– Ну, такое себе, – честно призналась Женька. – «Опавшие листья» Ив Монтан лучше поет.

– Так Магомаев-то где?

– Да вот же – «Лучший город земли»!

– Ставь, ставь скорее! Да, а с Анатолием у нас… я даже сама не знаю как… – Усевшись на софу, Катя вытянула ноги. – Уж хотелось бы, чтобы по-серьезному… Да он серьезно, по-моему, вообще ни с кем. И напрасно Кротова, змеюга, надеется! Между прочим, он меня сегодня пригласит на вальс. Ну, или на какой другой танец… Вот точно пригласит, веришь?

– Ну-у… не знаю…

– А я знаю! Пригласит. И ты увидишь, какое лицо будет у этой дуры Кротовой!

– Ты это… С Кротовой бы поосторожнее. Всякое про нее говорят.

Предупредив подругу, Женька аккуратно опустила иглу на бороздки пластинки…

Послышался слабый треск…

– «По переулкам бродит лето…» – бодро запел Магомаев.

Откинувшись на софе, Катерина закрыла глаза от удовольствия.

Нынче она не заплела косу, а заколола волосы перламутровой заколкой. После окончания песни вопросительно взглянула на подружку:

– Ты что молчишь? Идет мне прическа-то или… не совсем?

– Очень идет! – моментально заценила Женька. – Ты прям как артистка!

– Вечером еще начес сделаю и стрелки. – Вскочив, Мезенцева посмотрелась в зеркало. – Тебе тоже стрелки подведу. И губы накрасим, у меня помада есть, последний писк – перламутровая!

– Ой, Катька… – засомневалась Женя. – Помада, говоришь, стрелки… А как же мы по улице-то пойдем? Светло ведь еще будет, да и людей полно. Обязательно родителям доложат!

– А мы по Южной, лесочком… А губы можно и за клубом накрасить… А потом – стереть.

– Вот-вот, стереть не забыть бы.

– Эй, подруга, – покривлявшись перед зеркалом, обернулась Катерина. – Тебя вообще родители-то отпустят?

– Отпускали же. – Женька немного обиделась за родителей. – Тем более экзамены-то я хорошо сдаю. Даже математику – на четыре!

– Ну да, ну да, ты же у нас умная. Снова блузку наденешь? С белой юбкой и гольфами?

– А что еще-то? Ты ведь тоже в синем платье пойдешь?

– Ну да… Эх, жаль, что ты такая тощая! А то бы поменялись.

– Ага…

Небогато еще жили, откровенно говоря, бедно, особенно здесь, в провинции. Это и еды касалось, и всякого рода вещей, и одежды. Из чего-то праздничного, так сказать, на выход, обычно имелось что-то одно, много – пара. Красивое платье либо блузка и пиджак. Лучше, конечно, блузка – ее можно было с разными юбками носить, у кого они имелись. О брюках же провинциальные барышни пока что даже и не помышляли. Впрочем, время летело быстро… Еще года три назад странно было бы с распушенными волосами появиться, обязательно – заколка, а лучше – благонадежнее! – заплести жиденькие такие косички с коричневатыми лентами. Раньше – только так, а вот нынче… Нынче и с распущенными волосами можно стало. Правда, бабуси вслед плевались по-прежнему, могли и нехорошим словом обозвать – запросто!

Близкие подруги обычно одежкой менялись и не видели в том ничего зазорного. Юбку и блузку – на платье, платье – на приталенный, с накладными карманами пиджачок, по-иностранному – блейзер.

– Надо все-таки крышу покрыть, – вспомнила вдруг Катерина. – А то придет Макс из армии, а у него в сарае все сгнило! Скажет: ну и сестрица.

– Так вам нанять надо кого-нибудь незадорого. – Женька покивала и призадумалась, забавно наморщив лоб. – Я могу дядюшку попросить… Только он… Он, скорее, за водку только согласится…

– Маленькая в «Заре» – рубля полтора, – тут же прикинула практичная Мезенцева. – Пойдет! Плюс еще – чем покрывать? Толью, что ли… А, черт с ним, те же листы пусть и прибьет аккуратненько. Сможет?

– Сможет, но… – Женя виновато вздохнула. – На маленькую-то он не согласится… А «Московская особая» – два восемьдесят семь.

– Ничего себе! – ахнула Катя. – Колесникова! Ты откуда водочные цены знаешь?

– Так мы сами недавно ремонт делали. Еще и краска осталась… и гвозди всякие…

Девчонки замолчали и переглянулись.

– Кать… – негромко протянула Женька. – Так, может, не стоит никого нанимать? Неужто мы с тобой сами не справимся? Два листа не прибьем? Прям вот сейчас и пойдем. Инструменты-то у вас найдутся?

– Инструментов – целый сарай. – Катерина покусала губу. – Слушай… А может, завтра?

– А вдруг дождь? Нет уж – лучше сразу. Да за час управимся, чего там! Вот что! Еще и краску прихватим, синюю. У нас с полведра осталось.

Женька тут же и переоделась, натянув старые треники и рубашку в клетку. Мезенцевы жили на Пролетарской, неподалеку, но это, опять же, смотря как идти. Можно огородами, можно по Южной, лесом, а можно и через центральную, Советскую улицу, да еще заглянуть на площадь, в промтоварный.

Последний момент как раз и показался подружкам наиболее подходящим – как это, в магазин не заглянуть? Тем более в субботу, в конце рабочего дня. Вдруг да что-нибудь выбросят?

На свой рабочий внешний вид Колесникова решила не обращать внимания. Мало ли кто как ходит? Тем более народ с работы пойдет, тоже одетый не по-праздничному. Да и людей посмотреть, местные новости-сплетни послушать – за этим тоже на площадь, к магазинам да к деревянному дому быта.

За домом быта, на пригорке у винного магазина «Заря», уже змеилась очередь, от крыльца и почти до хлебного ларька. Состоявшая практически из одних мужиков очередь благостно матюгалась и исходила густым папиросным дымом. И это притом, что до конца рабочего дня в том же леспромхозе, по самым смелым прикидкам, оставалось еще часа два, и еще учитывая «короткий» день – субботу. Ждали продавщицу, Лариску, что-то она нынче задерживалась с обеда. Ожидая, в очереди живо обсуждали важные политические моменты, а именно – два праздника, объявленных нерабочими днями именно с этого года. Если в порядке хронологии, то первый был Восьмое марта, а второй – Девятое мая. Насчет Девятого мая – Дня Победы – соглашались все, а вот по Международному женскому дню в очереди возникли разногласия.

– Вот еще, бабьи праздники праздновать!

– Не скажите, мужики. Отдыхать-то нужно.

– Так ты бы, Ваньша, всю жизнь отдыхал.

– Тебе только дай волю!

Небритый мужичонка в рваной майке и засаленных, непонятного цвета штанах обиженно отвернулся… и вдруг радостно закричал:

– Идет, идет! Здорово, Лариска! А мы тут тебя заждались.

– Кому Лариска, а кому – Лариса Петровна, – поднимаясь по крыльцу, желчно фыркнула продавщица – дебелая женщина лет тридцати пяти с круглым раскрасневшимся лицом и большой арбузно-круглой грудью.

– Ишь ты – Петровна… – ничуть не обиделся алкаш. – Забыла, как в пятом классе у меня списывала?

– Это кто еще у кого… Мужики, засов подержите… Ага… Ну, что? В порядке очереди – прошу.

– Ларис, вино-то хоть какое есть?

– Болгарское, по трешке.

– По трешке? Одна-ако! А подешевше?

– Подешевше – «Ркацители» – два тридцать.

– Да брось ты, Иваныч, лучше водки возьми, – с хохотом посоветовали из толпы.

Бывший колхозный счетовод Рахим Иванович Галиев – пожилой мужик в широченных светлых брюках и вышитой летней рубахе навыпуск – недовольно покачал головой и погрозил зубоскалу сухоньким кулачком:

– Я вот тебе!

Все снова засмеялись. Между тем дело едва не дошло до драки – грузчики из райпо нагло влезли не в свою очередь, при этом ссылались на алкаша Ваньку:

– Мы за Кущаком занимали. Верно, Вань?

– Ага, занимали! Да он за два глотка что угодно подтвердит! Одно слово – алкота.

– Кто бы говорил!

Очередь вдруг притихла: где-то совсем рядом послышался рокот тяжелого мотоцикла, и на пригорок с разбега въехал милицейский «М-62». Синий, с красной полосой на коляске. За рулем важно восседал Дорожкин.

Завидев участкового, Ванька Кущак галопом скрылся в кустах.

В промтоварном явно что-то выбросили! Конечно, очередь там образовалась куда меньшая, чем в «Заре», и чисто женская, но тоже изрядная.

– Я быстренько загляну, – решительно завила Мезенцева.