– Hеописуемость – это баобаб для собаки, Лилия Анатольевна. И истории болезни – это так, работочка любимая.

Телегина резко остановилась и удивлённо посмотрела на Ирину.

– А ты можешь удивить, Ирина Викторовна, – едва сдерживая улыбку проговорила заведующая, но в следующую минуту громко рассмеялась и обняла смущённо потупившую глаза коллегу. – Хорошая ты девочка, Акони, а кто тебя обидит, будет дело со мной иметь. Сын мой, кстати, тоже.

***

Ира хихикнула и спросила:

– Это меня очень радует, Татка, что ты уже у нас огурцом себя ощущаешь. Только куда же нам с Димкой крёстной подарок в канун Рождества принести?

– Пока не знаю, но Вера Андреевна и Леонид Анатольевич обещали меня забрать из больницы к Рождеству. Ира, – вдруг зашептала Таня и как-то неуверенно закончила, – я так счастлива. Понимаешь, обо мне так никто никогда не заботился, только бабушка. А тут, понимаешь, у меня как будто мама с папой появились. Настоящие, понимаешь? И ничего не требуют в ответ, балуют меня, Леонид Анатольевич вчера конфеты привёз, под одеялом прятал, пока Вера Андреевна в палате была! Как дети, право слово. А ещё Паша... Павел Николаевич несколько раз в день ко мне заглядывает. Я... Ир, я думала, что эта болезнь меня сломает, а она самой счастливой сделала, Ир! Я будто сплю и боюсь проснуться, честно.

– Тат, а я, кажется, тоже боюсь проснуться.

Таня помолчала, а потом тихо спросила:

– Ты с Костей, да? Я правильно догадалась? – и услышав короткий нервный смешок в трубке продолжила: – Ой, Ирин, он такой классный! Он самый лучший из мужчин, что мне в жизни встречались! Вот поверь, ты никогда и ни о чём не пожалеешь, если у вас всё получится. А у вас получится, я знаю! Он так на тебя смотрел всегда, когда мы где-то вместе оказывались. И Димку он сыном считает, ведь ты была первой, кого он сам кесарил! Пусть под присмотром Веры Андреевны, но сам!

– Знаешь, Тат, а он мне признался, почему перестал смотреть меня в консультации. Потому что стал видеть во мне не просто беременную тётку чужую, а женщину. Тат, мне с ним так хорошо, как никогда ни с кем не было.

– О да! Ты у нас такая дама опытная! – Таня рассмеялась и ехидно закончила: – Ты сколько со своим поганцем встречалась? Месяц или два? И что ты могла понять тогда, если он только о себе и думал! А Костя – он другой. Он, Ириш, правильный какой-то. Как и мама его, и дядя.

– Ой, Таня, а как мне повезло с Лилией Анатольевной! Я всё боялась, что она меня как дочь приняла, а я теперь с её сыном... А она мне столько добра пожелала, столько всего рассказала и посоветовала!

– Думаю, что и Костя сам бы решил этот вопрос. А Лилия Анатольевна классная, как и Фёдор Константинович. Ириш, – голос Тани изменился, будто она широко улыбнулась, – а ко мне пришли. Я тебе потом перезвоню.

Вошедший в палату к Татке Римский плюхнулся в кресло и мученически закатил глаза:

– Танюшка, давай быстрее выписывайся, а то эти двое, твои кураторы, меня уморят! Они, наверное, решили всех детишек в столице родить в эти праздники! И где только те аисты в том марте летали? Хотя всё верно, – тут же сам и ответил на свой вопрос, – это же праздники, цветы там, подарочки, любовь, то-сё. А как думаешь, – Римский склонил голову набок и улыбнулся, – наш с тобой детёныш может родиться на Новый год?

Таня несколько раз моргнула, потом серьёзно посмотрела на Римского, который смотрел на неё, не отрывая взгляда и сильно сжав пальцы в кулак. Она опустила глаза, разрывая внезапно появившуюся мысленную связь, и тихо прошептала:

– Пишут, что иногда после такого, как со мной случилось, аист может и не прилететь.

– Ерунда! – тут же отозвался Павел и дотронулся кончиком пальца до Таткиного носа. – Ты только захоти, Тат, я тебе аиста обеспечу. А куда это ты намылилась? – тут же строго спросил он, наблюдая, как Таня отбросила одеяло и спустила ноги с кровати.

– Римский, я ведь тоже врач. Почти. А во всех умных книгах написано, что больного надо поднимать как можно раньше, чтобы избежать негативных последствий.

– Так то же в книжках, да и про чужого больного. А тут своё, да ещё и такое слабенькое, а сейчас в таком состоянии своего организма, которое заставляет забыть о собственной заднице и думать о чужой, – пробурчал Павел и подхватил Таню на руки.

– Римский, – с негодованием воскликнула Таня, – поставь меня на пол! Я вполне нормально могу стоять и даже, ты не поверишь, могу ходить!

В этот момент дверь в палату отворилась и послышался строгий голос Симоновой:

– А что здесь происходит?

– Вера Андреевна, скажите ему, чтобы он меня отпустил! Я всё сама могу.

– Ой, Татка, а ты не рано поднялась? – Вера Андреевна взволнованно всплеснула руками и нежно прикоснулась к плечу девушки.

– Вот правду говорят, что лечить своих нельзя! Поверьте, со мной всё в порядке, правда, я не обманываю. Да и выписаться мне надо как можно быстрее, а то моему крестнику некуда подарок принести на Рождество.

– Вот именно из-за этого я и пришла. Павел, посади Татку на кровать. Танюш, нам разрешили тебя забрать на праздники, но с одним условием. Что ты будешь под постоянным контролем.

– Я готов, – отозвался Римский и тут же умолк, обнаружив перед своим носом небольшой, но крепкий хирургический кулачок. Он поцеловал сжатые пальцы и вполне серьёзно продолжил: – Анестезиологическое пособие ещё никто не отменял!

– Ребята, мы с Лёней решили отпраздновать Рождество у нас. Пригласим Лилю с Фёдором, Костя уже согласен. А твой крестник, Татка, тоже будет не против, я думаю. Ты не переживай, Лёня тебя заберёт, отвезёт на машине, ты даже не заметишь дороги!

– Вера Андреевна, – тихо пробормотала Таня, – вам не надо меня уговаривать, я и так соглашусь, это так приятно. И так неожиданно.

Она вдруг шмыгнула носом и в следующую минуту расплакалась, крепко прижатая к белому профессорскому халату. Вера обнимала внезапно обретённую дочь и старалась неглубоко дышать, чтобы не расстроить свою девочку. Римский криво усмехнулся и повернулся к двери.

– А ты куда? – раздался строгий голос Симоновой. – Иди подшамань график, и чтобы завтра мне как штык, понял?

– Я свободен аки птица, – отсалютовал Павел и развёл руки в стороны, – но пока меня мамы с детишками ждут. Тат, прекращай реветь, а то нос покраснеет.

– Как дам сейчас! – одновременно ответили Татка и Вера Андреевна, после чего облегчённо засмеялись. Павел подмигнул и вышел из палаты, Симонова удобнее усадила Таню и внимательно посмотрела на неё: – Танечка, ты не сердишься на нас из-за того, что мы так распоряжаемся твоей жизнью?

Татка покачала головой и тихо ответила:

– Никогда. Никогда никто обо мне так не заботился. И никто не распоряжался. И вы не поверите, как это приятно. Я ни в коем случае не сержусь, наоборот, я очень счастлива. Поверьте мне.

Вера выдохнула и обняла девушку со словами:

– Всё будет хорошо, девочка. Всё будет просто отлично, доченька.

После ужина гости собрались в уютной гостиной, вспоминали, смеялись и делились своими мыслями. Леонид Анатольевич поправил одеяло на коленях у Татки и с усмешкой заявил, обращаясь к своей сестре Лилии:

– Да, ладно, ты всегда была заучкой и занудой к тому же. Мама как-то рассказывала, что повела эту малявку на так называемый «контроль развития». Врач не знала же, с кем связалась, задавала ей всякие вопросы, показывала этой звезде картинки. А потом достаёт восковые грушу и яблоко и спрашивает у неё: «Это как называется?» Мама говорила, что Лилька растерялась, глаза бегают, ничего сказать не может. Потом выдает: «Ну, я забыла. Я знаю, как называется это, правда, но просто забыла». Врач неодобрительно покачал головой, а потом обращается к маме этой «пациентки»: «Слушайте, ну к пяти годам уже пора бы знать ребенку про груши и яблоки». И тут эта мелочь как заорёт: «Я вспомнила! Это называется "муляж"!»

Все громко засмеялись, а Лилия Анатольевна скривилась и показала брату язык. Она тоже знала эту историю из рассказов мамы, хотя своё детство помнила очень плохо. Но отдельные эпизоды иногда всплывали в её памяти, и тогда она не стесняясь делилась своими воспоминаниями с родными и близкими.