Тетя Зита даже не скрывала, как расстроилась. Она смотрела на краешек стола, и я поняла, что она может заплакать.

Дверь, приоткрытая мамой, от толчка поезда отъехала до конца. Борис Сергеевич вышел. Мне очень понравилось, что он сообразил выйти. Тетя Зита достала платок.

— Зита, брось ты. У тебя нормальное, свежее лицо. Что ты выдумываешь про себя?

— Мне скоро сорок лет. Ну поверь, совсем недавно было двадцать, я не заметила, как время ушло.

Тетя Зита вдруг запела тихонько-тихонько:

— Это моя мама пела, — сказала тетя Зита. — Она много песен знала. А с мазью — так, ерунда, конечно. Ничего в жизни путного не сделала, решила лицо обновить. У тебя хоть дочь есть. И не вздумай жалеть меня. Рассказывай про телят ей, про верблюдов…

Последние слова тетя Зита сказала со злостью и вышла.

— Ну дела, — сказала мама.

— Ты с ней с какого класса училась?

— Недавно, два года, как познакомились. Бабушка ее не любит, я и придумала, что со школы… Она хорошая, про травы много знает. Путешествует много. Мне интересно с ней…

— Папа к нам приедет?

— Ты уже спрашивала. Я очень хочу быть хозяйкой. Сама. Хоть раз в жизни пожить самостоятельно. Чтобы были мои вещи: стол, шкаф, вилки. Я хочу почувствовать себя взрослой. Да, да, не удивляйся: мне скоро, лет через пять, будет сорок лет, а я до сих пор боюсь нечаянно хлопнуть дверью или разбить чашку. Мне очень хочется иметь свои цветы, кошку и не старинный, а простой шкаф, под которым легко вытирать пыль. Ты только не думай, я хорошо отношусь к бабушке и уверена, что она к нам приедет. Просто каждый взрослый человек должен иметь свой дом, свое дело. Ты поняла?

Тетя Зита и Борис Сергеевич вернулись спокойно, будто глупого разговора про мазь между ними не было.

— Скоро приедем. Часиков в восемь будем дома, — сказал Борис Сергеевич.

В вагоне зажгли свет, от этого за окном стало совсем темно.

А далеко, у горизонта, светились вереницами бесчисленные фары тракторов.

В Барнауле авто- и железнодорожный вокзалы рядом. Мама и тетя Зита, обложенные вещами, сидят на скамейке между вокзалами и спорят, а я стою возле них и смотрю вслед Борису Сергеевичу и его жене. Рядом с женой Борис Сергеевич кажется высоким, но не только потому, что она ниже ростом. При встрече с прохожими Борис Сергеевич, словно опасаясь, что его жену могут толкнуть, вытягивается и распрямляет плечи. Мне обидно, что они забыли про нас, и еще грустнее, что я их никогда больше не увижу. Людей, даже на вокзале, мало, не только по сравнению с Москвой, но и с крупным пригородом Ленинграда, например городом Пушкином в летнее время. Я вижу часть широкой улицы с большими деревьями, красивый дом на углу. Определять, красив ли дом, меня научил дядя Женя. «Возьми мысленно здание, поставь его на большой холм и окружи лесом, только дорогу перед фасадом, конечно, расчисти. Если строение своим видом будет портить лес, значит, оно плохое». Мне такая игра нравится, и я часто переношу дома в лес, к озеру, на болото. Обсаживаю елками, кленами, чаще всего липами.

Сейчас я перенесла здание на берег пруда с утками, пустила пастись возле клумбы с красными цветами белую лошадь. Но то, как здание стояло на самом деле, мне нравилось больше, чем в моем воображении, и я вернула его на свое место.

— Я начинаю жалеть, что поехала, — говорит мама.

— Мне необходима канистра, понимаешь? Она нас очень выручит первое время, понимаешь?

— Ты представляешь, сколько придется из-за нее тащиться? — возражала мама. — Мне Киру жалко.

— Да Кире на автобусе в сотню раз интереснее ехать, чем самолетом. Правда, Кира? Представляешь, из Барнаула на автобусе? Самолетом мы ничего не увидим.

Берет у тети Зиты был надвинут на лоб, на носу блестели крупные капли пота. Она будто спрашивала у меня, как у маленького ребенка: какую игрушку тебе купить? Автобусик или самолетик?

Я взглянула на маму.

Ее явно не интересовало мое мнение. Она смотрела на сквер за дорогой. Там видны были высокие каменные плиты, к ним поднимались по ступенькам люди.

— Изольда, мы летим самолетом, или я вернусь домой, — решительно сказала мама.

Я представила встречу с Сережей. «Вас так долго не было. Целых три дня». Нет, он бы ничего не сказал, просто усмехнулся. Прищурил бы глаза и усмехнулся. Молча.

А что бы я смогла рассказать о нашем путешествии?

Вместо Москвы видела какого-то поросенка в квартире. И еще проехали место, где работает брат нашего школьного товарища. Потом взрослые поспорили, лететь или ехать, не договорились — вот мы и вернулись.

Тетя Зита помолчала, опустив голову, потом нехотя согласилась:

— Наверное, ты права, дорога автобусом будет утомительной, летим. Только мне в Горно-Алтайске придется проваляться. Резкую смену давления не все здоровые-то люди легко переносят, что говорить про больных.

— Прости, Зита, — сразу уступила мама, — я эгоистка.

Оставив меня с вещами, они ушли в автобусную кассу. В чем-то местные люди отличались от привычных мне ленинградских жителей. Я разглядывала прохожих, стараясь уловить это различие. Вроде одеты они были так же, как и у нас: кто понаряднее, кто попроще. Может быть, здесь меньше спешили и толкались и в этом различие? Или здесь более загорелые, свежие лица? В воскресенье утром у нас тоже не так людно и загорелых немало. Только когда я перестала сравнивать людей из таких далеких друг от друга городов, мне показалось, я поняла в чем дело: меня замечали здесь. Вот прошла пожилая женщина в цветастой кофточке. Голубые цветочки, голубые глаза на сильно загорелом лице. Пока шла мимо, она все смотрела на меня, вскользь окинула взглядом вещи и опять взглянула на меня. Она словно спрашивала взглядом: «Кто ты? Приехала или собираешься уезжать? Почему одна?»

Ее участливое любопытство я поняла, когда женщина свернула за угол. А я на нее смотрела, кажется, равнодушно, по крайней мере, старалась делать вид, что не замечаю. Наверное, если бы можно было сделать так, чтобы она прошла еще раз, я бы у нее что-нибудь спросила. Например: почему в скверике стоят каменные плиты и туда идут люди?

Потом прошел мужчина с красивыми густыми волосами. У мужчины был продолговатый разрез глаз, и я подумала, что он, наверное, алтаец. Он тоже посмотрел на меня участливо и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он улыбнулся еще, совсем хорошо и открыто, и пошел дальше. Спросить у него про плиты я не решилась: а вдруг он не знает русского языка. Наверное, из-за многолюдия у нас не замечают на улицах друг друга. Тем более на вокзалах. А может быть, это я не замечала других людей? Иногда проходишь мимо знакомых и не узнаешь, пока тебя не окликнут. Мимо шла женщина с ребенком на руках. Девочка была большой, лет пяти. Она спала, обняв мать за шею. Женщина была крепкой, загорелой, с крепкими мускулистыми ногами. Она была босиком. Туфли, совсем новые, несла в одной руке, а другой поддерживала ребенка, словно он ничего не весил.

— У тебя мешок свалится со скамейки, поправь, — сказала женщина.

Я поправила сползший к краю рюкзак тети Зиты. Внутри что-то громоздкое и жесткое застучало.

— Кости везешь, что ли? Гремят в мешке.

— Не знаю. Может, посуда. Не знаю, — ответила я.

— Тут мужчина с двумя детьми не проходил? Мальчик и девочка с ним.

— Не заметила, — ответила я.

— Значит, не проходил. Как можно не заметить? Разминулись. Приехали в город за покупками. Пока я туфли покупала, он машину под мебель пошел заказывать. Наверное, меня пошел искать, а я его. Зачем туфли старые выбросила, дура? А эти жмут. Старые еще хорошие были. Смешно: привезут мебель в село, а нас нету. Увидишь его — скажи: Галя пошла к тетке Лизе.