Григорий Дудин подумал еще немного и оживился

— Чао! — приветствовал он рождение славной мысли. — А может, шурануть чего-нибудь с третьего этажа?

В его глазах появился жаркий неаполитанский блеск.

— А что? Чем мы хуже? Мебели у нас, что ли, не хватает!

На секунду его несколько смутила возможность недопонимания со стороны прохожих и милиции самого факта переброса итальянского обычая на русский тротуар. Но он себя успокоил:

— Не рояль же я стану выбрасывать! Выберу чего полегче.

К неаполитанскому блеску в глазах добавилась сицилийская отчаянность.

Он решительным взглядом обвел комнату: гарнитур «Марина», люстра «Каскад», сервиз «Мадонна», пепельница «Чинзано», зеркало в раме «Ампир», а в зеркале — он сам в кресле у стены, под эстампом «Весна», между телевизором «Сони» и музыкальным центром «Самсунг».

Ненужных вещей не было.

— Мама миа! — расстроился Григорий Дудин. — Из собственного дома ничего не могу выбросить. Ну, допустим, не мебель, ну хоть, допустим, ну, допустим…

Он бормотал это, обводя уже гораздо менее решительным взглядом массивную пепельницу «Чинзано», в которую ему никогда не разрешалось стряхивать пепел, хрустальную люстру «Каскад», у которой ему никогда не разрешалось включать все лампочки, расписные тарелки сервиза «Мадонна», на которые ему никогда не разрешалось класть еду.

Выбросить пепельницу? Расстроить жену.

Выбросить люстру? Расстроить тещу.

Выбросить тарелку? Расстроить сервиз.

Ненужных вещей не было.

Хотя, впрочем… Да, впрочем… Григорий Дудин вдруг пришел к мысли спокойной и ясной: есть в доме одна совершенно ненужная вещь. И ее вполне можно выбросить.

Он подошел к окну, рванул раму, пробормотал прощальное «ариведерчи» и шагнул с подоконника в пустоту.

Ах, Италия!

Вскоре после этого шага Григория Дудина возвратилась из парикмахерской его супруга Анна.

Привычным хозяйским глазом она обвела комнату: гарнитур «Марина», люстра «Каскад», сервиз «Мадонна», пепельница «Чинзано», зеркало в раме «Ампир», а в зеркале — кресло у стены под эстампом «Весна», между телевизором «Сони» и музыкальным центром «Самсунг».

Все вещи были на своих местах. Но Анна Дудина ощущала смутное беспокойство. Какой-то вещи все же не хватало.

Она подошла к открытому окну и глянула вниз. Из огромного сугроба торчали две ноги в туфлях «Саламандра». Анна огорчилась: эти ноги в этих туфлях «Саламандра» должны были вовсе не торчать из сугроба, а находиться в комнате на ковре типа «палас».

Супруга Анна вздохнула и пошла доставать из сугроба мужа.

Вскоре промерзший, но практически невредимый Григорий Дудин сидел на своем месте — в кресле у стены под эстампом «Весна», между телевизором «Сони» и музыкальным центром «Самсунг» — и согревался чайком. Супруга подливала ему горяченького и приговаривала:

— Ну его, обычай этот итальянский. Придумают тоже: вещи из окон кидать. Хулиганство какое-то, а не обычай!

И она поставила фарфоровый чайничек «Мейсен» на керамическую подставочку «Роджерс».

Теперь все вещи в доме были снова на своих местах.

Ах, Италия…

1976

Торт с доставкой на дом

Утренний поток прохожих бурлил по улицам, изгибаясь на поворотах, пропуская машины и снова устремляясь вперед мимо теперь уже нетерпеливо подрагивающих машин.

Этот мощный поток нес на своих волнах, как щепочку, Козина — маленького, лысеющего, сорока с лишним лет. Козин не желал быть щепочкой, он пытался обежать идущих впереди, обойти их на поворотах, но это ему не удавалось. Мощные фигуры вырастали на его пути, широкие спины смыкались, закрывая даже самые узенькие просветы, в которые он старался проскользнуть.

Наконец Козин ухватился за ручку какой-то двери, как за спасательный круг, и благодаря ему вынырнул из потока. Дверь с ручкой вела в большой гастроном. Козин пробежал торговый зал, лавируя между покупателями, и очутился у застекленной кабины с надписью «ЗАКАЗ ПОДАРКОВ С ДОСТАВКОЙ НА ДОМ».

У кабины, прикрыв грудью амбразуру-окошечко и широко расставив локти на подоконнике, здоровенный мужчина с двойным затылком заполнял бланк заказа. Козин по-птичьи попрыгал вокруг здоровяка, пытаясь пробиться к окошечку. Но тот был неприступен, как на Волге утес. Тогда Козин исхитрился — просунул руку под отставленный локоть здоровяка и на ощупь выхватил бланк заказа. В бланке было написано: «Требующееся для доставки подчеркнуть: коньяк, шампанское, торт (указать надпись на торте)».

Козин заерзал авторучкой от товаров к ценам и обратно. На несколько секунд авторучка приостановилась в районе «коньяка», но решительно свернула и подчеркнула «шампанское». Затем Козин так же решительно подчеркнул «торт» и задумался над «надписью».

Ничего не придумав, он робко заглянул через локоть здоровяка в его бланк. Здоровяк выводил такую надпись: «Глубокоуважаемому директору товарищу Грушанскому по случаю десятой годовщины со дня: го вступления…» Козин перестал читать и быстро написал на своем бланке: «С днем рождения, Борис Борисович». Хотел уже передать бланк женщине в окошке, но дернул его обратно и добавил к надписи восклицательный знак.

И снова людской поток понес Козина по улицам, и снова он пытался вырваться вперед, чтоб сэкономить секунды, но снова все было безуспешно — его влекла неведомая сила. И в троллейбусе он ничего не мог поделать с навалившейся на него мощной фигурой, так что нос Козина был расплющен о стекло задней площадки. И в трамвае его рука, зажатая пневматической дверью, торчала снаружи, будто предупреждая о повороте направо, причем трамвай направо и свернул.

Только на тихой немноголюдной улочке Козин, наконец, получил желаемую свободу перемещения во времени и пространстве. Он использовал ее для того, чтобы рысцой пробежать два квартала, распахнуть грудью стеклянную дверь и взлететь на третий этаж.

Здесь его ждал мрачный долговязый мужчина с саквояжем в руке и револьвером на боку. Козин, глядя на него снизу вверх, и рад был бы объясниться, извиниться, но так запыхался от бега, что только виновато развел руками и засеменил в конец коридора. Мужчина с револьвером, как статуя командора, молча последовал за ним.

Козин, долго не попадая дрожащей рукой, открыл два замка и очутился в тесной фанерной клетушке. «Командор» лаже не попытался туда войти — все равно бы он здесь не поместился. Стоя у порога, он раскрыл саквояж и вывалил на стол плотные пачки денег Козин привычным движением сгреб деньги в ящик стола, расписался в бумажке и вручил ее «Командору».

Мрачный инкассатор величественно удалился, а Колин закрыл дверь и открыл окошко кассы.

Это окошко было единственным окном в большой мир у кассира Козина на ближайшие восемь часов рабочего дня. А руки — чужие и его собственные — были единственной осязаемой связью с этим большим миром. Руки, протягивающие документы, руки, расписывающиеся в ведомости, руки, отсчитывающие деньги, руки перебирающие кнопки калькулятора…

Правда, был и перерыв — обеденный. Но и тогда Козин не покидал кассу. Он разворачивал принесенный из дому газетный сверток с бутербродами, аккуратно прилепливал к маслу отвалившиеся кружочки колбасы, опускал и баночку из-под майонеза три кусочка сахара и пакетик чая, придерживая его за ниточку, заливал кипятком и не спеша ел бутерброды, запивая их крепким и очень сладким чаем. Обедал.

А потом опять были руки — считающие, расписывающиеся, перебирающие кнопочки, вспарывающие пачки купюр… И наконец, последнее движение руки, захлопывающей окошко кассы.

Домой с работы Козин обычно брел неторопливо, не пользовался транспортом. Но сегодня он и домой спешил так же, как на работу. Бежал по улицам, пытаясь обогнать прохожих. Ехал в трамвае, где его болтало на поворотах, и он с тоской поглядывал на поручень, до которого не мог дотянуться. А в троллейбусе, наоборот, был так зажат с двух сторон баскетбольного роста ребятами, что никакие резкие торможения для трамбовки, предпринимаемые водителем, были ему не страшны.