— Мальчики! Знаете, что я решила? Я сделаю вам сегодня пирог с яблоками!
— Браво! — вскричал Этьен. — Вообрази, что мы твои клиенты из-за границы...
— Оставь, Этьен!
— Ты не забыла, как делала пирог мадам Мари? — вставил я. — Она вымачивала яблоки в вине.
— Да, да, Мишель...
Скажи, Анетта, скажи вот сейчас, что ты вообще ничего не забыла. Яблоки — бог с ними! За окном — наш тополь, и ты не могла не увидеть его.
Тополь сильно вырос за двадцать лет. Ветер перебирает листву, неторопливо обрывает пожелтевшие листья и уносит прочь. Но их еще много. Тополь почти весь зеленый. Посмотри же!
Конечно, я ни за что не сказал бы это вслух, даже если бы мы были одни. И все-таки я упрямо жду чего-то от Анетты — слова или хотя бы взгляда.
Наверно, это глупость, сентиментальность, простительная для Бобового короля, но никак не для Михаила Селиверстовича.
Мы спустились в столовую-кухню. Анетта сняла пальто, осталась в вязаной кофточке с короткими рукавами. Налитые руки Анетты, красивые, но незнакомые, действовали ловко, быстро, все с той же властной хозяйской уверенностью. Через несколько минут запахло кофе. Вошел Андрэ и кинулся к умывальнику, а затем в комнату шагнул, высоко и неуклюже задрав над порогом ногу, коротышка Пуассо.
Я узнал бы его и на улице. Он только располнел, да и то не очень. Анетта рядом с ним выглядит старше. Я ожидал увидеть толстого, самодовольнбго дельца. Ничего похожего. Вошел малыш Пуассо, наш самый младший в отряде. Правда, были парни и моложе его годами, но Пуассо почему-то не называли иначе, как малышом. Он находился у нас на положении воспитанника, сына полка.
Он подошел ко мне, шмыгая носом, с робостью младшего. Когда я притянул его к себе, он прильнул ко мне, ткнувшись подбородком в грудь.
Мы все сели за стол, я смотрел на Пуассо и думал: вот забавно, мы все сделались взрослыми, а для Пуассо время словно остановилось. Он и сейчас малыш, и непонятно, откуда у него современная нейлоновая курточка, с молниями и кармашками, которые столь ценятся мальчуганами. Неужели он и есть ловкач Пуассо, ворочающий большими деньгами, поставщик сыра, бекона, салатного цикория, владелец пансиона!
И тотчас возникла, болезненно кольнула мысль: а может, не Пуассо всему голова, а его жена, Анетта, мадам Пуассо!..
Ну, разумеется! Я вспомнил Анетту в магазине, за кассой. Малыш Пуассо только напутал бы, обсчитал бы либо покупателя, либо себя. Из него не получился даже грамотный водитель. Где же ему самостоятельно вести коммерческие дела! Всем, всем управляет жена, а слава достается ему, — обычная история в здешних местах.
Так я убеждал себя, упрямо убеждал и опять рассердился на Анетту. Она отдалилась от меня. Прежняя Анетта исчезла, за столом оказались лишь два одногодка — я и малыш Пуассо.
Андрэ залпом опорожнил кружку.
— Знаете, что говорят? — возгласил он. — Говорят, тот бош, в Виллеруа, уже бывал здесь.
— Мало ли что болтают, — сказал Пуассо. — Человека не разглядели, а машину запомнили.
— Верно, — сказал я.
Мне было приятно согласиться с Пуассо, поддержать его перед всеми, в особенности перед его женой.
Еще недавно я готов был пожалеть Анетту, обрекшую себя на служение деньгам, а теперь я сочувствую малышу Пуассо. Конечно же, он ее невольник. Это у нее, а не у дяди состоит на побегушках Андрэ. Один вывод следовал за другим, и я с лихорадочным упорством громоздил их, воздвигал стену между собой и Анеттой. В меня словно вселилась какая-то чужая, жестокая воля.
— Мишель, — сказал Пуассо, — почему бы тебе не погостить у нас, в «Убежище охотника»? Мы дадим тебе хорошую комнату. Кругом лес, сумасшедшая красота. Да, перебирайся к нам!
— Право, не знаю...
Я не собирался так скоро расставаться с Этьеном. И не хочется покидать ферму.
— Мишелю будет скучно у тебя, — произнес Этьен. — Вы целыми днями пропадаете... С какой стати он будет торчать один, в вашем лесу!
— Ну, не один... Анетта переходит в пансион, там ей веселее. Правда, Анетта? Им найдется, о чем поговорить, они ведь всегда дружили. Правда, Мишель?
Да, дружили когда-то. С другой Анеттой. Милый Пуассо, ты же ничего не знаешь...
— Нечего Мишелю у нас делать, — сказала мадам Пуассо сухо. — Он умрет с тоски. А я... Со мной веселья мало, я вечно занята. Пансион новый, горы хлопот.
Пуассо растерянно заморгал:
— Что с тобой, Анетта? Ты прости, Мишель, она просто не в духе...
Все значение этой сцены откроется мне позднее. Я не смотрю на Анетту, глядя в кружку, я говорю себе, что мадам Пуассо высказалась с предельной ясностью. Она, понятно, подсчитала в уме, во сколько обойдется бесплатный постоялец в пансионе. Не беспокойтесь, мадам Пуассо! Я не напрашиваюсь. Пансион новый, затраты надо поскорее вернуть, и с прибылью к тому же...
— Спасибо, — сказал я Пуассо, — но мне очень хорошо здесь с Этьеном. Совсем незачем тратиться ради меня.
— Пустяки, Мишель.
— Нет, вовсе не пустяки.
«Для твоей жены, например, отнюдь не пустяки», — прибавил я про себя.
— Ну, если так, — протянул малыш Пуассо несколько обиженно, — живи тут, конечно... Но ты должен приехать к нам, обязательно должен. Мы погуляем с тобой, Мишель. Увидишь памятные места.
— С удовольствием, — ответил я.
— Места, воспетые Виктором Гюго. Что, для тебя это новость, Мишель?
И Пуассо, в такт постукивая ложечкой, начал декламировать. Он шмыгал при этом носом, сбивался, как ученик, плохо приготовивший урок. Андрэ ухмылялся, прикрыв лицо ладонью, Анетта смотрела на мужа холодно, без выражения, а у меня комок подступил к горлу.
Малыш Пуассо читал стихи точно так же, как тогда, двадцать лет назад. Читал неумело, смешил нас, вместо того чтобы растрогать.
После кофе Анетта ушла в кладовую, отбирать яблоки для пирога, а я бродил по скотному двору, по угодьям, следом за Пуассо и Этьеном. Этьен предлагал новую систему севооборота, многое мне было непонятно.
— За границей пока что покупают наш салатный цикорий, — объяснил мне Этьен. — Стало быть, надо давать его побольше. А корнеплоды сократить. Бекон не берут, с датским беконом нашему не тягаться.
— Вообще фермерам худо, — сказал Пуассо. — Общий рынок выгоден кому? Фабрикантам стали — так ведь, Этьен? Сколько в Западной Европе лишних фермеров? Восемь миллионов — так ведь, Этьен? Вот как мы затоварились!
Пуассо начал жаловаться. Люди считают его предпринимателем. Куда там! Свобода частной инициативы — фикция, одни слова! Маленького человека опутывают, душат крупные фирмы.
— Все говорят: о, Пуассо открыл свой пансион! Обман зрения, Мишель! Разве я владелец? Я агент, только и всего. Командует фирма с международным капиталом, главные заправилы сидят в Амстердаме, в Гамбурге, бог его ведает, где еще...
Обед прошел невесело, по крайней мере для меня. Анетта окутала себя молчанием. Этьену, Пуассо оно не мешало разговаривать, а мне все время слышалось: «Нечего Мишелю у нас делать!..» Эта фраза колотила мне в уши, отключая все прочие голоса.
Я ел пирог с яблоками, не ощущая вкуса. И даже из вежливости не смог похвалить его.
Сразу же после обеда супруги Пуассо уехали. Этьен спросил меня, какое впечатление произвела на меня Анетта. Я не знал, что ответить.
— Не в духе она сегодня, — выдавил я наконец.
— Ты, если не ошибаюсь, тоже.
Я промолчал. За окном ветер сорвал еще один желтый листок с тополя — осторожно, как садовник, который ухаживает за своими насаждениями. Нерусский ветер, аккуратный, вышколенный ветер, на службе у четы Пуассо...
— А как тебе понравился малыш?
— Он все такой же, — говорю я упрямо. — Под каблуком у своей жены. Нет, ты зря нападаешь на него, Этьен.
«Нападаешь из ревности», — добавил я мысленно.
— Вот как! — рассмеялся Этьен. — Однако куда же пропал Маркиз?
Маркиз приехал поздно вечером.
— Дювалье ранен, — выдохнул он. — Нарвался... В отеле, в Тонсе...
