Штукатурка и краска лишили замок всякой воинственности, начисто изгнали аромат средневековья. Он выглядит постройкой-однодневкой, воздвигнутой для киносъемок.

Водит нас красивый, самоуверенный парень. Он произносит свои объяснения, как затверженный урок. На замок ему наплевать. Он старается как бы ненароком прижать к себе Люсю.

— Мы находимся в замке Шато-Беф, — истово переводит Люся. — Всем слышно, товарищи? Замок основан в десятом веке королем Филиппом. Король сослал сюда свою невестку за... за... в общем, за аморальное поведение, если сказать по-нашему...

Бобовый король никого не ссылает, не казнит. Все смеются, когда он появляется на свет. У самого короля вид был, наверное, смущенный, — он жевал пирог с яблоками и вдруг раскусил что-то плотное и совсем не сладкое. Мадам Мари, тайно от всех, как велит обычай, запекла в пироге боб. И надо же, чтобы боб достался не кому другому, а Мишелю! Разумеется, это всех развеселило. Ну-ка, Мишель, покажи себя! Теперь ты Бобовый король, ты обязан всех развлекать, выдумывать потешные приказы, аудиенции, церемонии. Главное, чтобы всем было хорошо под твоей властью...

— В одиннадцатом веке в замке провели капитальный ремонт, потому что его сильно разрушили бургундцы. Король Людовик...

Я плохо справился с королевскими обязанностями. Во-первых, я еще слабо владел французским, говорил по-школьному, деревянными словами. Еще недавно я грузил уголь в шахте. Всего три недели прошло, как друзья помогли мне бежать оттуда и поселили у мадам Мари, в глубине Тюреннского леса. Кроме того, я не знал обычаев, не знал, что придумать, и стеснялся Анетты — приемной дочери мадам Мари...

— Король Людовик подарил замок графу Тюренну, который отличился в войне против...

От Бобового короля тоже ждут подарков. Забавных подарков, остроумных находок. Но что я могу придумать? Анетта загадочно улыбалась, откидывая назад пепельно-светлые волосы. Мадам Мари наблюдала за мной ласковым материнским взглядом. Естественно, я тут же объявил ее королевой-матерью. Анетта стала сестрой-принцессой, ее кузен Этьен королевским военачальником. «Нет, нет! — крикнул Антуан, жених Анетты. — Сейчас нет войны, он поп, духовник во дворце, вот кто!» Все расхохотались, и Анетта снисходительно кинула Антуану усмешку. Вот это ловко! Этьен, самый отчаянный парень в отряде, забубенная голова, — и вдруг духовник. «Тихо, Этьен нам закатит проповедь!» — громыхнул толстый дядя Жозеф, брат мадам Мари. Словом, инициатива выпала из моих рук. Переживать, впрочем, долго не пришлось, — к нам пожаловали немцы.

— Здесь устраивались пиры. По преданию, здесь был Ричард Львиное Сердце, отличившийся...

Посреди стола стояло блюдо с жареным гусем, и немецкий унтер-офицер облизнулся. Это и спасло нас. Он не заметил берет, лежавший у меня на колене, берет с головой кабана — эмблемой партизанских войск. Да, праздник мог закончиться печально! Вместо того чтобы спрятать берет до очередной операции, я таскал его на себе, работая по хозяйству. Не снимая берета, резал турнепс, давал корм скотине. Оккупанты почти не заглядывали в нашу глухомань...

Немцы, все трое, уставились на гуся, и мадам Мари мгновенно схватила берет и сунула его под себя. Мы спаслись чудом. Сидя на моем берете, мадам Мари, как ни в чем не бывало, потчевала бошей. Что если они учинят обыск, и ей придется встать? Унтер-офицер, задыхаясь от вожделения, обгладывал крылышко. Он едва ворочал языком. «Извините, что мы вас тревожим, — говорил он, коверкая французские слова. — В лесу, вы знаете, неспокойно. Опять несколько пленных убежали из Назера». Он как будто отчитывался перед мадам Мари. Мне было почти совсем не страшно рядом с ней. Мне показалось, стоит ей сказать своим хозяйским баском: «Убирайтесь-ка вы все вон!» — и немцы покорно выйдут, пятясь задом, комкая свои пилотки. Вот какая она была — мадам Мари! Но, конечно, немцы ушли только после того, как проверили документы. Мой «аусвайс», выданный в Назере, на копях, доктором Аппельсом, сомнений не вызывал.

— В годы оккупации замок был разграблен...

Люся, увертываясь от гида, выбегает по лестнице на свежий воздух. Двор покрыт слава богу не асфальтом, а булыжником, кое-где дозволено расти траве. Бассейн фонтана украшен скульптурами. Это копии, сделанные для туристов.

— Гитлеровцы тут упражнялись в стрельбе. В замке была ценная коллекция картин и фарфора. Ее увезли...

«Не волнуйся, это не посуда», — фыркнул Этьен. Мы мчались на полной скорости в грузовичке мясника Бертрана, ящики с гранатами подпрыгивали на ухабах. «Ладно, — сказал Этьен, — я сниму детонаторы». Как раз это я мысленно и умолял его сделать. Мысленно, так как я не хотел показать себя менее храбрым. Нелепый характер был у Мишеля, Бобового короля.

Вообще мне не очень ясно, почему титул Бобового короля пристал ко мне, сделался моей партизанской кличкой.

— Экскурсия по замку окончена. Если нет вопросов...

По настоящему-то счету я был не королем, а подданным, восторженным и неуклюжим подданным при дворе у мадам Мари. У нас были начальники по линии военной, но на ферме царствовала она. Страхи, мелкие счеты, тщеславие — все это, как я теперь понимаю, оставалось за пределами волшебного круга, очерченного мадам Мари. Когда мне сказали, что она расстреляна, я не поверил, не хотел верить. Мадам Мари, которая, казалось, одним своим взглядом может остановить смерть!

— У нас, товарищи, полтора часа свободного времени, потом мы ужинаем и...

После ужина — прием в ратуше.

— Вообще мэр не очень-то жалует красных, — говорит Серж Лакретель. — Должно быть, повлияла история с вами...

Он смеется и смотрит на меня с благодарностью. Встречу думали устроить в рабочем клубе, — приглашения со стороны господина мэра никто не ждал.

— А надпись уже стерли, — говорит Серж.

— Спасибо, — бормочу я.

А что еще я могу сказать? Я ни разу не был в роли воскресшего из мертвых.

Серж и Карсавин — оба нарядные, торжественные — похожи сейчас, как братья. Они ведут нас в ратушу — готическую, многобашенную, утопающую в каменных кружевах. В вестибюле мы здороваемся с заместителем мэра. Сам глава города нездоров и очень сожалеет...

Щелкают фотоаппараты. Мы нигде не видели такой массы репортеров, даже в столице. Объективы направлены главным образом на меня.

Вероятно, я должен улыбаться.

Мы входим в зал — по-церковному высокий, с фигурой святого патрона города. У патрона белое гипсовое лицо, черная борода и золотой нимб.

Эх, жаль, что не в клубе!.. Там было бы не так официально. Расселись бы за столики — по два, по четыре человека, — и ораторы держали бы речи, облокотившись о стойку бара.

Здесь, в зале, большой полукруглый стол. Слева от меня поместился молодой человек с камерой, справа — другой репортер с блокнотом. От газетчиков нет спасения. Им стоило большого труда сидеть тихо, пока раздавались приветствия. Зато потом началось...

— Где вы воевали?

— Кем вы были — офицером или солдатом?

— Как вы очутились у нас, среди партизан?

Словом — подавай биографию с начала. Почти с начала... Ведь я ушел в ополчение с первого курса. Месяца не провоевал, как попал в окружение, раненный в ногу, оказался в плену. Первый концлагерь, — поляна в лесу, обнесенная колючей проволокой. Ни бараков, ни даже простых навесов — ничего! Бежать? Было такое намерение. Но нога еще не зажила вполне и хромота не прошла, когда нас, молодежь, погрузили в вагоны и отправили в Германию. Помнится, я утешал себя, мечтал дорогой, как мы там, на заводе, вместе с немецкими пролетариями поднимем восстание против Гитлера...

Полгода — батраком на ферме, полтора года — грузчиком в Кельне. Потом перегнали дальше на запад — за рубеж Германии, на шахты...

— Каковы ваши впечатления от нашей страны, мсье Максимов?

— Мне очень интересно, благодарю вас,