Хорошкевич, А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века / А.Л. Хорошкевич. — М., 2003.
Янушкевiч, А.М. Вялiкае Княства Лiтоўскае i Iнфлянцкая вайна 1558–1570 гг. / А.М. Янушкевiч. — Мiнск, 2007.
Listy Jana Fr. Commendoni’ego do Kardynała Karola Borromeusza // Pamiętniki o dawnéj Polsce z czasów Zygmunta Augusta. — T. I. — Wilno, 1851.
Lietuvos Metrika. — Kn. № 51 (1566–1574). — Vilnius, 2000.
Plewczyński, M. Wojny I wojskowość polska w XVI wieku / М. Plewczyński. — T. II. Lata 1548–1575. — Zabrze — Tarnowskie Góry, 2012.
Stryjkowski, M. Kronika Polska, Litewska, Zmodzka i wszystkiej Rusi / М. Stryjkowski. — T. II. — Warszawa, 1846.
Война «изменою и украдом»
Отправляя в Литву своего посланца Ф.И. Мясоедова, Иван Грозный наказывал ему, помимо прочего, произнести при королевском дворе следующие слова: «Государя вашего люди не умеют имати силою, и они емлют изменою да украдом, а государь наш, надеясь на Бога, да емлет воинским делом». Слова эти были связаны с изборским казусом, когда литовский ротмистр князь А. Полубенский со товарищи «оманом» взял псковский пригородок Изборск, едва не сорвав очередной тур мирных переговоров между Москвой и Вильно об окончании опостылевшей обеим сторонам Полоцкой войны 1562–1570 годов.
Однако изборский «оман» и «искрад» — не более чем малозначительный инцидент в истории тайной войны, которую обе стороны вели все эти годы. Были в этой летописи и другие, более значимые страницы. Пожалуй, самым масштабным и вместе с тем загадочным её эпизодом можно по праву считать кампанию 1567 года. Готовясь к ней, обе стороны широко размахнулись — даже не на рубль, а сразу на червонец. В итоге они ударили даже не на копейку и не на полушку, а так, на мелкий, истёртый донельзя медный грошик, больше навредив себе бессмысленными расходами на снаряжение и подъём в поход немалого войска, которое в итоге несолоно хлебавши вернулось по домам.
Война как процесс
Взяв после короткой осады — воистину блицкриг! — в феврале 1563 года Полоцк, Иван Грозный тем самым сделал серьёзную заявку на победу в начавшейся год назад войне. Однако его литовский «брат» великий князь и одновременно король Сигизмунд, растерявшись по первости от такого афронта, довольно быстро пришёл в себя. Благо русская и татарская конница не появилась под стенами Вильно, как того ожидали в литовской столице перепуганные паны-рада. Вернувшись в обычное расположение духа, король со своими советниками начал размышлять насчёт реванша за пережитый страх и унижение.
Прибытие литовского гонца с королевской грамотой в Москву. Миниатюра из Лицевого летописного свода
Русские воеводы, чьи головы кружились от успехов, изрядно тому поспособствовали, подставившись под удар литовцев на Уле зимой 1564 года. Однако моральный эффект от этой распиаренной победы очень скоро оказался смазан провальной попыткой великого литовского гетмана Миколая Радзивилла Рыжего вернуть Полоцк осенью 1564 года. Бесцельно простояв под полоцкими валами и стенами три недели в ожидании, что московиты, ничтоже сумняшеся, выйдут в поле искать себе чести, а князю славы (а они взяли да и не вышли), приев взятые с собою припасы и попутно разорив и загадив полоцкую округу, гетманово воинство повернуло обратно.
Война зашла в тупик. И даже «помощь» со стороны крымского хана не дала ожидаемого успеха. Разгневанный тем, что его «брат» в очередной раз навёл на Русскую землю злых татаровей, Иван Грозный отыгрался на Сигизмунде. Отправив своих воевод на пограничную литовскую крепость Озерище, он вскоре получил от них весть, что 6 ноября 1564 года крепость взята решительным штурмом и «никаков человек из города не утек».
Не принёс ожидаемого облегчения и следующий, 1565 год. Список набегов и контрнабегов, предпринятых обеими сторонами в эту кампанию, на бумаге выглядел внушительно. Однако комариные укусы и взятые с бою «зипуны», которые приносила «малая» война на линии соприкосновения, отнюдь не вели к победе. Набрала силу эпидемия, которая в предыдущем году помешала, если верить польским хронистам, гетману Радзивиллу взять Полоцк. Под знаком то усиливавшегося, то слабевшего, но не прекращавшегося полностью мора, который опустошал владения обоих государей, прошла вся вторая половина войны. В общем, хотя Сигизмунд ох как не хотел возобновлять мирные переговоры, однако вернуться за стол переговоров всё же пришлось.
В августе 1565 года в Москву с посланием от панов-рады прибыл некий Ленарт Узловский. В доставленной им грамоте паны предлагали московским боярам ходатайствовать перед государем о «доброй смолве» между Иваном и Сигизмундом и о возобновлении дипломатических контактов. «Добро» от Ивана Грозного было получено. Пересылки меж двумя дворами, московским и виленским, возобновились, и в конце мая следующего года в русскую столицу прибыли долгожданные «великие» литовские послы. Начались переговоры.
Моровое поветрие в городах русского Северо-Запада. Миниатюра из Лицевого летописного свода
Увы, как и прежде, они проходили по ставшему традиционным сценарию. Обе стороны, на словах ратуя за «добрую смолву» и выказывая желание замириться, на деле, как это повелось с давних пор, задрали ставки до небес и нехотя, мало-помалу сбавляли свои требования. В конце концов литовские переговорщики предложили московским партнёрам заключить мир на условиях размена: Литва признаёт Смоленск русским городом в обмен на возврат Полоцка и Озерища и раздела Ливонии по принципу uti possidentis — «чем владеете, тем и владейте».
Цена «вечного мира»
Вот тут и встал в полный рост вопрос о целях Полоцкой войны. Готовы ли были Иван Грозный и его бояре удовольствоваться разменом Полоцка и Озерища на Смоленск, северские города и Нарву с Дерптом в придачу с одновременным признанием большей части Ливонии за «братом» Сигизмундом? На прямой вопрос царя: «Что делать?» бояре дали прямой и недвусмысленный ответ:
«Смоленск от давных лет во государской стороне, и поступаетца король государю того, что за государем готово; а Полтеск и Озерища как королю поступитца и Вифлянские земли писати на перемирье?».
Следовательно, продолжали бояре,
«с королем на докончанье не делати, а извечные бы вотчины государю в королеву сторону не описывати, а говорити бы с послы о перемирье».
Отвечая так на царский вопрос, бояре руководствовались простой логикой. В московской дипломатии давно сложилась традиция подходить к переговорам чрезвычайно ответственно, вооружившись бумагами (договорами, выписками из летописей и т. д.), в которых документально обосновывалась позиция московской стороны — равно как и неправота притязаний противной стороны. И если бы в условиях «вечного мира» было сказано, что, к примеру, Полоцк или Рига принадлежат Литве, то как тогда в будущем претендовать на спорные территории, города и земли, если их принадлежность раз и навсегда была прописана в условиях этого самого «окончанья»? Логичным было оставить всё в «подвешенном» состоянии — до лучших времён, не связывая себя долговременными обязательствами и прецедентами. Отсюда и отказ московитов принять литовские предложения, ведь в ином случае восточные границы Литвы и её приобретений в Прибалтике могли быть надолго гарантированы. Да и то сказать — упорство, с которым литовские дипломаты стремились закрепить за своим государем права на ливонские земли, наводило московскую сторону на мысль, что эта настойчивость — явно неспроста. Стоит ли в таком случае идти на уступки литовцам?
