В отличие от Дьякова, Бабенко новобранец понравился: Камышев был хорош собой, а главное, в нём ещё не было убито чувство человеческой любви к ближнему. Его с головой накрывала своего рода девственность, которой давно уже были лишены все его знакомые медсёстры, заражённые будничным лицезрением искалеченной мёртвой или раненой плоти.

– А это тебе, радист, – с ласковой улыбкой протянул он комплект формы. – Автоматная очередь как на швейной машинке – по диагонали шесть пулевых отверстий.

– Зачем это? – еле вымолвил Камышев, с неприязнью забирая сложенные в стопку брюки и гимнастёрку.

– Как совсем стемнеет, переправляемся вплавь на тот берег, поэтому важно с собой иметь сухой комплект белья и форму. В тылу врага мы должны быть в полной боевой готовности, ни одна мелочь не должна помешать нам выполнить боевую задачу, – спокойно объяснил командир. – Поэтому сейчас переодеваемся в это, а свой комплект укладываем в вещмешки. Усёк?

– А почему надо обязательно надевать чужую гимнастёрку? – недоумевал новобранец. – Почему нельзя так вплавь, без одежды, сейчас, ведь, лето, тепло.

– Помяни царя Соломона и всю мудрость его, – со вздохом, качая в стороны головой, запричитал Дьяков.

– Ты как же храбрец-молодец, хочешь: в исподнем или совсем голышом? – захохотал Бабенко. – Смотри, а то раки днепровские всё хозяйство клешнями откусят, и повоевать не успеешь.

Камышев растерянно смотрел на командира.

– Это нужно для маскировки, – коротко и чётко ответил Барков.

– Есть для маскировки, – наконец-то взял себя в руки Камышев и быстро переоделся.

Дьяков и Бабенко со знанием дела смотрели в расстрелянную грудь молодого солдата.

– Как же он сразу не умер? – перекрестился сержант.

– Егорыч, фельдшер, значит, который в медсанбате, сказал: двое суток ещё промучился, – поделился важной информацией Бабенко.

– Нет, – снова закачал головой Дьяков, – я так не хочу, по мне уж лучше сразу насмерть.

– «Сразу насмерть» одними молитвами не заслужишь, – подтрунил над товарищем Бабенко.

– Много ты понимаешь, ухарь, – отмахнулся сержант, – лучше оружие лишний раз проверь.

– Оба мои пулемёта всегда наготове и бьют по врагу без промаха, товарищ сержант! – расплылся в широкой улыбки уроженец Курска. – Осечек не дают!

– Тьфу! – снова сплюнул Дьяков и взялся за трофейный карабин «Маузер».

Бабенко всегда брал с собой на задание ДП, ручной пулемёт Дягтерёва Пехотный. Барков не раз предлагал последнему заменить его на более лёгкий ППШ (пистолет-пулемёт Шпагина), который сам использовал в бою, но тщетно.

Без пулемёта в жаркой перестрелке Бабенко чувствовал себя беззащитным. Да, оружие было тяжёлым и неудобным на марше, но пару раз его огневая мощь спасла им жизни во время прорыва из окружения.

– Оружие есть? – спросил Барков у вновь прибывшего.

– Никак нет, – ответил Камышев. – Мне сказали, что оно мне не понадобится.

– С каких это пор красноармейцу на войне оружие не понадобится? – прыснул от смеха Бабенко. – Эдак мы скоро благодаря нашим отцам-командирам фашиста голыми руками душить научимся.

– Да заткнись ты, – упрекнул за крамольные речи своего приятеля Дьяков. – От твоей болтовни греха не оберёшься.

Барков снял со своего ремня кобуру с наганом и протянул её Камышеву:

– Пользоваться умеешь?

– Обучен, – ответил радист, принимая кобуру.

– В человека стрелял? – уточнил свой вопрос командир.

Камышев замялся, стесняясь перед мужчинами сказать правды.

– Отвечать на вопрос командира необходимо по всей форме, – напомнил капитан.

– Виноват, – опомнился Камышев. – Никак нет. В человека не стрелял.

– Помяни царя Давида и всю кротость его, – с очередным вздохом разочарования затараторил Дьяков. – Он не только сам потонет, но и группу за собой на дно потащит.

– Я хорошо плаваю, – возразил новобранец. – Я в Москве с детства в бассейн хожу. Я на Спартакиаде за институт плавал.

Бабенко весело присвистнул.

Дьяков не унимался:

– Помяни царя Соломона, и всю мудрость его.

– Из Москвы? – переспросил Барков. – А как в Смоленске оказался?

– К родственникам приехал на каникулы, а тут война, я и записался добровольцем. Когда узнали, что я в радиолюбительском кружке состою, тут же определили в радиосвязь. Вы не волнуйтесь, товарищ командир, я справлюсь, не подведу.

«Как будто мысли прочитал», – подумал про себя Барков. Говорить было нестерпимо больно.

– Это как в фотоателье, – взял над молодым добровольцем шефство Бабенко. – Смотри в чёрный кружочек, – он указал на дуло своего пулемёта, – только вместо птички из этого кружочка вылетит чья-то смерть. Если выстрелишь ты, то смерть будет чужая, если промедлишь, на секунду засомневаешься, вылетит смерть твоя или твоих боевых товарищей, то есть нас. Понял?

– Так точно, – кивнул Камышев.

– Самое главное на той стороне соблюдать тишину, а значит, не разговаривать без критической необходимости, – продолжил наставление Барков. – Не обнаружить себя для противника – это самое важное условие нашего выживания. Мы не имеем права погибнуть, не выполнив боевой задачи. Будет страшно – тишина, будет больно – тишина. Запомни, там мы –невидимки. Наша цель – не убивать как можно больше врагов, наша цель– выполнить поставленную командованием задачу. Усёк?

– Так точно, – ответил Камышев.

– Тогда вперёд, – скомандовал Барков. – Двадцать минут как уже стемнело.

– Сели на дорожку, – подкорректировал приказ командира Дьяков. –Молодой встаёт первым.

– Не бери в голову, студент, – подмигнул, взваливая пулемёт на плечи, Бабенко. – На том свете лишние мысли ни к чему.

* * *

С наступлением ночи звуки войны стихли. Лишь изредка были слышны выстрелы, и шальные пули рассекали теперь желанный прохладный после жаркого дня воздух.

То и дело вверх взвивались световые заряды с обоих берегов Днепра, оставляя за собой характерный шлейф, и группа разведчиков вынуждена была пригибаться к земле, чтобы заранее не обнаружить чужому глазу маршрут своего передвижения.

Камышеву казалось, что он слышит немецкую речь с той стороны, но ни одного конкретного слова ему разобрать так и не удалось.

Впереди у самой воды закрякала проснувшаяся утка, и командир сделал знак рукой спускаться вниз.

Это Чингис, давно высматривающий в темноте своих, наконец-то обрёл долгожданное спокойствие. Как только четвёрка бойцов спустилась на песчаную отмель, он тут же бесшумной ящерицей распластался на плоту и обратил все свои чувства на чужую сторону.

Остальные быстро сняли сапоги, погрузили их вместе с другими вещами и оружием рядом с Чингисом и, зацепившись за стянутые канатной верёвкой с трёх сторон брёвна, отплыли на вражескую территорию.

Днепр был тёплый и ласковый, и Камышеву до сих пор не верилось, что он уже целый день как на войне.

23 июня, ближе к вечеру, он уже записался добровольцем на одном из смоленских призывных пунктов. Родственникам, у которых гостил, он ничего не сказал о своём решении, просто оставил записку с просьбой передать обо всём родителям в Москву.

Первый налёт на Смоленск фашисты совершили 24 июня, когда Камышев уже покинул город, перебравшись в одну из близлежащих военных частей для прохождения ускоренных курсов радистов.

Две недели учились принимать и передавать сообщения на радиостанции РБ(3-Р), поступившей на вооружение Красной Армии в 1940 году.

После курсов, успешно пройдя аттестацию, он взвалил на свои плечи около 30 килограмм ценного железа и попал в распоряжение 13-ой армии, укрепившейся к тому времени на левом берегу Днепра и готовившей контрудар немецкому наступлению.

Переправа прошла без приключений, пока Чингис прятал плот, водоплавающая четвёрка быстро переоделась в прибрежных зарослях ивняка. Полностью использованные комплекты формы были аккуратно захоронены Бабенко. Всё это время Камышев находился под постоянным присмотром Дьякова. И когда по неосторожности радист хлестнул себя по щеке, убив комара, то увидел перед свои носом внушительный кулак сержанта.