— Хорошо, — согласился Гурам, — пусть ты умеешь готовить. Но я не умею есть то, что ты умеешь готовить!

— А яичницу-у?

Гурам изменился в лице, глаз у него дернулся.

— Утром яичница, днем яичница, вечером омлет! Я скоро буду кудахтать, как цыпленок!

Вера уточнила:

— Кудахчет курица.

— Неважно! От такого питания закудахтает даже петух!

Гурам выкричался, помолчал и сказал уже потише:

— Нет, я не сдавался. Я приобрел Нине «Книгу о вкусной и здоровой пище».

— И теперь?.. — заинтересовалась Вера.

— И теперь Нина знает русскую кухню, французскую кухню, японскую кухню… Она только не знает, нужно класть в котлеты мясо или нет!

Нина вторила его речам тихими всхлипами.

— Я похудел, — тоскливо продолжал Гурам, — я осунулся, у меня плохое рабочее настроение… Но это еще не самое главное.

— А что самое главное? — спросила Вера.

— Понимаете, — доверчиво сообщил он, — я грузин.

— Я знаю, — кивнула Вера.

— Нет, вы не знаете. Для грузина дом — это стол. Приходят мои друзья, приезжают мои родственники… За каким столом я подниму бокал за их здоровье и благополучие? Это мой позор, понимаете! Вот почему я возвращаю мою любимую жену Нину Александровну.

В знак окончания печальной поэмы своей семейной жизни Гурам встал и надел шляпу.

— Гурамчи-ик! — тоже вскочила Нина.

Вера ласково, но твердо усадила ее за плечи.

— Что же ты, Ниночка, я ведь тебе в свое время говорила… Нет, он-то, конечно, ведет себя как феодал недобитый: возвращаю жену, не возвращаю…

— Минуточку! — вскинулся Гурам.

— Уж теперь вы меня минуточку послушайте! Так вот, Нина, конечно, он феодал, — с нажимом повторила Вера, — но в чем-то он все-таки прав.

— Видишь! — обрадовался Гурам.

Вера, не реагируя на него, продолжила:

— И ты зря отмахивалась, когда я тебя предупреждала. А дом — и не только грузинский — он на женщине всегда стоял и держался.

— Замечательно сказали! — воскликнул Гурам. — Нина, ты слышала, что сказала твоя умная подруга? Ты запомнила?

— Слышала-а, — всхлипнула Нина. — И запомнила-а…

— Тогда пойдем, — сказал Гурам.

— Куда? — удивилась Вера.

— Домой!

Гурам взял Нину за руку. Но Вера решительно их руки разняла.

— Нет. Вы ее вернули. Я ее приняла.

— Как?!

— А так. Ваш брак — это мой брак. Брак в моем деле.

Приходите за Ниной недели через две. Она будет мастером кулинарии.

— Зачем? Я уже пригласил маму из Зангезури, мама научит…

— Нет, — твердо повторила Вера, — свой брак я всегда исправляю сама. Нина останется.

Гурам опять сорвал с головы шляпу и беспомощно закипятился:

— В чем дело? Я муж или не муж? И я прав или неправ?

— Вы муж, — спокойно подтвердила Вера. — И вы правы. А Нина неправа.

Гурам был окончательно сбит с толку.

— Вы говорите: неправа, и я говорю: неправа! Так в чем же дело?

— А в том, — Вера улыбнулась, — что французы так считают: если женщина неправа, первым делом надо попросить у нее прощения!

5

И снова гремел в общежитии Свадебный марш. И снова из всех окон всех пяти этажей махали руками и выкрикивали добрые пожелания новобрачным, двум «верстам коломенским»: Галине и Семенову.

Хотя богатырь прапорщик действительно был двухметрового роста. Галина все никак не могла избавиться от своей многолетней привычки — сутулилась. Но сейчас даже это не могло испортить ее, похорошевшую от счастья. С алыми розами в руках и в длинном платье невесты, не белом, правда, — годы все же не те.

Свадебная процессия торжественно проплыла по осенней аллее от подъезда к машинам, увитым лентами, Галина обняла Веру, так что невысокая подруга уткнулась носом в ее грудь, и они зашептались в прощальном порыве слез и улыбок.

Наконец невеста оторвалась от Веры, уселась в машину. За нею, сложившись в три погибели, втиснулся жених Семенов.

Из окон общежития махали и кричали девушки.

Вера стояла и дольше всех глядела вслед удалявшимся в новую жизнь по бесконечной дороге осенних листьев.

Зима

1

Белым заснеженным утром общежитие бежало на работу. Бежало и потому, что, как обычно, припаздывало, и потому, что подгонял крепкий морозец. Но в этом утреннем потоке разговоры и смех по-прежнему не смолкали, хотя девушки и кутались в шубки, прятали носы в воротники, притопывали на бегу сапожками.

Ох уж эти сапожки… Они просто не давали спокойно спать вахтерше тете Зине! Она еще как-то переносила то, что давно уже ткачихи — особенно те, кто помоложе, — не делали различия, в чем ходить на работу по будням, а что прилично светлому воскресенью. Шубки, модные пальто, даже дубленочки — с этим тетя Зина, так и быть, смирилась. Но сапожки, такие ладные, так нежно облегающие стройные девичьи ножки — ну как можно их таскать почем зря каждый день?! «Да я б такую обувку, — причитала тетя Зина, — мыла, протирала и в мешок клала!»

Самые молоденькие девчонки — а в основном именно они щеголяли такими сапожками — смеялись: один раз живем, тетя Зина, на том свете все босиком гулять будем! На что им тетя Зина твердила одно: «Вы еще сами и не жили, и своего не нажили, а только мамкино проживаете!» На это тете Зине тоже лихо отвечали: ничего, скоро и сами заработаем! И верно, зарабатывали. Однако получалась вот какая штука: сапожки, купленные на свои заработанные, носились куда реже и бережней.

Впрочем, общей картины это не меняло. Каждый год появлялись в городе новые девчонки, нетерпеливо жаждущие своих радостей жизни, и потому все новые сапожки топотали на морозце по той же дорожке — от общежития к комбинату.

Веру догнала мрачная Лиза Лаптева. И с ходу брякнула:

— Верка, ну скажи: чего от меня мужики шарахаются?

Вера даже остановилась. Лаптева была неузнаваема, унылая челка свисала, прикрывая озорной глаз, и Лаптева даже не пыталась привычно сдунуть ее.

— Ты что, Лиза? Тебе что-то приснилось?

— Приснилось? — оскорбилась Лаптева. — Да я вовсе ночь не спала! Вчера Бортиков… ну что ты на Октябрьские познакомила… уж такой плюгавенький и тот сбежал! Почему?

Вера промолчала, пошла дальше. Ей явно не хотелось отвечать. Но Лаптева неотступно следовала за нею и ждала ответа.

— Понимаешь. — осторожно начала Вера, — ты… как бы тебе объяснить… ты девушка с характером.

— Не понимаю! — заявила Лаптева.

— Ну фильм такой был — «Девушка с характером». И другие фильмы вроде… Там нас, женщин, призывают дело не по делу, а характер мужчинам предъявлять: вот, мол, я какая лихая, независимая.

— А ты считаешь, — спросила с вызовом Лаптева, — им в ножки кланяться?

Вера молчала, обдумывала ответ. Не хотелось обидеть в сущности неплохую, хоть и строптивую подругу. Примеров-объяснений она, конечно, могла привести тьму. Взять хотя бы Левина из планового отдела. Вера их познакомила, а он Лизе сразу не понравился. Но Лаптева все-таки свидание ему назначила, на аллее перед общежитием. Сама же не явилась, а собрала девчонок под окнами: посмеяться, как он там мается. Мало того, пошел дождь, и бедный Левин слонялся по аллее — ведь даже укрыться негде, а Лаптева с подружками помирали со смеху, наблюдая из окна поклонника — мокрую курицу.

— Стелиться перед ними не надо, — сказала Вера, — но и так, как делаешь ты… Помнишь Левина из планового? Думаешь, такое забывают?

— Да плевать я хотела, если не понимают шуток!

— Плюй. Только мужчинам почему-то больше нравится, когда на них не плюют, а уважают. Понимаешь, Лиза, мужчины — они ведь тоже люди.

Лаптева была крайне озадачена этим открытием. Но совладала с собой и заявила убежденно:

— Домострой все это, Верка! А мы — девушки вполне современные!

— Но мужчины-то все больше старинные. Мягкости ждут, женской ласки.

Вера вздохнула и добавила:

— Понимаешь, Лиза, ты с ними вроде находишься в состоянии войны. Всегда начеку и готова дать отпор. А мужчины, представь себе, Лиза, желают мирного сосуществования!