© ООО «Родина», 2022

© Палиевский П.В.

Перед вами – самая главная книга уникального мыслителя и замечательного человека, непревзойденного знатока русской культуры. Жизненный путь Петра Васильевича Палиевского (1932–2019) начинался с трагедии. Ребёнком, в годы Великой Отечественной, его угнали в Германию вместе с младшим братом и двумя сёстрами. Одна из них – Юлия – впоследствии вспоминала: «В лагере Петя работал на лесопилке, чуть не потерял ногу, шрам так и остался навсегда. С окончанием войны и освобождением из лагеря бывшие заключенные нищенствовали, мы, дети, просили милостыню у местных крестьян, бауеров. Пете удалось проучиться несколько месяцев в местной школе, где сразу проявились его способности, его ставили в пример нерадивым ученикам. Когда мы вернулись домой, он поступил в седьмой класс советской школы и закончил ее с золотой медалью. По логике тех лет, раз мы находились в оккупации и не погибли в концентрационном лагере, мы – «предатели Родины». Выжили мы только благодаря поистине самоотверженной помощи Тихона Михайловича и Ивана Михайловича Палиевских, братьев отца, а для Пети – дяди Тиши и дяди Вани. Полярный летчик и полковник Советской армии, они, рискуя собственной карьерой, взяли нас под защиту, прежде всего нашли нам жилье и работу для отца. Однако вплоть до радикальных политических перемен восьмидесятых годов мы продолжали жить в страхе под угрозой разоблачения».

Но его судьбой стала русская литература, которую он любил и знал тонко и досконально. Окончив филологический факультет МГУ, Петр Васильевич поступил в аспирантуру Института Мировой литературы имени А.М. Горького – и работал в его стенах до конца жизни. Он был другом, единомышленником, а нередко и оппонентом Вадима Валериановича Кожинова. И не менее крупным мыслителем, открывшем новые ракурсы исследования русской культуры.

В этой книге собраны его работы, посвящённые Пушкину и Золотому веку русской культуры. Феномен Пушкина Палиевский считал центральным для отечественной цивилизации. Не менее интересны его работы, посвящённые Шолохову и Булгакову – писателям, которых, во многом, именно Палиевский открыл массовому читателю.

Отдадим должное замечательному радетелю за русскую культуру!

Евгений Тростин

Пушкин родился 26-го мая (6 июня) 1799 г. в Москве, в Немецкой слободе, «во дворе коллежского регистратора Ивана Васильевича Скворцова». Примерно в тысяче пятистах метрах отсюда, в доме генерал-майора Ф. Н. Толя у Красных ворот, родился через пятнадцать лет Лермонтов. Сосредоточение для одного угла земли, может быть, и удивительное, но сам Пушкин точному месту своего появления на свет значения не придавал. Нет никаких свидетельств, чтобы он навещал его, интересовался им или искал его во время многочисленных своих наездов в Москву. Не помнили его и родственники, так что понадобились разыскания двух веков, чтобы установить, где именно располагались владения И. В. Скворцова, сослуживца отца, который предоставил убежище кочевавшей по городу семье Пушкиных. Таких «дворов» оказалось два: один, состоявший из трех строений, стоял среди садов и огородов у ручья Кукуй, давно заключенного в трубу; другой чуть поодаль, на скрещении улиц; и наконец был еще один дом, также поблизости, где квартировался сам Скворцов. В котором из них раздался первый крик новорожденного, доказать бесповоротно пока не удалось.

Пётр Палиевский

Неизвестно, помнил ли Пушкин и церковь Богоявления в Елохове, где через две почти недели, 8 июня, его крестили. Каких-либо следов его внимания к ней тоже не сохранилось, и сама запись о его рождении была обнаружена в ее метрической книге студентом Московской духовной семинарии в 1879 году. Тем не менее, ее связь с жизнью Пушкина, начиная с названия, осталась, как и многое в России, в мире далеких, недосказуемых, но внятно ощутимых соответствий. Она с той поры никогда уже, ни в переделках, ни в гонениях не закрывалась, а после того, как революция вернула России патриарха, стала с середины 30-х годов кафедральным собором Москвы.

Из конкретных обстоятельств своего рождения Пушкин выделял лишь то, что это был день Вознесения, – поскольку вообще считал это событие Священной истории для своей жизни знаменательным (например, в феврале 1831 г. состоялось венчание его в церкви Вознесения у Никитских ворот с Натальей Гончаровой).

День этот был в 1799 г. теплым и праздничным; по всей Москве гудели колокола во главе с Иваном Великим, – в 1786 г. в этот же день родилась дочь императора, Мария Павловна, сестра будущих царей Александра I и Николая I, с 1804 года – Великая герцогиня Саксен-Веймарская. Ее кружок в Веймаре станет выдающимся центром общения русской и немецкой культур, где будут подолгу гостить Жуковский, Тютчев, В. Ф. Одоевский, многие славянофилы; через его посредство Гете, по стойкой, хотя документально не подтвержденной легенде, пошлет Пушкину свое перо и четверостишье-приветствие, воздающее «всю ту хвалу, которую ты заслужил».

Никогда не высказывался Пушкин и об имени, которое ему дали. Двоюродный дядя, в то время военный, писал о том, что это сделали в его честь. Исследователи больше склонялись к Александру, архиепископу Константинопольскому, – по ближайшему к крестинам Пушкина его дню в православном календаре, – 2 июня; в XX веке стали даже выводить родство и имя Пушкина, путем сложных генеалогических сцеплений, к Александру Невскому. Что, однако, Пушкин достоверно ценил и частью чего себя ощущал, это душу родного города, его особенное место в истории, жизненный уклад.

Москва стояла на семи холмах, и народная пословица определяла ее положение так: «Новгород – отец, Киев – мать, Москва – сердце, Петербург – голова». В каждом чтилась своя задача, например, в Петербурге – рациональная и упорядочивающая сила; но внутреннюю потаенную связь начал, и необъяснимое присутствие в одном типе жизни «всего» Москва оставляла за собой. Быть сыном Москвы для Пушкина означало многое. По свидетельству друга, П. А. Плетнева, «он и Дельвиг всегда гордились этим преимуществом, утверждая, что тот из русских, кто не родился в Москве, не может быть судьею ни по части хорошего выговора на русском языке, ни по части выбора истинно русских выражений». При случае Пушкин мог высказаться еще сильнее: «В Москве родились и воспитывались, по большей части, писатели коренные русские, не выходцы, не переметчики, для коих «ubi bene, ibi patria» («Где хорошо, там и Родина» – прим. П.П.), для коих все равно: бегать ли им под орлом французским или русским языком позорить все русское» (прямо в этот раз подразумевался Булгарин). Но главным оставалось, конечно, не отвержение, а именно идея общительной связи, собирания, стягивающего все из далекой глубины ядра.

Незадолго до войны 1812 года Москву посетила знаменитая на переходе веков женщина, гонимая Наполеоном Жермена де Сталь; Пушкин высоко ее ценил и не раз потом на нее ссылался. Она застала «допожарную» Москву, какой ее знал и в ней вырастал, готовясь уже ее покинуть, Пушкин. «Невольно сравниваешь Москву с Римом, но не потому, что она имеет сходство с ним в стиле своих зданий, этого нет; но удивительное сочетание сельской тишины и пышных дворцов, обширность города и бесчисленное множество церквей сближает Рим Азии с Римом Европы».

Не заботясь о сторонних мнениях и живя по-своему, Москва действительно напоминала видевшим ее впервые какой-то иной «мировой город» и странным образом подтверждала представление о «третьем Риме». Сама эта идея, выдвинутая в XVI веке во Пскове монахом Филофеем, большинству населения, конечно, не была известна и практически не руководила здесь никем; о ней помнили и ее поднимали вместе с подложным «завещанием Петра I» скорее на Западе, в XIX веке и дальше, для доказательства «русской имперской угрозы». Но ощущение неподменимой правды своего быта и его участия в проложении одной большой мировой дороги держалось прочно. Москва издревле нашла некоторые способы совмещать несовместимое, и ко времени рождения Пушкина обнаруживала их достаточно явно.