– Войша, а тебе бывает страшно? – вдруг спросил я, с грустью уставившись на ледяной мост, соединяющий два берега.

– Бывает. А что?

– Но, ты же такой большой и сильный?! Воин, там… небесный, хм…

– Андрагаст, быть сильным – не означает, не бояться! В разных ситуациях страх проявляется по-разному, иногда способен парализовать человека, лишает возможности не только двигаться, но и правильно мыслить иль, наоборот, может подтолкнуть к неожиданному, но правильному решению. Поверь, страх – это сильное чувство, основанное на одном из важнейших и необходимых инстинктах – инстинкт самосохранения и выживания. Он возникает в момент опасности или угрозы. Вот скажи, что заставило тебя разбить переправу?   Я на миг задумался, вспоминая, тот день.

– Человеческие следы на поверхности наста. Отметины показались странными, не походили на мужицкие сапоги. Они шли в одном направлении. Не раздумывая, решил проверить, не чужак ли перешёл, а когда догадка подтвердилась, начал долбить лёд, ну, чтобы остальных задержать. Понимаешь, Войша… дед осенью помер… Половцы напали на близлежащую деревню. Дед не захотел отдавать товар, привезённый на торги: “Умру, внучок, но своё не отдам! – сказал он мне тогда.”

Меня в можжевеловую бочку посадил, предназначенную для засолки овощей, а сверху крышкой закрыл, велел тихонько сидеть, а сам бросился на врага с лемёхой – острый наконечник плуга. Я не помню, сколь просидел, от бьющего в нос резкого тошнотворного запаха прокисших овощей, гнили и плесени, к горлу поступал обжигающий комок, ноги затекли, хотелось пить. Стало тише. Лишь где-то слышался детский плач, всхлипывания и причитания местных женщин. Откинув крышку, я высунул голову, покрутил из стороны в сторону, поискал взглядом деда. Увидел его на земле, в лужи грязи и крови. Он лежал неподвижно, с открытыми очами,  из груди торчали  стрелы. Вылезая, не рассчитал силы, бочка завалилась набок, покатилась  по улочке. От возникшего на пути препятствия подкинуло.  Я вылетел из укрытия, сильно ударился головой обо что-то твёрдое. На мгновение в глазах потемнело, но я сжал кулаки, попытался подняться. Маменька в детстве постоянно говорила: "Что плачешь от таких пустяков, не зазорно? А что ты будешь делать, ежели тебе отрубят в битве руку или ногу?" Сделал  шаг, споткнулся. Это были израненные тела: мужчина был мёртв, женщина еле жива. Она что-то хотела сказать, но из груди вырывалось лишь хриплое дыхание. Одной рукой прикрывала рану на животе, другой схватила мою ногу, просила о помощи. А я… не мог, не знал, что делать, стоял в кровавой луже как вкопанный, боялся пошевелиться. Медленно опустился на колени и дрожащими пальцами зажал рану на животе.

– Дочь… Они… забрали дочь… Спаси её… Полов…цы…

Женщина умерла на моих глазах. Я закричал, в животе свело, рвотные позывы подступили к горлу и не в силах больше сдерживать их, стошнило. К нам подбежал щупленький старик с длинной седой бородой, схватил за шиворот, вытащил из окровавленного месива.

– Живёхонький! – завопил старик, осматривая на повреждения и раны. Расцеловал в две щёки, прижал к груди. – Целёхонький! Ай да Андрошка! – Видно, знал меня, а я не помнил, может, просто запамятовал.

– Дед… там, на торгах… – выдавливая слова, умоляюще пропищал. – Ему… помощь – треба… Пусти!

 Старик с оттенком сожаления отступил, взглянул на меня, а в его глубоких старческих глазах, видевшие все тягости жизни, читалась нестерпимая боль и безграничная печаль. Я отвернулся, чтоб он не увидел слёз: воины же не плачут. Стало так совестно, оттого что все они погибли, а я… остался жив. Поблагодарив на ходу, пустился бежать, нет, ни к деду, он был уже мёртв, к людям, которые звали на помощь. Понимаешь, Войша, я клятву дал сам себе, что никогда не стану прятаться… – прищурился, сдвинул надбровные дуги, вглядываясь в заснеженную пелену.

– Андрагаст, поверь, каждый человек, будь то взрослый иль ребёнок, пахарь иль дружинник, князь иль крестьянин, испытывают чувство страха, и в этом нет ничего постыдного. Но, со страхами нужно бороться, иначе они съедят тебя. Чаще всего нас пугает неизвестность и неопределённость… Гляди! Из-за непогоды мы не знаем, что творится по ту сторону реки. А, может быть, там враг притаился, выжидает момента, дабы напасть?! За неизвестностью скрывается опасность… А так как у нас нет ясного видения, происходящего и, мы не знаем, что нас ожидает, то возникает страх, помогающий нашему телу, подготовиться.

– Позволь не согласиться… Я не испытывал его в то утро?! – возмущённо запротестовал, размахивая руками.

– Потому что уже знал, к каким последствиям приводят набеги половцев… Ведь так? Страх, который испытал в тот скорбный день, помог принять быстрое и правильное решение. Я думаю, у тебя будет время разобраться и убедиться… Идём, Андроша! Тебя уже заждались.

 Я стоял на крыльце, терзаясь сомнениями, не то, чтобы боялся понести наказание, скорее из-за чувства вины, понимая, что придётся обманывать родичей, а ведь они не заслуживали такого отношения.

"Предотвратил набег кочевников, убил одного, героем прославился, кто ж за язык-то тянул?! Ох, не нужно было про чудодейственный доспех трепать. Чудом остался цел и невредим. А, может дело не в чудесах? Войша сказал, что князь возлагает большие надежды. Надо бы разузнать, что к чему!"

– Можешь до вечера простоять, но ничего не измениться, единственная возможность развеять мучительные думки, сделать шаг навстречу страху, – посоветовал дружинник, – решай побыстрее, а то холод трескучий, кости ломит.

 Дверца скрипнула. Мы вошли в тёмное неотапливаемое и нежилое помещение – сени: что-то вроде разделительного барьера между горницей и двором. Я замер, увидел сквозь щёлку внушительную фигуру отца. Поганое чувство пронизывало изнутри: уходил с гордостью, показать, на что горазд, продемонстрировать силушку богатырскую, а возвращаюсь с ощущением, что обмишулился: "Эх, будь что будет!" – буркнул под раскрасневшийся от мороза нос. Распахнул перекошенную дверь, вытесанную из трёх широких пластин твёрдого дерева, перешагнул через порог.

 Внутри пахло сдобной выпечкой, щами, запечённой дичью и блинчиками. В светцах, воткнутые между брёвнами, мерцали несколько лучин. Маменька возилась в бабьем куту, а сестрицы Еля и Желя  помогали: расставляли канопки и чашки.  Девчурки запищали от радости. От искрящихся глаз на душе стало спокойнее. Посмотрели на отца,  который восседал у «верхнего» конца стола, под иконами, где проходили как будничные, так и праздничные застолья, тут же замолкли. Пятилетней Микула, краснощёкий, крепкий малый, сидел по правую руку, на моём месте, а трёхлетний Витоня, болезненного вида, с впалыми щёчками – по левую. Ещё седмицу назад был главным помощником, занимал почётное место, а теперича в дом не зовут: без приглашения, стоят на пороге. Так обидно сделалось, неужто вычеркнули и забыли?! А вот меньшого пожалел, занемог бедняга. Кушать явно не хотел, но пришлось сидеть за столом, покуда отец не позволит выйти, а ежели ослушается, то жди наказание. Строгое. Случись, что не так, разлил похлёбку, уронил корку, съел в "прихлебку", зачерпнул дважды, не откусив хлеба, почерпнул мяса, более, чем разрешалось, подул на "ушное" так, что расплескал, зачавкал, сразу же получай деревянной  ложкой по лбу. Бывало и так, что выгоняли из-за плохого поведения и до следующего дня ходили голодными. На такой случай припасена корка сухого хлеба. Бабки в избе не углядел. После похорон деда совсем плоха стала. Маменька постарела за эти дни и схуднула: глазницы впали, лицо, сохранившие следы былой красоты, слегка обвисло. Она вытаскивала из печи глиняный горшок с ручками, когда заприметила пришлых. Гридя трижды осенил себя крёстным знамением, снял шапку, низко кланяясь, молвил:

– Мир вашему дому!

 Я последовал его примеру, но так и остался стоять на пороге, боясь, шелохнуться.

– Батюшки святы! Андроша… Дитятко! Сынок… – едва горшок не обронила от волнения, дыхание перехватило, слёзы полились из глаз. – Живёхонький!… Свет очей моих, что ж гостей не приглашаешь? – упрекнула супруга за неучтивость.