Мы не всегда замечаем, в кого порой превращаемся…

Глава 1. Это я, Джеки Айс.

Когда это всё-таки случилось, мне почти не было страшно. Может потому, что я не сразу врубилась в произошедшее, а когда, наконец, въехала, лимит страха был к тому времени почти полностью исчерпан. И он уже просто-напросто не вырабатывался. Пожалуй, я только удивилась, что жива, но опять же, не то чтобы очень. Ведь на эмоции тоже нужны силы, которых как раз у меня и не было. Я только всё думала: а зачем? Ну, в смысле выжила. Не почему, главное, не каким грёбаным способом мне это удалось после того, что произошло, после этой чудовищной катастрофы – а зачем?

Этот вопрос был не просто основным, мне кажется, это было единственное, о чём я думала сразу после взрыва и ещё долго после.

Я и сейчас иногда размышляю об этом, правда всё реже и реже.

Действительно, а зачем? Что мне делать одной в этом страшном, разрушенном мире? Нет, может, конечно, остался ещё кто-нибудь в этом аду, какой-нибудь случайно выживший, жалкий человеческий обломок, отброшенный по непонятной прихоти Провидения в самый неказистый угол мироздания, как истоптанный, старый башмак. Но даже если это и так, то что, во имя господа и всех святых угодников, мне это даст? Мне, Джеки Айс, человеку, уже потерявшему всё и всех?! Да, так меня зовут. И чтоб покончить с представлением, сразу добавлю, что мне двадцать шесть лет, и я живу, вернее жила, в одном из тех безликих, скучных городов на юго-западе США, о которых забываешь сразу же, как только оказываешься за его пределами. Учитывая обстоятельства, не вижу никакого смысла, чтобы называть это место, ведь то, как оно звучало раньше, уже не имеет большого значения. Равно, как и моя настоящая фамилия, тем более что прозвище – Айс, – уже давно стало мне гораздо ближе.

Хотя вообще-то говоря, мне ещё грех жаловаться. Убежав из дому в неполные шестнадцать, я с тех пор не имею не малейшего представления, что стало с моими родителями и обоими братьями. Честно говоря, я думаю, что это к лучшему. Вообще, всё к лучшему: и то, что я ушла от родных, по сравнению с которыми семейка Адамс может показаться гнёздышком нежных эльфов, и то, что мне, говоря откровенно, глубоко плевать, живы они или нет, и то что мне не о ком беспокоиться. За исключением, может, только младшего братишки Майки. Было в нём что-то такое ужасно милое, знаете ли, хотя и жалкое одновременно. Ну или трогательное, чёрт его знает, как это называется. Помню, однажды он подошёл ко мне после того, как отчим задал мне хорошую взбучку. Уж и не скажу за что, тем более, если этот вечно воняющий потом, с сальными волосами мудила слегка перебирал у себя в гараже, повода ему особого не требовалось. Так вот, Майки, – а было ему тогда не больше четырёх лет, – подошёл ко мне за покосившийся сарай на заднем дворе, куда я убежала и молча дотронулся до моей руки, – так он всегда делал, когда хотел, чтобы на него обратили внимание, – он вообще был малый не особо разговорчивый. И когда я посмотрела на него исподлобья, раскрыл протянутую ладошку. А в ней раковина. Маленькая такая, круглая, сверху кремовая, а внутри нежно-розовая, и словно бы перламутровая…

– Эка… – говорит он, потому что долго не мог выговорить «Джеки», а когда уже научился, то всё равно продолжал звать меня «Эка». Он всегда звал меня так, только он один. Так вот, стоит такой бледный, худенький и смотрит на меня своими светло-голубыми глазами. И улыбается нежно так, ласково, как никто и никогда в жизни мне не улыбался…

– Эка, – повторяет он, словно пробует на вкус, проверяет, как звучит моё имя, не изменилось, не испортилось ли, – это тебе…

И столько радости в этих его дурацких глазёнках, столько мягкости, что мне больно до сих пор, хотя столько лет прошло, и я злюсь на себя, что помню эту глупость зачем-то …

После катастрофы, когда я малость очухалась, я особенно часто вспоминала Майки. И сейчас тоже, хотя уже и реже. Хотя ни тогда, ни сейчас эти воспоминания не были особенно приятны, уж можете мне поверить. Просто они ранят, как чёртовы занозы в сердце. И я избавляюсь от них тем, что говорю себе, что и Майки, прожив пару-тройку лет в этой семейке с моими родителями и отмороженным на всю голову старшим братцем, наверняка превратился во что-то столь же отвратное, как и все прочие в этой гнусной дыре.

… Возвращаясь к произошедшему, знаете, что было самой большой тупостью? Это то, что я сутки или около того не имела никакого представления о катастрофе. А значит, и слабо представляла себе, когда именно это случилось. Понимаю, я бы тоже не поверила, если бы мне кто-то рассказал подобное. Но, тем не менее, это факт.

То есть, я лишь весьма условно могла предположить, что скорее всего, мир накрылся одним известным местом где-то в период с ночи пятницы до утра понедельника. В это время я зависала у Билли в его захолустном коттеджном посёлке. Точно знаю, что это случилось не раньше десяти пятничного вечера. Потому что примерно в это время, мы с Биллибоем как раз закупались в вонючей лавчонке «У Генри», с какого-то перепуга гордо именующейся магазином. Хотя «закупались» тоже, говоря откровенно, весьма громкое заявление для того жалкого действа, которое там происходило. Я имею в виду запись суммы напротив фамилии Билли в долговом журнале, сделанную нехотя корявой, чёрной лапой старого пройдохи Генри. Вообще-то у меня имелась кой-какая наличность, не бог весть сколько, конечно, но уж на то пойло, что продаётся в этой дыре под видом виски, точно было хватило. Но только я с ума ещё не сошла, чтобы тащиться к Билли в его захолустье, да в придачу ещё и поить его. В таком случае, с большим успехом, я могла бы остаться у себя дома.

Так вот, может, конечно, я чего-то могу и не помнить, но в то время, когда мы уже слегка разговевшиеся, а значит в самом благодушном расположении духа ввалились в обнимку к Генри, в мире всё было в полном порядке.

То есть до порядка, понятно, было далеко, скажем, всё было примерно так, как всегда. Ну разве что я в штопор вошла раньше обычного, хотя и такое время от времени уже случалось. И ничего не предвещало, как говорится… Ну а потом мы с Билли ушли в нирвану, и не знаю, как он, а я так вообще ничего бы не заметила, даже если бы очень захотела. Но я бы не захотела. Точно. Меня трудно чем-нибудь сбить с толку, не только, когда я пребываю в этом состоянии, но и когда всего лишь собираюсь в него войти. Ещё и поэтому, думаю, я получила приставку к своему имени в виде – Айс. Не только из-за того, что ставила на себе весьма интересные опыты с метом. И шибко крутой меня тоже мало кто считает. А потому, что холодная, в том смысле, что спокойная, невозмутимая, как айсберг. Билли, кстати, когда бесится, что стал слабоват по мужской части, тоже называет меня грёбаной ледышкой. Но меня и это не сильно заботит, тем более что я легко могла бы озвучить свои предположения по какой причине кочерыжка Билли всё чаще показывает полшестого, – ещё бы, колоться да бухать в таком темпе и количестве, как мой, условно говоря, парень, так вообще удивительно, что сморчок его изредка годится ещё на что-то, кроме как регулярно мочиться мимо толчка. Повторяю, я бы могла поделиться с ним своим мнением, если бы только мне это не было фиолетово и к тому же смертельно скучно.

Кстати, старина Билли активно презирает синяков, так он ласково называет любителей и профессионалов спиртного, но сам, когда дозы или бабла не хватает, алкашкой вовсе не брезгует.

Так вот, а если вернуться к разговору о том, что же произошло, то можете мне, конечно, не верить, но когда я утром в понедельник, едва взглянув на спящего Билли, (спящего ли?), вышла из дома и направилась к своей машине, то не заметила ровным счётом ничего подозрительного или привлекающего внимания.

Правда, чувствовала я себя в то утро так паршиво, – да к тому же торопилась ужасно, боясь опоздать на работу, – что не заметила бы и снежного человека, отдыхающего на заросшей бурьяном лужайке Билли.