«Это ведь всё ещё народ Киэнги. Как время могло настолько изменить их?»

Глубоко погрузившись в размышления, Куова свернул под арку между двумя домами и уселся на деревянную скамью. Усталый разум тут же потонул в дрёме.

Когда Куова пробудился, наступил день; высоко в небе вновь светило безразличное солнце. Людей стало больше, они шли по своим делам, с опаской поглядывая на одинокого человека в изношенной бирюзовой мантии. Только одна рыжеволосая девочка подбежала совсем близко, вложила что-то небольшое в его ладонь и моментально упорхнула прочь. Маленькая монета. До Куовы вдруг дошло, как он, должно быть, выглядит после долгого путешествия, и он коротко, но громко рассмеялся, приковав к себе ещё больше недоумённых взглядов.

Происходящее вокруг Куовы здесь и сейчас стало даже большей загадкой, чем увиденный образ человека с серыми глазами. Сидя на скамье, он пытался строить догадки и предположения, вспоминал старых врагов и знакомых, царей и тиранов из прошлого. Однако незнакомец по-прежнему оставался незнакомцем. По внешности и грубому отрывистому наречию можно было предположить, что он происходил из Эрдины. Вот и всё знание. А стоило Куове вернуться на улицы Алулима, как мир захлестнул его с новой силой, вырвал из мыслей. Он не мог заставить себя пошевелиться, а события проносились мимо, подобно степному ветру. Куова решил, что он сходит с ума, ведь окружение казалось совершенно чуждым и в то же время таким родным: и неумелые рисунки крылатых ирбисов на стенах, и молодой человек с золотистой кожей, глядящий на небо, словно возносил хвалу Солнцу; и доносившиеся издалека звуки базара, которые ни с чем не спутать.

Но вот за спиной раздался протяжный утробный рёв – и Куова отскочил в сторону, налетев на возмущённого прохожего. По дороге прогрохотала чёрная колесница, но без вола или коня, а движимая некой неведомой силой. Никто вокруг не придавал этому значения, а Куова потратил остаток дня, наблюдая за чудными и рычащими повозками, но так и не сумел разгадать их секрет. Эти творения поразили его до глубины души.

Утром следующего дня Куова проснулся от трескучего голоса над головой. Он резко поднялся и принялся тревожно озираться по сторонам, однако поблизости не было никого, хотя голос продолжал звучать. Неужто продолжение снов о неизведанном? Куова поднял глаза – и увидел на вершине невысокого столба два металлических цветка и осознал, что голос принадлежит им. Но разве возможно вдохнуть жизнь в то, что никогда не было живым? Их речь не отличалась от речи горожан – такой же таинственной и непонятной, хотя отдельные слова и конструкции казались знакомыми, что лишь запутывало сильнее. Вдруг голос умолк, а вместо него сквозь незримые рты зазвучала музыка. Время от времени одна мелодия сменяла другую, и это оказалось настолько чарующим явлением, что солнце вошло в зенит, когда Куова наконец продолжил свой путь.

Тем же вечером Куова присел на камень в саду, разбитом прямо посреди улицы, и стал наблюдать, как гонятся друг за другом стрелки на белом циферблате. Он сразу понял, что это часы, но – удивительно! – они не нуждались в солнечном свете. Стрелки показывали далеко за полночь, когда сну удалось оторвать его от этого завораживающего зрелища.

Новый день принёс с собой прорывающееся из недр разума отчаяние. Тело послушно выполняло любой каприз своего хозяина, но ощущалось при этом чужеродным, точно неудобные одежды. В тяжёлые минуты Куова попросту отдавал себя людскому потоку и, подобно выброшенной в реку дощечке, плыл по шумным улицам, не думая ни о чём и не глядя по сторонам. И лишь в редкие моменты он выныривал в охряных садах или узких проходах, чтобы, закрыв лицо руками, будто молитву повторять одну-единственную фразу: «Всё повторяется… Я вижу, всё повторяется».

Он бесцельно брёл по улицам Алулима. Его отчаяние перетекало в безумную апатию. В конце концов он перестал замечать прохожих; он сталкивался с ними, не обращая внимания на ответные толчки и гневную ругань. В поиске маленьких уличных фонтанов, из которых можно было напиться, потерял всякий смысл. Все потребности отошли на другой план, остались лишь тени города, воспоминания о прошлом и бегущие друг за другом часы.

«Зачем я здесь нужен?»

Когда солнце сползло до середины небосвода, он миновал несколько перекрёстков и садов и вышел на улицу, оживлённую и широкую, точно река. Здесь туда и обратно мчались десятки незапряжённых колесниц и огромных карет, от которых исходил плотный запах горьковатого масла. Куова вспомнил о себе и теперь пробирался между людьми с осторожностью, стараясь никого не задеть. Наконец он дошёл до конца улицы.

Впереди раскинулась площадь – таких огромных Куова никогда не видел прежде. Прямо посреди неё, окружённые мозаикой жёлто-красных гладких камней, вздымались останки величественной постройки. Не смея пошевелиться, Куова смотрел, как тонкие фигурки детей взбирались по высоким ступеням, сновали по древним террасам…

Белый зиккурат. Печальная и заброшенная обитель мудрейших жрецов Киэнги.

Полуразрушенный зиккурат казался древнее самой жизни. Верхние этажи обрушились под тяжестью лет, и наверняка ушлые дельцы и невежды при первой же возможности растащили плиты и кирпичи. Без цветущих на террасах садов и без храмовой площадки строение было подобно казнённому герою – раздетого, поверженного ниц и обезглавленного.

И всё равно один его вид вдохнул в Куову давно позабытое чувство. Коснувшись ладонью светло-серой стены, он вспомнил, как давным-давно, ещё будучи ребёнком, точно так же стоял перед зиккуратом.

Земля выскользнула из-под ног. Куова рухнул на колени и прижался лбом к стене. Занесённый оранжевым песком кирпич, казалось, безмолвно пел о дне, когда человечество стояло на пороге гибели. Римуш, Луга, старшие маги… быть может, их души навеки поселились в этом камне? Их и тысяч людей, которые не успели спастись. Словно древняя обитель стала памятником их жертве.

«Тебе тоже тут одиноко?»

Прогуливаясь по площади, Куова по-прежнему чувствовал на себе дыхание священных руин. Он осознал себя живым и подумал, что желает утолить свою жажду. Впервые за долгое время в голову пришла мысль, что можно попробовать что-нибудь купить в одном из шатров. За десять агоров, подаренных незнакомой девочкой, молчаливый торговец подал чашу с безупречно чистой пузырящейся водой. Куова маленькими глотками опустошил чашу и с любопытством отметил, что вода была сладкой и приятно щекотала горло.

«И вот, очередное чудо дивного города».

Он подглядывал за людьми, которые прохаживались рядом или отдыхали, развалившись на деревянных скамьях. В тихом углу заметил старика, умиротворённо сидевшего на земле с горящей свечой в руках.

«Это всё ещё народ Киэнги».

Куова почувствовал, как его дух воспрял, нашёл новый смысл. Встревоженное сердце объяла теплом надежда.

«Пусть мы говорим на разных языках. Но в нас течёт одна кровь».

К закату на столбах вокруг начали сами собой зажигаться огни. Куова огляделся по сторонам, задержал взгляд на молящемся старике, на веселящейся молодёжи. И решил узнать о людях побольше.

Он прошёл вдоль столбов и остановился возле скамьи, на которой устроились трое молодых людей и со страстью обсуждали лежавшую на коленях у одного из них связку роскошно переплетённых листов папируса. Куова поинтересовался содержанием записей. Ответом стали недоумённые взгляды. Сидевшая с краю девушка постучала указательным пальцем себе по лбу и что-то пробормотала. На удивление, одно из слов оказалось знакомым. «Бродяга».

Куова вздохнул. Без понимания языка и должного облачения у него не было ни малейшего шанса завести разговор. Вместе с ностальгией и грустной усмешкой в памяти всплыли картины, как он, Шаррукин Куова, встречает в мраморном зале колдунов из Эрдины, одетых в кожу и шкуры. Раньше всё было иначе.

Когда совсем стемнело, люди начали расходиться.

Неожиданно для себя Куова почувствовал болезненные спазмы в животе. Только сейчас он вспомнил, что с самого пробуждения в разрушенном дворце ничего не ел. Куова покинул площадь, свернул с главной улицы и начал петлять по узким проходам, пытаясь отстраниться от неприятного чувства, но голод продолжал терзать его тело.