Момента своего выхода из наркоза после операции я не помню. Скорее всего, какое-то время я бредила. Сознание было затуманено. Помню, что я громко (и, очень может быть, фальшиво) пела, много пела, похоже, бо́льшую часть своего накопившегося за предыдущую жизнь репертуара. Значит, мне было больно. Несколько раз приходила ночная сестра с уколом. Окончательно очнулась я утром с приходом Доктора. Под его чутким контролем я встала с постели и дошла до раковины. Мне было велено “гулять по возможности”, что я восприняла слишком буквально и немало удивила Главного, встретившего меня после обеда в больничном парке, прогуливающейся под ручку с мужем, приехавшим меня навестить. Такая прыть ему была внове. По-моему, чуть выше я написала “после обеда”? Это очень смелое заявление. Дело в том, что на следующий день после операции пациенту назначают стол № 0. Типа, попей водички, понюхай, что дают другим – и отвали. Но я пребывала в какой-то эйфории и летала (мне так казалось, на самом деле ковыляла нетвёрдой походкой) по аллеям и тропинкам вдоль многочисленных больничных зданий. Они не были подписаны, морг ничем не отличался от лаборатории или очередного лечебного корпуса. Да и ни к чему это: персонал и так знает, а пациенту знать незачем. Раньше времени… Итак, моя пижамка с енотами и новый стёганый халат неутомимо мелькали по всей больничной территории и излучали уверенность в завтрашнем дне. Ещё бы: теперь всё самое страшное позади, вернее, всё самое страшное из меня вырезали. А все перевязки, уколы и отсутствие еды – такие мелочи, что в хороший жизненный микроскоп не разглядеть. Этот вселенский праздник души слегка омрачался неизбежностью предстоящего через пару дней объявления окончательных результатов анализа того, что отрезали и отдали в лабораторию. Конечно, тревога иногда посылала импульсы, вроде “а если найдут…? ой… куда это мурашки побежали?” Но на улице уверенно стоял теплый солнечный сентябрь. Зелень и цветочки разнообразных расцветок и форм радовали глаз. Свежий воздух бодрил. На дикой яблоньке висели маленькие красные ранетки. Сразу вспомнилось детство, как мы по-обезьяньи лазали по таким вот деревьям и с удовольствием ели эти горько-кислые яблочки.

Так что, не мог Он пока выращивать яблоки – не из чего было. А персики мог. К моменту описываемых событий в нашей оранжерее уже вовсю цвело персиковое дерево. Вы когда-нибудь видели, как цветёт персик? Нет? Ну так полезайте! Полезайте в свой этот… тырнэт и посмотрите! Потому что, словами это не передать. Как не передать восхитительный аромат, который кружит голову и заставляет вас самих кружиться от неизъяснимого блаженства. Поэтому – так и знайте, – первый вальс танцевали ангелы, и он реально был персиковый. А как восторженно смотрела на нас Ева! Она быстро уловила суть танца и с удовольствием кружилась с нами. А как она заливисто смеялась, когда кто-нибудь из нас цеплялся крылом за другого, и начиналась форменная куча-мала! Адам танцев под деревом не одобрял. Да он вообще считал танец глупостью, так и говорил: “Глупости всё это! Милая, ты слишком много времени проводишь с обслуживающим персоналом!” Надменный предок Хама. Мы роптали. Мы негодовали. И мы определенно ничего не могли поделать с этим. А Он мог. По крайней мере, пытался. Он говорил: “Послушайте, Адам, вы первый Человек. В вас всё должно быть прекрасно, а не только лицо, дорогой мой! Человек создан, чтобы мыслить и творить. Попробуйте что-нибудь сотворить. На ваше усмотрение. Ну, нарисуйте, к примеру, ангела…” Адам снисходительно хлопал его по плечу и отвечал: “Плёвое дело! Смотри и учись!” Брал уголёк, чертил квадрат, поспешно и неаккуратно его закрашивал и самодовольно констатировал: “Вот.” Наши возмущенные реплики, типа “ну какой же это ангел?! где тут крылья хотя бы? это какой-то чёрный квадрат!..”, он неизменно срезал: “Я вас так вижу! Вы устарели. Вы ни пса не понимаете в современной живописи.” И мы сразу горбились и начинали и вправду чувствовать себя старыми и потерянными. У нас обвисали крылья, и каждый думал: “Зачем мы теперь Создателю? Будущее отдано людям. Наше существование было прекрасно до их появления.” Да что – прекрасно, теперь мы понимали: оно было просто идеальным!

С тех пор прошло четыре года. Опять стоял теплый солнечный сентябрь. Много хороших и разных событий произошло за это время. Жизнь неслась вскачь по нашим судьбам и мечтам, по планете, объятой коронавирусом и политическими дрязгами. Солнце по-прежнему регулярно вставало из-за горизонта. Только мамы больше не было. Она умерла весной, не дождавшись лета, которое так любила. И даже в последние мгновения, когда сознание её было спутанным, и, похоже, не осталось уже никаких чувств, кроме всепоглощающей боли, она хриплым тихим голосом повторяла: “Лето, лето…” И лето очень старалось, очень торопилось прийти пораньше на этот раз. Но смерть торопилась сильнее. Каждый день она вырывала из маминого тела кусочек жизни, и наступил момент, когда не осталось ни кусочка. За четыре часа до этого маму выписали из престижной платной клиники “с улучшением”. Выписку я забирала на следующий день… После маминого ухода папа как-то резко состарился, скособочился и совсем потерялся в себе. Вернее, он стал переселяться в себя, в тот мир, который сам внутри себя построил. Там было счастливое советское прошлое. Там было идеальное сообщество идеальных людей, не знающих сомнений, не совершавших ошибок, справедливо карающих отступников и предателей, которые были подлецами по всей своей сути и другого не заслуживали. Там все были на местах. Там всё было правильно. Там были победы в лыжных соревнованиях и статьи в серьёзных журналах исключительно на русском языке. Там не было ни одной размолвки с мамой, ни одного разговора на повышенных тонах. Она была его единственная женщина – недосягаемая Ева с удивительной улыбкой и потрясающе нежными руками… А берёзы необратимо желтели, и ветер с каждым днем срывал всё больше когда-то живых сочно-зелёных, а теперь золотых умирающих листьев и кружил их в вальсе осени.

Время шло. Возникнув ниоткуда вместе с данной вселенной, оно шло, как и должно идти. Хотя, кто знает, как должно идти время? Вы знаете? Мы не знали, да и не задумывались над этим. Мы просто присутствовали и наблюдали за развитием мира. Персиковое дерево отцвело и начало давать плоды. Изучив проект, мы представляли, как они будут выглядеть, но никто не знал, какие они будут на вкус. По замыслу Главного, приступившего тогда к разработке теории единства противоположностей, после совершенно очаровательных цветов должны были появиться очень непритязательные плоды: не слишком горькие, не слишком кислые и почти не сладкие. С некоторым оттенком тошнотворности и ватной консистенцией. Короче, перед смертью от голода попробовать можно. Курировал проект и отвечал за результат Он. А теперь закройте ваши глаза – нет, вы зажмурились, а я сказал: “закройте глаза”! Закройте основательно и перенеситесь в другой мир, представьте влюблённого по самые уши ангела, создающего… гадость. Ну как, представили? Мы наблюдали за Ним с огромным сочувствием и не меньшим интересом. Самые ушлые быстро придумали тотализатор и предложили делать ставки. И наш ангельский мирок раскололся. Совершенно отпетые романтики ставили на любовь. Другие (и таких было немало!) просто не могли представить себе нарушения дисциплины и были уверены, что Он выберет правила. Несколько моих приятелей рассеяно повторяли: “Не знаю, что и думать…” А я верил в Него. Я уже рассказывал вам, что Он был особенный. Решения Его всегда отличались простотой, изяществом и неординарностью. Конечно, Он не мог подвести Создателя. Но не мог Он и разочаровать Еву. Большинство плодов для отчёта, как и замышлялось, в итоге получили вкус половой тряпки после уборки стрип-бара, но в один самый большой и красивый персик Он вложил всю свою любовь и нежность и преподнес его виновнице этих чувств. Во время созревания чудесный персик невольно дал приют маленькому червячку, привлеченному приятным запахом. Вонзив зубки в мякоть плода, Ева нарушила целостность его жилища и заставила выглянуть наружу. Надо ли говорить, что именно в этот момент мимо проходил Адам (как всегда: не к месту и не ко времени!), вооруженный большим увеличительным стеклом. Дело в том, что не так давно я показал ему экспериментальный вариант подзорной трубы и объяснил, что её изобретут его потомки в будущем для наблюдения за “интересными событиями и природными явлениями, происходящими вдалеке” (на самом деле, я просто хотел отвлечь обалдуя, чтоб свалил подальше и под ногами не болтался со своими модернистскими взглядами на мир вообще и творчество в частности). Гадёныш, не сходя с места, стал подглядывать в трубу за парой кроликов, хихикая и приговаривая “во даёт!”, а потом благополучно потерял замечательный оптический прибор где-то в зарослях терновника. И у него хватило наглости совершенно беззастенчиво явиться ко мне и потребовать замены пропавшего “подарка”. Ну, я и сунул ему лупу: пусть изучит содержимое у себя под ногтями. Не знаю почему, но у меня всегда портилось настроение после встреч с Адамом. Возникало ощущение неотвратимости беды…