи, крупицы массы. Протон в две тысячи раз массивней электрона. Дробинка в миллиарды триллионов раз массивней протона. Земля, со всеми ее горами и океанами, городами и людьми, невообразимо массивней дробинки. Однако для механики и она — только движущаяся масса. Так что же, стало быть, и Земле, и дробинке, и протону должна быть присуща раскрытая де Бройлем некая волнообразность?

Несомненно!

Природа не знает жестких границ. Нет оснований думать, что она могла прикомандировать волновые свойства только каким-то очень маленьким движущимся массам, а тем, что побольше, сказала — «обойдетесь и так». Маленькая масса, побольше, очень большая — все это наши, человеческие, земные мерки, а в хозяйстве вселенной такие оценки — чистейшая условность. Так ли мал электрон, если он в сотни тысяч раз массивней квантов видимого света?

Да, это было не так уж громко сказано, что открытие двойственности электрона явилось как бы вторым открытием вещества: двуликость — волна-частица — лежит в природе всех физических тел. Электрон — не исключение, а только нагляднейшее подтверждение правила.

Так, значит, классическая механика была слепа. Сама того не подозревая, она уже имела дело с причудливыми кентаврами? Конечно. Но вернее было бы сказать, что ньютонова механика была не слепой, а лишь наполовину зрячей: она прекрасно видела корпускулярность всех тел и не замечала только их волновых свойств. Однако как же могло случиться, что такая фундаментальная черта движущейся материи ускользнула от ее внимания?

Нам уже пришлось задаться похожим вопросом в рассказе о теории относительности. Там тоже возникло недоумение: как могло укрыться от проницательности физиков прошлых веков такое естественнейшее и вместе с тем удивительнейшее, на каждом шагу происходящее и вместе с тем незримое событие, как возрастание массы тел при возрастании их скорости? Ответ был прост и неотразим: в нашем мире медленных вещей такое увеличение массы столь ничтожно, что не могло ощутимо проявиться и дать знать о себе ни в одном реальном опыте. Все видимые события на Земле, даже самые быстрые, протекают так, словно скорость ни в малейшей степени не влияет на массу. Формулы Эйнштейна наглядно показали это. В них содержалось не только новое знание, но и безусловное оправдание прежнего неведения физиков. Массивность земных тел никогда не позволяла им разгоняться до скоростей, даже отдаленно приближающихся к световой. Иначе секрет был бы давно разгадан! Лишь в легком и быстром атомном мире, где околосветовые скорости — явление обычное, этот всеобщий закон природы заговорил о себе громким голосом. И физики-атомники каждый день явственно слышат его в своих лабораториях.

Это наводит на очевидную мысль: не так же ли обстоит дело и с волновыми свойствами земных тел, планет, звезд? Наверное, мера их дебройлевской волнообразности тоже слишком ничтожна и потому никогда и никем не могла быть замечена прежде.

Да. И формула де Бройля для длины «волн материи» показала это с полнейшей наглядностью. В ней тоже содержалось не только новое знание, но еще и абсолютно убедительное объяснение невольной слепоты классической механики. Длина «волн материи» у разных тел, движущихся с одинаковой скоростью, очень просто зависит от их массы: чем больше масса, тем она короче, эта длина дебройлевских волн. Для громадных масс она становится исчезающе малой.

И очень занятно, хотя бы ради оправдания Ньютона и всех экспериментаторов всех веков, представить себе, какою мерой волнообразности обладает наша Земля, летящая вокруг Солнца со скоростью 30 километров в секунду. Впрочем, реально представить себе длину «земной волны», — хотя бы только представить, а отнюдь не измерить на опыте! — намерение совершенно невыполнимое: так неотличима она от нуля.

В самом деле, прикиньте:

Масса Земли — 6 000 000 000 000 000 000 000 000 000 граммов.

Это число с 27 нулями. А масса электронов столь невелика, что на один грамм их пошло бы столь же неимоверное количество, измеряемое по чистой случайности тоже числом с 27 нулями. Перемножьте эти два числа: вы узнаете, во сколько раз Земля массивней электрона, — примерно в 10⁵⁴ раз!

Но именно во столько же раз «земная волна» короче «электронной волны», когда электрон летит с земною скоростью — 30 километров в секунду. Правда, с такими медленными электронами физикам практически редко приходится иметь дело. Однако для нас это не существенно. Нам важно только, что длина дебройлевской волны у столь ленивых электронов подобна длине невидимых ультрафиолетовых волн. Она измеряется сотнями ангстрем — специально введенных спектроскопистами крошечных единиц длины: один ангстрем — 10^-8 см, или — стомиллионная долька сантиметра. (Эта единица длины была названа так по имени шведского физика Андерса Ангстрема, который в прошлом веке очень точно измерил длины волн в солнечном спектре.)

В ангстремах физики измеряют и величину атомов. Вот этот-то атомный масштаб «электронных волн» позволил на прямом опыте проверить волнообразность электронов.

Однако даже ничтожно малую величину, каких-нибудь 100 ангстрем, надо разделить на число с 54 нулями для того, чтобы узнать примерную длину «земных волн»: это 10^–60 сантиметра! В каких же явлениях может играть роль этакая нулевая малость? Как могла она быть замечена и учтена при изучении законов движения небесных тел?

Вы видите: слепота классической механики была простительна.

Физики сравнивали атом с солнечной системой. А что, если наоборот: сравнить солнечную систему с атомом?

Пусть и в ней, как в атоме, господствуют воровские квантовые скачки. Пусть и в ней, как в атоме, существует только прерывистый ряд разрешенных орбит. По сходству это значит, что планеты могут лететь устойчиво вокруг Солнца лишь по чем эллипсам, в которых умещается обязательно целое число «планетных волн». Другие эллипсы запрещены.

И вот — Земля.

Пусть по какой-то причине она сдвинулась к Солнцу-ядру хотя бы всего лишь на один ангстрем — на стомиллионную долю сантиметра. И пусть новая ее орбита окажется тоже разрешенной, то есть и в ней тоже уместится целое число «земных волн». В кольцевом просвете между прежней и новой орбитой, хоть и с трудом, мог бы втиснуться нормальный атом водорода — его диаметр примерно равен как раз ангстрему. Стало быть, при всей своей малости сдвиг Земли к Солнцу — реально ощутим по крайней мере в атомных масштабах. Но подумаем, сколько еще разрешенных орбит существует для Земли, в этом кольцевом просвете?

Его ширина по сравнению с длиной «земной волны» чудовищно огромна: целый ангстрем. А новая орбита, более близкая к Солнцу-ядру, короче старой уже не на один, а на несколько ангстрем. Значит, она разнится от старой на неисчислимое множество «земных волн»: даже в одной стомиллионной дольке сантиметра количество этих волн измеряется числом с 52 нулями! А если бы сдвиг был так мал, что она потеряла бы лишь одну «земную волну», новая орбита тоже ведь была бы разрешенной. Следовательно, в нашем атомном просвете умещается еще бог знает сколько дозволенных орбит. И уж в просветы между действительно ближайшими орбитами не мог бы протиснуться никакой атом. Никакой электрон. И вообще ничто реально существующее!

Даже не в земных, а в крошечных атомных масштабах, величина порядка 10^-52 ангстрема, или 10^-60 сантиметра, неуследимо мала, попросту — неразличима. Если позволительно так выразиться, она не более реальна, чем нуль.

Итак, что же получилось из нашей попытки подчинить солнечную систему квантовым законам Бора для атома? Ничего нового. Ничего нового по сравнению с законами классической механики. Получилось, что практически — любые орбиты для планет дозволены природой. Разрешенные эллипсы так плотно прилегают друг к другу, что просветы между ними абсолютно неощутимы. Никакой прерывистости — реальной прерывистости — нет. Уровни энергии взаимного притяжения планет и Солнца, зависящие от радиуса орбит, не образуют лестницы хоть со сколько-нибудь заметными ступеньками. Эти разрешенные квантовые уровни энергии сливаются для планет в пологий идеальный пандус. О квантовых скачках с уровня на уровень говорить начисто бессмысленно. От-того-то классическая механика ни о каких таких странностях и не подозревала. В своей области явлений природы она в высочайшей степени точна. Была точна и остается точна.