Таково уж защитное свойство человеческого сознания — оно словно бы нарочно внушает идеям что-то — вроде инстинкта самосохранения. Этот инстинкт не просто преодолеть. Нас только всегда поражает, что даже самые сильные умы страдают той же болезнью, что и слабые. Впрочем, может быть, консерватизм стареющих великанов культуры объясняется тем, что это ведь они сами создавали то, от чего история потом предлагает им отказываться! Наверное, вдвойне нелегко соглашаться на такой отказ.

Так Рентген тоже нежданно-негаданно открыл свои лучи. Абсолютный слух тонкого экспериментатора помог ему услышать тихий лепет природы: он изучал электрический разряд в трубках с газом малого давления — изучал физические события зримые и броские, а внимание обратил на невидимые лучи, бесшумно исходившие от стенок зачехленного прибора. Сам того не подозревая, Рентген открыл сложный мир взаимодействия электронов с атомными ядрами. Этому миру тоже еще не было отведено место в прежней картине движущейся материи.

Точно предчувствуя, что электрону суждено будет «извратить все искусство классической физики», Рентген долго не хотел и слышать о нем… Наш академик Игорь Евгеньевич Тамм заметил однажды, что Эйнштейн всегда считал электрон «чужеземцем в стране классической электродинамики». Так думал и Рентген. Но Эйнштейна это радовало, а Рентгена смущало. Лишь через десять лет после первых работ Джи-Джи Томсона нарастающие успехи новой физики заставили непреклонного классика отказаться от старых предубеждений.

В 1907 году запрет был снят — молодой Иоффе все-таки вышел победителем из многолетнего спора, и «электрон получил права гражданства в Мюнхене», те права, какими он уже безраздельно пользовался всюду.

Электрон и фотон были первыми элементарными частицами материи, которые стали известны людям. Вместе они открывали XX век — неистовый, стремительный век естествознания.

Биография электрона гораздо короче, чем двухвековая, начавшаяся в ньютоновские времена история световых корпускул. Но бурных событий в этой биографии еще больше — недаром она целиком принадлежит XX веку. Судьбы частицы света и атома электричества стали в современной физике неразделимы: рука об руку шли они в борьбе за новую физическую картину мира.

Но их союз был подготовлен еще в недрах старой физики, когда ученые ничего не знали ни об электроне, ни о фотоне, когда перед их мысленным взором маячил только «неведомый заряд неведомого электричества в неведомом эфире», как говорил Ленин. Помните, свет представлялся им бегущими вибрациями эфира, которые порождаются колебаниями зарядов… Другими словами, электричество и свет уже тогда породнились. Новые идеи и знания не возникают в науке вдруг. Все подготовляется исподволь, зреет и ждет своего часа.

С открытием электрона дождался своего часа атом!

Вначале никто не подозревал, какая великая битва идей разыграется на крошечном атомном плацдарме. Она длится и сегодня. И занавес уже никогда не будет опущен. А впервые приподнялся он так…

Хотя и давно высказывались предположения, что атомы делимы и даже представляют собою сложные миры, однако ни одной детальки, из которых могла бы сконструировать их природа, физики не знали. И вот появился электрон.

Конечно, всем и каждому было ясно, что из одних отрицательно заряженных электронов создать нейтральные атомы не сумела бы даже сама всемогущая природа. Но то, что ей наверняка пришлось использовать для этой цели электроны, стало несомненным: они высвобождались из любых тел при ионизации, они вылетали в виде бета-лучей при распаде радиоактивных элементов, они были всюду, где присутствовало вещество. И потому с момента открытия электрона началась безудержная конструкторская работа физиков по созданию правдоподобной модели реальных атомов.

Физики словно почувствовали себя сотрудниками самого господа бога, который решил смастерить на досуге вещественный мир, но из-за вечной нелюбви к естественным наукам» не захотел возиться с такой мелочью, как атом, и всю работу передоверил им, ученым-специалистам. Это сценка для Жана Эффеля.

— Господи, — сказали физики, — ты же пока ничего нам не дал, кроме электронов!

— А что вам еще нужно, дети мои? Только, пожалуйста, без жалоб на мои неисповедимые пути! У меня от одних философов третье тысячелетье мигрень…

— У нас тоже, — улыбнулись физики.

— К делу! — строго сказал босой бородач.

— Нам бы хоть какие частицы с положительным зарядом, господи! А то ведь атом не получится нейтральным. Да хоть парочку новых законов… — с надеждой сказали физики. — Может, продиктуете, отец?

Но всемогущий, чтобы скрыть свою немощь, возразил:

— Тогда зачем вы мне?

И физики ушли, предоставленные самим себе.

…Они хитрили: им для первых моделей атома вовсе не нужно было знать, «как выглядит» наверняка использованная природой для создания атомов положительная деталька. Довольно было убежденности, что такая «деталька» там обязательно существует, что, кроме электронов, в атоме есть заряды со знаком плюс. И о новых законах рано было говорить: надо было еще убедиться, что старые тут не пригодны.

Множество атомных моделей обсуждалось физиками в первое десятилетие нашего века. Всерьез начал эту конструкторскую работу сам первооткрыватель электрона Дж. Дж. Томсон, а в принципе завершил ее Эрнест Резерфорд.

Резерфордовская планетарная модель — Солнце-ядро и планеты-электроны — так наглядно повторяла строение солнечной системы, выглядела так естественно, так красиво и просто, что сразу завоевала сердца современников. Именно — сердца! И я нарочно сказал — не физиков, а шире — современников, потому что с самого начала нашего века интерес к таинственному устройству атомов был всеобщим. И всем хотелось, чтобы это устройство оказалось доступным пониманию и воображению любых смертных — таким, чтобы атомы можно было запросто нарисовать, чтобы о них можно было бы разговаривать не только зашифрованным языком науки.

Модель Резерфорда показалась как раз такой, как всем хотелось: сходство с солнечной системой всех покорило. И с того дня, когда эта модель впервые была описана в английском «Философском журнале» в мае 1911 года, ясные рисунки, изображающие атом, вот уже около полувека кочуют, почти не изменяясь, по страницам бесчисленных книг, приобщая читателей всех возрастов и любых профессий к загадкам микромира. И у каждого эти наглядные изображения атома вызывают то особое чувство удовлетворенности, какое мы испытываем всегда, когда истина становится нашим достоянием без тяжких усилий. Шутка сказать — атом! А смотрите-ка, мы все видим и, кажется, понимаем.

Но на протяжении всего протекшего с тех пор блистательного полувека атомной науки читатели, далекие от физики, не догадывались и, не догадываются, что так похожий на крошечную солнечную систему атом Резерфорда не мог бы и секунды просуществовать, будь он действительно на нее похож!

Однако атомы существуют. Они устойчивы. Настолько устойчивы, что жизнь их, как правило, длится не доли секунды, а скорее «доли вечности» — многие миллиарды лет. Об этом свидетельствует хотя бы непредставимо долгая геологическая история Земли. Огражденный от воздействий извне, любой атом может вообще существовать бессрочно. Бессрочно — это значит до тех пор, пока цело и невредимо его положительно заряженное ядро.

Но ведь и модель Резерфорда отражала правду микромира? Среди физиков она получила признание не по причине своей красивой простоты и наглядности, не из-за внешнего сходства с понятным устройством солнечной системы. Нет, она объясняла многие важные свойства атомов — их поведение. И Резерфорд не сочинил ее на досуге, а вынужден был к ней прийти.

Вынужден? Это кажется неподходящим словом, когда речь идет о поисках истины. Приход к ней всегда рисуется нам радостным событием: вот она, долгожданная, — можно, наконец, вздохнуть с облегчением и пот отереть со лба.

Резерфорд был действительно в прекраснейшем настроении, когда зимой одиннадцатого года вошел однажды в лабораторную комнату, где работал его ученик Ганс Гейгер, и своим громоподобным голосом объявил: «Теперь я знаю, как выглядит атом!» Но пота со лба он не отер, а Гейгер именно с этого дня стал «работать, как раб», по уже встречавшемуся нам выражению его учителя. Надо было до конца утвердиться в истине, что у атома есть маленькое, содержащее в себе весь положительный заряд и почти всю атомную массу центральное ядро (Солнце), вокруг которого по удаленным орбитам вращаются отрицательные электроны (планеты). В этой истине надо было сто раз утвердиться, потому что она была невероятной.