– Оставляю его вам, – объявил Маир на прощание. И обернулся к Уго. – Мне кажется, тебе еще несколько дней не стоит работать… на виноградниках. – Он похлопал мальчика по спине. – Моя сестра о тебе позаботится.

Уго почему-то почувствовал себя покинутым, как будто Маир от него отказывается.

– Ты ведь был подопечным Арнау? – поинтересовалась Аструга и принялась изучать волдыри на его ладонях. Уго не успел ответить, Аструга продолжила сама: – Он был хороший человек. Ни тебя, – обратилась она к дочери, – ни меня сейчас не было бы в живых, если бы не Арнау Эстаньол. Отведите парня к колодцу и промывайте руки до тех пор, пока не удалите всю землю из ран, – велела Аструга девочкам.

Они вышли из кабинета через другую дверь и оказались в саду; аромат цветов, вечерняя свежесть и яркие краски успокоили души. Уго протянул ладони к закраине колодца, и девочки, зачерпнув воду ведром, тщательно промыли его раны.

– Это правда, – сказала Дольса.

– Что – правда? – почти одновременно отозвались Уго и Рехина.

– Что еще несколько дней ты не сможешь работать.

Уго наконец отважился поднять на Дольсу глаза. Девочка смотрела на него чуть ли не с вызовом.

– Рехина, – обратилась она, не отрывая взгляда от Уго, держа его ладони в своих, – сходи узнай, не нужно ли моей матушке воды из колодца. Пожалуйста, – быстро добавила она, пресекая возможные возражения.

Они остались наедине. Уго хотел… ему бы хотелось спросить, почему Дольса рассказала про решетку в давильне. Паренек покраснел, вспомнив девушку с раздвинутыми ногами… А потом вспомнил, как стыдно ему было, когда вышла Дольса. Он представил себе юные, еще не созревшие груди Дольсы, вот они поднимаются и падают так же, как…

– Эй! – вскрикнула девочка и резко вырвала руки.

– Прости, я не хотел…

– «Прости, я не хотел», – передразнила она. – Похабник! Да и потом, ты что, забыл, что я еврейка?

Мальчику стало неловко. Все правда: он христианин, она – еврейка. Всякие помыслы о еврейских женщинах для него запретны.

– Мы ничего… не делали, – пробормотал Уго. – Ни один священник не принял бы это в расчет, – добавил он с преувеличенной убежденностью, разглядывая волдыри на своих ладонях.

– Твоим священникам нет никакого дела, если христианин возляжет с иудейкой, они рассматривают это как еще одну форму унижения и власти, какую над нами имеют христиане. А вот если случится наоборот, такого они допустить не могут: все законы ясно гласят, что, если иудей возляжет с христианкой и будет пойман, обоих незамедлительно сожгут на костре, – объявила Дольса. Уго вздохнул. – Что меня беспокоит, так это отношение моей собственной общины. Думаешь, нашим придется по нраву связь еврейской девушки с христианином? Одну девочку за такое изуродовали: отрезали нос, чтобы она больше не возбуждала христианина, который ее домогался.

– Прости меня, – снова забормотал Уго, от волнения не зная, куда теперь и смотреть.

– В глаза, – потребовала Дольса, заметив его состояние. – Смотри мне в глаза.

Уго так и поступил. В ее красивых карих глазах он увидел нежность, но за ней, как показалось мальчику, блеснул и холодок.

– Аструга зовет вас в дом, как только отмоете его руки! – крикнула Рехина от двери.

– Зачем ты заставила меня смотреть на ту девушку? – наконец спросил Уго по дороге обратно в кабинет.

– Она христианка, – с изумлением услышал мальчик. – Просто шлюха, которая переспала с кем не следовало, расплатилась за то, чего у нее давно нет, и захотела избавиться от своего ублюдка. Она тебе понравилась?

Уго ничего не ответил; карие глаза превратились в две льдинки.

– На меня капнуло горячим варом, когда я помогал конопатчикам, – соврал старший брат, когда Арсенда спросила, что с руками, уже перебинтованными полосами чистой ткани.

В ту ночь мальчику не без труда удалось забраться на стену монастыря Жункерес. Оказавшись наверху, Уго еще раз осмотрел руки. От мази, которую наложила Дольса, ладони до сих пор зудели; поначалу они просто горели огнем.

– Больно!

– Молчи! – скомандовала девочка, а Рехина крепче прижала его руку.

И он замолчал. Теперь Уго только и ждал наступления нового дня, чтобы Дольса опять пришла к нему со своей мазью, пускай даже и едкой. «Смазывайте еще несколько дней», – велела Аструга, прежде чем оставить пациента на попечение Дольсы и Рехины.

Девочки, возведенные Астругой в ранг врачей, с усердием принялись за исцеление: они обсуждали каждую ранку, рассматривали их со всех сторон, пичкали больного наставлениями, которые менялись каждую минуту; спорили без конца. В этом аду едких и прилипчивых запахов Уго наслаждался естественной свежестью обеих докториц; волна юности и чистоты окатывала его всякий раз, когда одна из девочек двигалась, касалась его или брала за руку.

А позже, когда с врачеванием было покончено и они снова выходили в сад, девочки забрасывали Уго вопросами о его жизни. Участие на их лицах воодушевляло мальчика. Он рассказал о родителях, о смерти Матиаса и о новом замужестве Антонины. Дольса чуть склонила голову и напомнила, что она тоже потеряла отца.

– Я с ним незнаком, – ответил Уго на вопрос Рехины об отчиме.

– Ты что, перестал видеться с матерью? – простодушно спросила Рехина. – Ты ни разу ее не навещал, а она ни разу не приходила к тебе?

Нет, не приходила, а если бы даже и пришла, то не знала бы, где искать сына. И тут Уго всполошился: а что, если матушка приходила на верфи? Нет, успокоил он себя: Жоан Наварро его бы известил. Сам Уго однажды попробовал навестить матушку. Это было в субботу, по субботам Маир всегда предоставлял своему работнику выходной. Сиджес находился всего лишь в шести лигах, девять часов хорошим шагом. И все-таки Уго дошел только до Кастельдефельса, в трех лигах от Барселоны. Опасения начали терзать путника сразу за городскими воротами; его беспокоило множество вопросов, связанных с новой семьей матушки. А что, если мама его больше не любит? Уго все-таки сумел справиться с этими подозрениями – все они развеивались при воспоминании об улыбке Антонины, – однако гораздо тяжелее оказалось совладать со страхом, который мальчик почувствовал на пустынной дороге, едва оставив за спиной Сант-Бой. Уго никогда не покидал пределов Барселоны. Ему разом пришли в голову все страшные истории, которые он когда-либо слышал от людей: рыцари-охотники, похищающие и убивающие путников, разбойники, беглые рабы, корсары, ведьмы, бесы…

Чем ближе мальчик подходил к хребту Гарраф, тем меньше попадалось огородов и распаханных полей – на смену им пришли бесконечные пастбища. Безлюдные края. Уго прислушался к тишине. Где-то хрустнула ветка – мальчик вздрогнул. Он замер посреди дороги, ловя звуки, которые сам же и превращал в предвестья беды. В городе судачили, что в таких-то лесах как раз и прячутся колдуньи, которые забирают у мужчин их члены, складывают в ящики, где они продолжают шевелиться сами по себе. Утверждали, что колдуньи собирают мужские члены десятками, и даже называли имена мужчин, которые их лишились. Уго сам слышал рассказ работника с верфи Регомир, который клялся, что видел эти ящички с херами.

У мальчика от страха съежились яйца. Он посмотрел на темную громадину Гаррафа: ему ведь придется преодолеть эту гору и эти леса. Уго увидел людей впереди на дороге, но они шли в его сторону… или не шли? Клубы пыли подсказали мальчику, что люди бегут. Уго спрятался в придорожной рощице. Прошло немало времени – никто не появился. Уго огляделся по сторонам, потом еще раз, потом еще много раз, напрягая зрение и слух, живо представляя себе, что его давно успели окружить. Мальчик дрожал. Мальчик потел. Он вернулся на дорогу – там снова царила тишина. Влажный и солоноватый ветер с моря приласкал его липким прикосновением. Путник развернулся и с облегчением вдохнул, поняв, что наконец-то возвращается в Барселону.

Определенно, Уго не собирался рассказывать обо всем этом Дольсе и Рехине.

– Нет, я не приходил к ней. Я даже не знаю, где этот Сиджес… – оправдывался он в ответ на вопрос Рехины. – Я вообще никогда не покидал Барселоны, – добавил он в качестве веского основания.