— По сути — возможно. Но по форме…

— Не в форме суть! — отрубил он.

И остановился перед дверью с надписью «УЧЕБНАЯ».

— Что здесь?

— Комната для занятий. У нас много вечерниц, заочниц. Только…

Она хотела о чем-то его предупредить, но Фролов, не дослушав, толкнул дверь, вошел — и остолбенел от визга девчонок в неглиже. Он вылетел как ошпаренный.

— В чем дело?!

— Да я же не успела сказать, — оправдывалась Лариса Евгеньевна. — Эту «учебку» временно под жилье отдали. Жилья ведь не хватает, а учащиеся как-нибудь приспособятся…

А что делать — приспосабливались. Занимались в институте, готовились к экзаменам в читальных залах. Труднее всего было тем, кому предстояло чертить курсовые и дипломные проекты. Чешские чертежные комбайны были закуплены в достаточном количестве, но где их ставить, когда закрыта учебка? Однако и с этим приспособились. Металлические основы комбайнов пылились на складе, а чертежные доски с них содрали и, выторговав у соседок по комнате пару часов в день, укладывали эти доски на обычные столы и горбились над ними, чертили.

В комнате Веры тоже трудилась над доской, лежащей ни столе, худая, с острыми скулами, будто с годами вся засушенная Ирина. Таких обычно называют «воблами» или еще как-нибудь острят весьма небезобидно. Но с Ириной никакие остроты и никакие прозвища не проходили: достаточно было один раз наткнуться на ее ледяной взгляд — и желание острить как-то само собой пропадало, причем надолго.

Ирина чертила. А на кровати сидела, поджав колени к подбородку, совсем юная толстушка Милочка — только третий месяц, как приехала на комбинат из деревни. Доверчиво сияя распахнутыми глазами, она слушала неторопливый и, видимо, уже долгий рассказ Веры, сидевшей на кровати рядом с нею.

— И вот Шура не теряла надежду… Никогда-никогда не теряла. Пусть не вышло в ранней юности, пусть. Но все равно она верила: когда-нибудь он обязательно придет! Она всегда ждала — и дождалась. В один прекрасный… да нет, в самый, наоборот, обычный день он пришел…

— Прямо сюда? — взволнованно перебила Милочка.

— А куда же еще? Ты ведь теперь живешь как раз на месте Шуры. Так вот, однажды он вошел и сказал: «Александра, я не могу существовать без вас!»

Милочка восторженно ахнула. А Ирина съязвила:

— Слушай, Милочка, слушай сказки бабушки Веры.

— Почему же сказки? — удивилась Вера. — Разве он не пришел сюда?

— Да, разве он не пришел? — воинственно поддержала Милочка.

— Пришел, — согласилась Ирина. — Но знала бы ты, сколько Вера его обрабатывала, пока он явился!

— Ну и что? — спокойно заметила Вера. — Люди не всегда сразу понимают свое счастье. Иногда надо им помочь… Но в конце концов, разве они не пара?

— Пара, куда уж дальше, — вынуждена была признать Ирина. — Он даже в ее любимого Бельмондо влюбился — ни одного фильма не пропускает.

— Общность интересов! — счастливо выдохнула Милочка.

И страстно покосилась на многокрасочный портрет киноартиста Боярского, прикнопленный над ее кроватью.

— Исключительная общность! — усмехнулась Ирина.

Она вновь склонилась над доской, повела под рейсшину на ватмане четкую ровную линию и таким же ровным нудным голосом заговорила:

— В общем. Милочка, вот так ты и будешь по вечерам слушать сказки бабушки Веры, а днем будешь работать и учиться мастерству у той же Веры Николаевны, и вырастешь под ее руководством в такую же передовую ткачиху, как и она, и так пройдут годы, и однажды ты оглянешься и увидишь, что ты уже не Милочка, а Людмила… как там тебя?.. Васильевна, и ты все так же одна — одна в этом осточертевшем общежитии…

— Милочка, не слушай! — перебила Вера. — У нее просто настроение такое. Нервное напряжение: с прошлого года тянется хвост по проекту.

— Ну да, нервное, — усмехнулась Ирина. — Причем, конечно, исключительно из-за хвоста.

Милочка мечтательно сказала:

— Я тоже обязательно в институт поступлю.

— А вот этого я тебе как раз не советую, — снова усмехнулась Ирина. — Учти, девочка, мужчин высшее образование в женщине отпугивает. Им гораздо спокойнее, когда домработница неграмотная.

— И этого не слушай. Милочка, — возразила Вера. — Институт нужен. Не для мужа — для тебя самой. Я вот как-то не сообразила вовремя — и жалею… А ты, Ирина, не сбивай девочку, она же еще не знает, что ты хорошая, просто у тебя характер…

Ирина резко выпрямилась.

— Что характер? Я слишком гордая, да? Нет! У меня просто есть чувство собственного достоинства. Искать с твоей помощью жениха по объявлению я не буду! И Милочке не советую.

— А мне и не надо…

Милочка сказала это и смущенно умолкла. Соседки с интересом уставились на нее. И она, понимая, что тут молчанием не отделаешься, призналась:

— У меня есть Володька.

И опять смущенно замолчала.

— Кто это — Володька? — живо заинтересовалась Вера.

— Ну, парень из нашего села. Он сейчас на границе служит. И пишет.

— Прекрасно! Какое счастье, что тебе не придется слушать все это…

Ирина схватила с тумбочки у кровати Веры знакомую газету с помеченными зеленым и красным карандашом объявлениями и стала читать с ироническим пафосом:

— «Мужчина пятидесяти лет, рост сто шестьдесят сантиметров, материально самостоятельный, интересующийся искусством, ищет подругу жизни с теми же интересами. Фотографию высылать обязательно».

Милочка хихикнула:

— Ой, где это печатают?

— В Риге. И в Алма-Ате. И в Днепропетровске, — спокойно отвечала Вера. — И это совсем не смешно.

— Да, это романтично! — Ирина продолжила с тем же пафосом: — Вот, целая поэма: «Мое сердце ценит и нежность, и ум, и доброту. Рост не выше ста пятидесяти сантиметров».

Милочка смеялась. Вера возмущенно выхватила у Ирины газету.

И тут постучали в дверь.

— О! — воскликнула Ирина. — Может быть, это тот самый счастливый миг: явился Он! Прошу, входите!

Вошли Фролов и Лариса Евгеньевна.

— Добрый вечер, девушки! — громко приветствовала всех воспитатель.

Ирина молча уткнулась в свои чертежи. Милочка робко сползла с кровати. А Вера ответила за всех:

— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, присаживайтесь.

Фролову при виде ее не то что присаживаться, но вообще бы испариться отсюда хотелось! Однако, как справедливо говорится, «положение обязывает». Да и, кроме того, военному человеку отступление было бы не к лицу.

— Спасибо, рассиживаться нам некогда, — отвечал он, стараясь не смотреть на Веру. — Як вам в порядке знакомства как ваш новый комендант…

— Фролов Виктор Петрович, — подсказала Вера.

Фролову все-таки пришлось глянуть на нее — испепеляюще.

— Хочу узнать, — продолжил он, — какие имеются жалобы, предложения?

— Жалоб нет, — лучезарно улыбнулась Вера.

— Как… нет? Совсем никаких жалоб?

— Никаких новых, — уточнила она. — Вы же к нам не к первым пришли. Так?

— Так, — растерянно кивнул Фролов.

— По коридорам прошлись? На кухне были? Учебку закрытую видели? Так?

— Так, — снова растерянно подтвердил Фролов.

— Чего ж повторять жалобы? Работать надо. Так?

— Так…

Кроме этого словечка, Фролов, похоже, ничего в данный момент выдавить из себя не мог. На помощь пришла Лариса Евгеньевна.

— Ну-у, Голубева! — протянула она с осуждением и угрозой.

Вера продолжала улыбаться крайне доброжелательно. Фролов потоптался бессмысленно и пошел к двери, на всякий случай уточнив на прощание:

— Значит, жалоб никаких нет.

— Почему, есть! — вдруг объявила, оторвавшись от чертежа, Ирина.

Он с интересом обернулся к ней:

— Ага! На что жалуетесь?

— Нет счастья в личной жизни! — сообщила Ирина.

Фролов нервно передернул шрамом на щеке и — в два огромных шага — покинул комнату.

Лариса Евгеньевна поспешила за ним, на прощание стандартно осудив Ирину:

— Ну-у, Санько!

А Вера глянула им обоим вслед и сказала задумчиво: