— Добрый вечер, мсье Маркиз. Что-то редко вы посещаете нас.
— Некогда, Жермен.
— Понимаю, понимаю, — старик бережно принял плащ Маркиза. — Да ведь и компания здесь не для вас, — прибавил он доверительно.
— Какая компания?
— Известно, мсье Маркиз... Из канавы да из помойки... Сегодня и рыжие рубашки зачем-то пожаловали.
Местные фашисты, из банды отставного полковника Брие-Пелюша, давно перестали щеголять в гимнастерках защитного цвета и военного фасона — слишком уж заметно и не всегда безопасно. Но прозвище удержалось.
— А мадемуазель Эттербек бывает у вас? — спросил Маркиз и вынул из кармана фотографию. — Знакома вам?
Жермен, прищурясь, разглядывал рослую, плечистую, еще плоскую девицу с упрямыми скулами и сонными, чуть припухшими глазами.
— Мадемуазель Зази! Ах, был бы я ее отцом... Я бы взял плетку и... Когда я видел ее? На прошлой неделе, мсье. Она приходила с длинным Антуаном.
Маркиз обернулся, ему показалось, что кто-то стоит сзади и слушает. Мелькнула, исчезла за занавеской чья-то клетчатая спина.
— Будь я ее отец, мсье...
Жермен протягивал фотографию. Маркиз взял ее и, держа перед собой, вошел в зал, отбросив выцветшую, пропитанную табачным дымом, занавеску.
Бармен Додо тоже узнал его. Жирные щеки Додо как-то растерянно дрогнули.
— Пожалуйста, мсье! Сухого мартини, вашего любимого?
— Успеется, Додо. Мне нужна мадемуазель Зази Эттербек.
— Кто? Кто нужен мсье?
У стойки вырос молодой человек, нежнолицый, напудренный, но в грубом, ворсистом клетчатом пиджаке. Пахнет от молодого человека скверным, самым дешевым одеколоном. Похоже, опростился на скорую руку, чтобы прийти сюда.
Этот вывод сложился у Маркиза в течение секунды, — клетчатый уже тянул к себе портрет Зази.
— Мадемуазель... Как вы сказали? Эттербек! Прошу прощения, здесь такой адский шум... Надо оказать содействие, не правда ли, Додо?
— Безусловно... С величайшей готовностью, — бормотал Додо, чем-то напуганный.
— Наш долг, Додо, наш гражданский долг, — продолжал клетчатый. — Месье — родственник девушки? Нет! Ах вот как — «Аргус», частное бюро розыска. Очень приятно. Все равно мы обязаны защищать мораль и прочее. Правда, Додо? Сколько лет мадемуазель? Девятнадцать! Все ясно, ребенок, несовершеннолетняя. Мсье имеет полное право забрать ее отсюда. Извольте, мсье, может быть она здесь?
Он сделал широкий жест, приглашая Маркиза оглядеть низкий зал, ребристый от шпангоутов, испестренный флажками морского кода. Не довольствуясь ими, Костас расставил на стенных полках глобусы, секстаны, повесил грузные, рогатые фонари из красной меди.
Почти все столики заняты. Хромой аккордеонист сейчас отдыхает на своей угловой эстрадке. Никто не танцует. Хорошо видны даже парни, пьющие пиво за дальним столиком, на носу. Они поют что-то маршевое, по-фламандски, постукивая кружками.
— У вас имеются еще помещения, — сказал Маркиз.
— Прошу вас, идемте, — клетчатый обрадовался, словно ждал этого. — Для вас все открыто, мсье.
Он впустил Маркиза в узкий, полутемный коридор. За дверью справа визжала, хохотала женщина, колотилась обо что-то мягкое, будто отбивалась от щекотки. Слева пели под гитару, пьяными, умирающими голосами. Клетчатый постучал в последнюю дверь. За ней тихо. Комнатка, в которую вошел Маркиз, была прежде душевой, о чем свидетельствовали плитки на стенах, остатки железок, державших некогда перегородки.
Вслед за Маркизом и клетчатым вошло еще несколько мужчин. Они молча, не торопясь, не глядя на Маркиза, расселись на табуретках, с таким видом, будто то, что сейчас предстоит, им совершенно безразлично. Маркиз взял свободную табуретку, отнес к стене и, не дожидаясь приглашения, сел. Пятеро — сосчитал он.
Одного он узнал сразу. Гиги Сальпетр, сын виноторговца, в свите полковника-фашиста самый усердный и злобный.
Начал клетчатый.
— Месье разыскивает некую мадемуазель Эттербек, — сказал он, глядя в пространство и раскачиваясь на табуретке. — Слыхали, мальчики? Нет, никто не слыхал. Швейцар сказал мсье Маркизу, что мадемуазель не приходила. Все же Маркиз настаивает...
Клетчатый картинно жестикулировал, напоминая Маркизу провинциального актера из какой-то комедии. Выпячивал грудь, поглаживал волосы, наслаждаясь собственной речью. Гиги трясся от нетерпения. Его сосед зевнул — грузный, красномордый детина, устремивший глаза на носки своих ботинок. И его узнал Маркиз. Бишо, развозчик молока Бишо, подозреваемый в скупке краденого...
— Прошу убедиться, мсье Маркиз, среди нас нет мадемуазель Эттербек. Или вы сомневаетесь? Снять штаны перед Маркизом, а?
У Гиги смех перешел в икоту.
— Красная тварь, — выдавил Гиги, задыхаясь. — Красная ищейка!
— Фу, Гиги! — воскликнул клетчатый. — Где вас воспитывали, Гиги! Перед нами маркиз, как-никак, а? Маркиз удостоил нас своим посещением, а ты...
Маркиз поморщился. Его титул был для него партизанской кличкой — и только. Для товарищей, для боевых друзей — Маркиз. Пускай для Жермена, бог с ним, смешно обижаться на доброго старика. В устах клетчатого «маркиз» — скорее оскорбление.
— Я думаю, маркизу не следует опускаться так низко. А, мальчики? Он слишком любопытен — мсье маркиз. И нам это не нравится, Тебе нравится, Гиги? Нет. А тебе, Бишо? Тебе, Петер? Нет, никому не нравится, мсье маркиз. Вы нас, к сожалению, вынуждаете принять крайние меры.
Клетчатый сунул руку в карман и вытащил небольшой, плоский пистолет.
Все было так театрально в ужимках клетчатого, в его речи, словно отрепетированной перед зеркалом, что и пистолет показался Маркизу бутафорским.
Но тут клетчатый закончил свой монолог. Пистолет на его ладони. Голова клетчатого застыла на фоне белых плиток, и в памяти Маркиза вдруг возникли такие же плитки — с пятнами крови. В квартире, где произошло убийство.
Он видел кровь на поле боя, кровь на траве, на земле, на гранитной облицовке канала или на песке прибрежных дюн. Но вот к чему он не привык до сих пор — это к пятнам крови на постели, на книге, на кухонном столе, усыпанном хлебными крошками. Особенно потрясла его почему-то кровь на плитках в ванной, на их глянцевой, чистой белизне. Она вызывала ужас и тошноту.
— Давайте покороче, — услышал Маркиз. — Предложение простое — не соваться куда вас не просят. — Клетчатый больше не паясничает.
— А вы давайте точнее, — сказал Маркиз.
— Пожалуйста! История с Дювалье вас не касается. Между прочим, он сам виноват. Он маньяк, ему почудилось невесть что... Напал на честного человека, и тот, понятно, должен был защищать свою жизнь. Словом — да или нет?
— Нет, — сказал Маркиз.
Клетчатый взвел курок.
— Очень жаль, — произнес он.
Клетчатый прицелился. Дуло прыгает. «Не посмеет, — сказал себе Маркиз. — Не посмеет». Он вспомнил демонстрантов у ратуши. Нет, не посмеет. Тем более — здесь, на «Ландыше». Не место для расправы.
Крохотная, злая пустота чернеет впереди, кружок пустоты в блестящем стальном ободке.
Маркиз безоружен. Его пистолет — дома, в ящике стола. Маркиз редко носит пистолет с собой, боится его. Вдруг попутает грех, пальнешь сгоряча. Частному детективу полагается быть осторожным до щепетильности.
«Скажу им, чтобы прекратили комедию, — подумал Маркиз. — Снаружи меня ждут товарищи, я обещал выйти к ним через пятнадцать минут. Однако будет ли убедительно?» Маркиз ничего не сказал, только машинально, обдумывая уловку, посмотрел на ручные часы.
Пистолет шатнуло: обыденный, спокойный жест Маркиза смутил клетчатого.
— Значит, отказываетесь? — спросил он громко, чтобы скрыть замешательство.
— Да.
И опять — черный кружок пустоты, гипнотизирующая, навязчивая чернота, которую лучше не видеть. Гиги злорадио ерзает, глотая слюну, Бишо свесил тяжелую бычью голову, словно задремал...
Сильные удары донеслись откуда-то. Дубасили в дверь. Маркиз не успел сообразить это, как клетчатый спрятал пистолет и вскочил.
