— Славный княс Галинга благодарность передат, — не обижаясь, ответил всадник.

И тут Гераську, ровно, ветром с лестницы смело! Дурной, бросив пищаль, ринулся мимо него вниз, с руганью принялся откидывать бревна, которыми подперли дверь, распахнул ее, наконец, и закричал:

— Я здесь! Вот он я!

В этот самый миг Митька Тютя метнул кожаный аркан. Петля резко сжала плечи всадника и, под дружное «и-эх!», выдернула его из седла.

*Индига и Соломдига — герои популярного советского мультфильма «Сердце храбреца».

Глава 38

— Ой-бой, хорошо метнул маут твой батар! Хороший пастух! Пусти ко мне — табун ему доверю!

Делгоро пил горячий сбитень, и без того красное его лицо совсем побагровело, но сын Галинги уже находился в добром расположении духа.

Да, Митька Тютя умудрился заарканить сына князя. Дауры только увидали то, как с гиком и визгом басурманским кинулись на казаков. Казалось — быть сече, но Дурной голой грудью встал против своих и чужих. Хвала Господу, из башни никто не пальнул… Порубали бы друг друга в пень.

По итогу, оказалось, что пришлые — люди князя Галинги из рода дауров-хонкоров Чохар. Дурной успел пояснить, что те, вроде как дауры, только происходят от тунгусов. Правда, хонкоры землю не пашут, а лишь пасут лошадей, немного овец, верблюдов. Галинга был отцом той самой Челганки, что сбегла. И вот теперь отец решил отблагодарить Дурнова за ее спасение. Всадников, действительно, было лишь шестеро, и они везли с собой подарки в тюках.

Князь изо всех сил показал, как ценит Челганку. В тюках лежали лисья шуба пластов в два на десять, барсучьи малахаи, несколько отличных ножей с резными костяными ручками, две бронзовые чаши, лук с саадаком (не Тютин, но тож хорош!). Конечно, зная слабость русских, поднесли десяток соболей. Но самым дорогим подарком Делгоро подал небольшой отрез никанской камчи.

— Слух по земле прошел, что несколько лоча остались на усть-Зее, — рассказывал Делгоро уже неспешно. — Вот Чакилган и шепнула отцу, что там может жить ее спаситель.

Гераська речь даурского княжича понимал плохо. Переспрашивал у Сашка, но тот только отмахивался. И вообще, Дурной, как на гвоздях сидел. Вроде, и пытается степенно беседу вести, а всё норовит о Чалганке спросить. Вроде, невзначай, но даже Гераська всё понял. А уж красномордый Делгоро — и подавно. Хитро улыбался и всё разговор переводил на то, как его ловко с коня сняли. Поначалу-то он больно злой был, но когда казаки повинились — рассмеялся и хлопнул обидчика по плечу.

— Как, говоришь твоего батара звать? Тута? Эй, Тута! Да где ж он?

— Коней ваших обустраивает, балбес, — буркнул Старик.

— А чего их обустраивать? Мы им ноги спутали, и пусть себе тебенюют, — удивился Делгоро.

— Да, Тютя ваш, ровно мамку родную повстречал, — не сдержал ехидную улыбку Ивашка. — Отлипнуть от коней не может.

— Дончак, что уж, — как бы всё объяснил Рыта. — Пущай, порадуется.

Долго Делгоро игрался с Сашком, видно, нравилось ему это. А под конец сам заговорил:

— Сестра тебе, Сашика, сказать велела. Что вещь она тебе одну задолжала. Когда ж отдавать?

Тут Дурной совсем ополоумел. Воздух втягивает, а речь нейдёт.

— Князь-отец в гости зовет. Пойдешь?

Сашко, как волчара загнанный, заозирался на ватагу, только что зубы не скалил. Потом голову опустил, бросил что-то короткое и непонятное.

— Делгоро, мы попозже в гости придем. Ближе к концу зимы. Пойдет так?

Широкотелый княжич еще шире развел руками.

— Ну, и так сойдет, — он был явно недоволен. — Твоя жизнь.

— Ой, погоди! А как же я вас найду?

— Делгоро-господин! — вдруг влез в разговор какой-то мелкий даурец. — Позволь, мне им проводником стать? Галинга же до весны с Кунгур Нотога не откочует?

— Нет, ставка отца там на всю зиму, — ответил краснолицый даур. — Ты хочешь остаться у лоча, Аратан?

— На время, господин! — опустил глаза мелкий. — Для исполнения воли князя.

Так и порешили. Дауры заночевали в башне, утром их отдарили всем, что нашлось у казаков, и отправили домой. Ватажка пополнилась теперя еще одним человечком — Араташкой. Чему, например, Митька Тютя был зело рад: ведь у даурчонка имелась своя лошадь.

— Махонька, лохмата… Как собака! — вздыхал дончак. — Зато лошадь.

Через пару недель скотина стала к Тюте более привязливой, чем к своему истинному хозяину.

А вот Гераська новому постояльцу был совсем не рад. Потому что Араташка уже через день к нему подошел, поклонился и, мешая русские слова с даурскими, сказал:

— Повиниться я пришел, Гераська-друг. Тогда, в лесу, это я на тебя напал. И каменюкой в голову стукнул. Виноват я. Прими это и прости меня, как ваш бог велит, — и достал из-за спины соболя.

Зимнего! С серебринкой в меху!

А Гераська смотрит и не радуется. Вот же паскудник! Как же он его не признал сразу! Сжал парень кулаки… но как бить? Винится же, гад. Еще и бога помянул, нехристь!

— Да, ладно, чо уж… — буркнул Гераська, глядя на сторону.

Араташка рухлядь сам ему в руки вложил, еще раз поклонился. И потом несколько дён казаку на глаза старался не попадаться. Исход дела подгорчил Ивашка (ну, а кто ж еще!).

— А ведь Араташку Дурной подговорил, чтобы тот тебе повинился. Сам слышал. Ажно ругались они. Но Дурной даурца осилил…

Вот и как с этим жить? То ли разобидеться на Сашка. То ли поклониться ему.

Зима не стала спокойной порой для ватаги. Ибо Дурной решил, что казаки всенепременно должны поразить дауров по завершению зимы.

— Надо показать им, что русские многое умеют и знают! — убеждал всех толмач. — Что мы богатые и щедрые. Что с нами можно торговать и дружить!

Казаки хмурились, но унять Дурнова не было сил. Он и сам пример подал. Еще осенью Сашко удумал заплечные корзины с ремнями. А теперь принялся шить такие же сумки из кожи. Благо, наохотили ватажники столько зверья, что девать шкуры некуда было. Одно дело, волк или медведь, а куда девать свиней, косуль да кабарог?

Глядя на неразумного, Старик тоже принялся резать из дерева ложки, чашки, свистульки — липы-то насушили в изобилии. Глядя на это, загорелся и Тютя.

— Седло сделаю! –рубанул он ладонью. — Аки у турков, тут такого и не видывали.

Седло он делал долго, извел кучу дерева, кожи, войлока. Ковали пришли к нему на выручку и сделали стремена и пряжки. Пряжек они наковали в избытке, так что теперь поясами теперь вся ватага могла обмотаться.

Рыта всё то время чесал коноплю. Сучил нитку, сматывал вервие, в чем ему активно помогали братья-дючеры. И уже потом Мезенец затеял плести из них пояса на дощечках.

— Эх, покрасить бы нить, –вздыхал он. — Такая красота вышла б.

Он смог только наскрести сажи и смешать с костяным клеем — так что узорочье на поясах было черно-белое. Но всё одно — смотрелось неплохо.

Ивашка, хоть, и хмыкал, а тоже присоединился. Собрал весь воск, что по дуплам осенью понаходили — и учинил делать свечи. Причем, ловко смешивал воск с топленым салом — и свечей вышло в избытке. Старик под такое дело трехглавый подсвечник вырезал. Но в башне те свечи жгли редко — берегли для будущего торга и обходились лучинами.

Так, за мастерением, за байками, за изучением языков зима неприметно стала катиться на низ. Ватага обрастала барахлом. Гераська с Тютей (да и другие охотники) соболя набили больше одного сорокА. Еды — в изобилии!

— А хорошо живем, браты-казаки! — даже с удивлением как-то заметил Мезенец.

— Везло нам… с Божьей помощью, — откинулся к стенке Ивашка. — Дючер подуванили, городок Кокуреев еще. Потом Делгоро подарки привез.

— Не скажи, — покачал головой Козьма-толмач. — С тех дючер сколько дувана было-то? Разве, лодка токма. А даурские подарки — тут не в везении дело. А в том, что Дурной учинил.

— Да неужели вы не понимаете, в чем дело? — неожиданно вскинулся Сашко, который как раз спускался сверху башни и всё услышал. — Просто мы все трудимся. Работаем изо всех сил, друг другу помогаем. Вот оно и богатство.