Нет, мол, попутчица.

— Ну так мы тебя на нашей колбасинской женим. Вон на том краю деревни две девки на выданье.

— Видал их, — отвечаю. — Не по мне.

— Тогда через два дома отсюда ближе невеста есть, пойдем глядеть.

Хотел сказать сразу, что женатый, а Кузьма ногой под столом толкает — молчи. Да и самому любопытно.

Пошли. А там девчонка еще молодешенька, залезла на печь и за занавескою спряталась. Покуда были в избе, так и не слезла.

Ну, мол, ежели эта не глянется, мы за тебя постарше сосватаем — Таисья по соседству живет, мужика ее прошлой зимой лесиной убило. Рукодельница, машинка швейная своя, какую хошь одежу сошьет.

— Да не надобно мне жениться, — говорю. — Женатый я, зачем обманывать?

Все равно, мол, оставайся у нас, бригадир нам нужен, и бабу свою после охлопочешь…

А следующую ночь уже посеред болота провели. Невозможно стало зимником по чистине ехать — преступаются кони, того и гляди, ноги повывернут либо поломают, пришлось обоз в ряд с дорогой по целику направить. Снег распустило, бредут кони, как по воде, только мокрый шорох по болоту да карагайник словно от ветра раскачивается. Верст двадцать прошли, — кони из сил выбиваются, хошь не хошь, поневоле отдых надо давать. Отоптали место, карагайнику нарубили, перебились ночь возле костра. Кузьма Даше свой тулуп отдал, завернулась в него, ноги к огню вытянула — ботиночки-то наскрозь промокли, прибаутками нас потешает. Ни разу за дорогу духом не пала, веселая бабенка.

Солнышко над болотом поднялось, а мы, почитай, и не спали, снова наши кони бредут, вскоре и лес островками пошел, а там — кромка болота — Нарымская тайга стеной. В затенье по лесу и дорога получше, за малым временем приехали к заимке. Срублена была на отшибе изба, когда-то хозяин ее хоронился от людей, а после, когда зимами стали дорогу за болото торить, оказалась сто заимка на бойком месте, потому хоть из Нарыма ехать, хоть обратно в Нарым — не миновать тут передых делать. За постой плату брал себе, однако после вроде бы стал считаться тут постоялый от колхоза, только был колхоз отсюда за много верст, а хозяин на заимке прежний — тот же самый Власов.

Остановили мы обоз у крыльца, пять непривязанных псов лаем зашлись, подступают к нам, клыки оскалили, вот-ни-вот рвать кинутся. Хозяйка с дочерью уже в избе полы вымыли, не пускают нас через порог — закрыт, мол, постоялый, втору неделю никто не ездит. Хозяин здоровущий, косоглазый из сеней вышел, глянул с крыльца угрюмо, даже собак не отогнал. Кое-как сена выпросили, бросил со злом несколько навильников, — дескать, колхозное вышло, из своего зарода даю. Деньги в кулак зажал и прошел обратно в избу. Тут уж Даша поднялась — что, мол, вы за люди такие, дайте хоть обогреться… Нет, нет — пустила Власиха, а молодая даже чайник и четыре кружки на стол поставила. Разулись у порога, чтобы не наследить в избе, и покуда чаевали, хозяин на лавке у окна молчком ружье чистил, протрет ствол тряпицей, взглянет исподлобья, не поймешь, то ли на нас, то ли помимо, и снова берется протирать. Не по себе от его взгляда, не к душе ихний чай… Положили на клеенку по рублю с человека, пошли на улицу курить. Даша тоже шубку на себя и с нами на воздух.

— Жутко в этом доме, — говорит. — Недоброе место.

И верно сердце чуяло — на другой год стало известно, сколь там душ загублено… Милиция из района выезжала этого Власова брать. Может, придется когда еще васюганских старожилов встретить — спроси про власовскую заимку, не к ночи сейчас страсти рассказывать — зверь был — не человек…

Ну, ладно… Проводили наш обоз власовские псы лаем, едем дальше по нарымской земле, да разве на лошадях весну обгонишь? Зимник уже не вздымает и по-за обочинами бродно, порожние подводы тяжелее возов. Кузьма молчит, Никанор дорогу материт, понять можно, в чей огород, приключись беда — только злорадоствовать будет. А мне отвести эту беду нужно: раскидываю умом, как коням силу сохранить, все в целости предоставить колхозу. Доехали до избушки пегого Якова-остяка, и надумал я там собрание провести. Жил остяк один себе в тайге бобылем, когда-то медведь его причесал и там, где достал когтями, на голове вместо черных седые волосы пежинами наросли.

В остяцкой избушке впервой в жизни и провел я собрание. Дашу заставил протокол писать. Вопрос поставил один — о колхозной собственности.

— Дорога впереди трудная, — говорю мужикам, — неминуемо придется нам на пути через речки переправляться, поневоле бросать розвальни. А двенадцать саней колхозу недешево стоят. Потому мое предложение — заготовить тут сухостойного лесу, связать плот и составить на него дровни. Двое из нас мужиков вместе с Дарьей коней дальше поведут, а один останется и, когда вскроется река, поплывет на плоту с санями до самого дому. Какие, мол, по этому вопросу будут прения?

— Прение такое — кому оставаться? — спрашивает Никанор.

— Мне ехать до края, потому как я за старшего назначен, — говорю. — Выходит, кому-то из вас со мной в дороге судьбу пытать, а второго пусть река несет. Жребий будем тянуть али как?

— Не нужон жребий, — возражает Кузьма. — Никанору оставаться — и весь разговор. Он справку у тебя просил, пущай со справкой и плывет. А мы с тобой за коней перед колхозом в ответе.

Так и записали.

Задержались на день, покуда нарубили и свозили ельнику под берег. Сплотили к вечеру бревна, привязали вожжами розвальни.

— И поплывешь ты, как Колумба, — говорит Никанору Кузьма. — Да мотри только, ветрена тебя зарази, колхозные оглобли по дороге не распродай.

Поначалу сомневался я — как Даша верхом поедет, так она еще не хуже мужика держалась. «У меня, — смеется, — отец — казак…» А когда на четвертый день гнедая кобыла с ней под лед провалилась, не до смеху всем было — сама в ледяной воде искупалась и лошадь еле-еле спасли. Приключилось-то это уже под самым Огневым яром, куда она путь держала, так мокрехонькую в тулупе ее к отцу в избу и завели. Свыклись мы за дорогу, когда распрощались, вроде потеряли что-то.

От Огнева яра до райцентра Нового Васюгана — один перегон. Едем на солнце-закате по главной районной улице, земля песчаная, место ровное — на свету поселок весь как на ладони. Мужики в одних рубахах возле домов копаются — кто зимний назем вилами в огурешную гряду складывает, кто разваленные дровишки в поленницу прибирает, никуда им не охать, дорог и переправ не искать, а нам еще без малого двести верст киселя хлебать по тайге, сограм, через вешние речки… Эх, малость бы хоть денечков на несколько весну попридержать…

Свернули, в проулок, гляжу — на угловом доме вывеска — «Прокурор».

— Придержи лошадей, — прошу Кузьму. — Зайду-ка я сюда насчет нашего пути поговорить.

Доведись сейчас — в райисполком либо райком обратился, а в ту пору разумение у меня другое было. Вошел в кабинет — сидит за двухтумбовым столом в шевиотовой гимнастерке, на лицо молодой, а уже лысина в полголовы. За столом поменьше — старичок в очках что-то пишет.

— Можно, — спрашиваю молодого, — к вам обратиться? А в чем, мол, дело?

Обсказал свою беду — ведем, дескать, домой колхозных коней из-за болота. Деньги вышли, овес кончился, может, посоветуете что?

— Ни деньгами, ни овсом не располагаю, — говорит. — Обратитесь завтра в райзо, может, там чем-нибудь и помогут. Однако, мол, предупреждаю — зимней дороги дальше нет и ежели что приключится с лошадьми, отвечать вам.

Да это, мол, нам известно, кому же еще отвечать? Надернул я шапчонку, вышел на крыльцо. Старичок вслед за мной.

— Духом не падай, — утешает. — Лошадей в здешней промартели покормите, а завтра времени не теряйте, выезжайте-ка пораньше — волковские поля проедете, за ними зимняя переправа через Васюган, если лед еще стоит, успеете проскочить на ту сторону, а там уже до своего колхоза сквозь берегом. Деревни на пути — не пропадете…

Поднялись наутро до света, и покуда четырнадцать верст гнали рысью, не шла дума из головы — лишь бы Васюган на ту сторону пустил. Прискакали к переправе, когда солнце над лесом поднялось, глянули с яра — под обоими берегами стрежно, только посеред реки белым половичком лед и зимник с него уже в воду обрывается. Тишина кругом, слышно, как кони тяжко вздышат да снизу стрежь бьет. На том берегу дымок, собачонка рыжая мельтешится, мужичок в зимнем возле костра, не то охотничать, не то рыбачить собрался.