Мы вышли и постояли в коридоре. За окном было ровное невспаханное поле с бурой травой. Только далеко у горизонта, как и у нас, виднелись тракторы, тракторы и еще много-много тракторов.

Было светло, но они шли с зажженными фарами.

— Какой приятный мальчик Борис Сергеевич, — сказала мама.

— Какой он мальчик, мама? Взрослый дядька. Веселый просто. Дядя Женя тоже иногда дурачился, как мальчишка.

— А вы заметили, девочки, какая у него кожа на лице?

Тетя Зита оглянулась, не слышат ли нас.

— Помнишь, Тома, я говорила?.. Ну, на Алтае есть бабки, они составляют из трав мази. Такой мазью мажешься и еще настой из трав пьешь — и будь тебе хоть семьдесят лет, а кожа станет, как у двадцатилетней. Наверняка он такую бабку знает. Они скрывают состав от чужих, знаешь как?

— Зита, помешалась ты на травах. Молодой парень, вот и кожа молоденькая.

— У Кирки кожа, по сравнению с его, и то грубая. Что же ему, девять лет, по-твоему?

Я незаметно провела пальцами по лицу, но ничего грубого не обнаружила.

— У него кожа, как у грудного ребенка. У Гали Рассказовой я видела братика трехмесячного, так у него тоже такое личико розовое. Что же в этом хорошего? Дядька, а с таким лицом!

Тетя Зита посмотрела на меня с завистью и сказала:

— Кира, Кира, счастливая ты. Ничего ты еще не понимаешь.

— Чего тут не понимать: вы с мамой хотите быть красивее. Только маме зачем это? Она и так…

Но мама сделала такое страшное лицо, что красивой ее назвать сейчас было невозможно.

Тетя Зита взялась за ручку нашего купе и сказала:

— А я у него спрошу про лицо. Вот увидишь: у него бабка.

— Зита, неудобно. Стыдно, наконец, о таком спрашивать.

— Спрошу.

Борис Сергеевич спал в рукавицах. Так спят маленькие дети, забыв отложить игрушку. И я вспомнила бабу Аню, как она легла в Москве на мое место и зажмурилась. Про детей я немножко знаю. Наш класс шефствовал над детским садом. Недолго совсем, в порядке эксперимента. Закончилось шефство коллективным ревом детей при дежурстве Вити Казакова. Он собрал им железную дорогу. Она давно была сломана, и детишки играли с отдельными вагончиками, пуская их не по рельсам, а так, по полу, вручную. Витя пустил состав по всем правилам: вагончики бежали за паровозом по кругу, останавливались по Витиному приказу и опять шли. Все было бы хорошо, но дети захотели поиграть сами.

«Не дам, — сказал им Витя. — Опять сломаете».

Витя стал играть один. Состав бежал по рельсам, в воздухе Витиным голосом гудел немецкий самолет. На состав падали бомбы-фишки. Потом он стал бросать в вагоны мячи. Дети давно хором ревели от обиды, но, когда шеф, сраженный снарядом, упал взаправду и зашиб мальчугана, вбежала воспитательница, схватила его за ухо и, доведя до передней, сказала: «Чтобы духу вашего здесь не было!»

За день до этого случая дежурила я. Мне достался «тихий час». Дети лежали в кроватях.

«Тетенька, мне туфелька жмет». — «Какая туфелька? Меня звать не тетенька, а Кира. Спи». — «Тетенек так не зовут. Тетя Кира, сними мне туфельку».

Я откинула одеяло. Девочка легла спать в зашнурованном ботинке. Я долго развязывала шнурок. Пришлось растягивать узел зубами.

«Тетя Кира, у тебя есть детки?» — «Какие еще детки, нет», — ответила я испуганно. «Значит, ты не тетенька».

«Дядя Кира, дядя Кира!»

Я обернулась. На соседних кроватях сидели детки по трое и больше. Только на дальней лежал ребенок и плакал. Я подошла к нему. Под одеялом было еще что-то большое, кроме ребенка. Мальчуган спрятал под одеяло грузовик и порвал об него рубашку. Дети стали бегать босиком, визжали. Вошла воспитательница. Сказала строго, как гипнотизер по телевизору, которого мы с бабушкой видели в передаче «Здоровье»: «Спать. Всем спать. Закрыть глаза и спать».

Детишки мигом нырнули под одеяла, старательно стали жмуриться.

«Иди домой, девочка, ты им спать мешаешь», — выпроводила меня воспитательница.

Мама и тетя Зита шептались. Когда они говорили громко, я не слышала, точнее, не слушала, а теперь невольно отвернулась от окна.

— Я сразу подумала: рукавицы на нем неспроста, — шептала тетя Зита.

— Он, когда снимал рюкзак, такие рожи корчил забавные, кто бы мог подумать? — отвечала мама. — Что мы, не люди? Помогли бы.

Я посмотрела на спящего. Брезентовая рукавица с правой руки дядьки немного спустилась, обнажая белоснежные бинты.

— Мам, помнишь, у папы руки в крови были и лицо?

— Помню, с верблюдом боролся. Только, — мама улыбнулась тете Зите, — на Николае ни царапинки не было. Верблюд подбородок об крючок на брюках себе распорол. Давил Николая, а сам расцарапался.

— Ты рассказывала мне, я помню… Не могу больше, Тамара… — Тетя Зита возмущенно посмотрела в окно. — Будет конец когда-нибудь нашей бесхозяйственности? Июнь месяц — они пашут. В других районах уже урожай скоро снимать будут. Мало этого: светло, а они с зажженными фарами, хоть бы здесь экономили… Насколько я понимаю в технике, от этого садятся аккумуляторы. А сюда их доставлять не так-то просто…

— Ты права, Зита, они садятся! — согласилась мама.

— Их заряжают, — поправил Борис Сергеевич.

Я была тоже согласна с тетей Зитой. Но как я потом радовалась, что не успела ничего сказать и молчала…

— Милые женщины, чем героев критиковать, давайте лучше чаю попьем.

Он уперся в свою и соседнюю полку локтями и спрыгнул к нам.

— У нас проводница чай по настроению своему выдает, — сказала мама.

— А мы закажем по два стакана, она и заварит. Осилим?

Борис Сергеевич вышел. Мне он очень нравился. Только неприятно, если тетя Зита права и он, мужчина, так следит за своей кожей. Мне увиделось, как он сидит перед зеркалом и натирает кремом лицо, смазывает руки.

Хорошо, что Борис Сергеевич вернулся, а то бы я еще «увидела», как он красит себе волосы.

— Все как в аптеке. Чай готовят. Хорошо вовремя хотеть. Она как раз для всех заваривает. Мне и просить не пришлось.

— Почему вы скрываете бинты? — строго спросила тетя Зита.

— Зита, смотри какой куст, — пыталась отвлечь ее мама.

Борис Сергеевич растерялся даже сначала и стал оправдываться:

— Я не скрывал. Просто запачкаются… Хочу домой к жене с чистыми руками, то есть с чистыми…

— Вы уже женаты? — не унималась тетя Зита.

— Зита, ну гляди ты…

Я видела, что маме неловко.

Мне тоже такая решительность маминой подруги не нравилась. Хотя меня всегда привлекало смелое поведение людей, на которое я не была способна.

— Давно женат. Дочери семнадцать лет. И очень люблю свою жену. Дочь тоже. Но жену больше. Просто боготворю жену.

Я бы на месте Бориса Сергеевича просто разозлилась бы. А он отчитывается с юмором, беззлобно, не стараясь обидеть тетю Зиту.

— А что у вас с руками?

— Ошпарился. Я повар.

— Опрокинули кастрюлю? — спросила мама как-то через силу. Я знала: мама никогда не была любопытной. Когда спрашивала одна тетя Зита, было неловко. Она выспрашивала, словно допрашивала. А когда спросила мама, получилось, будто они втроем разговаривают и никакого назойливого выспрашивания нет. Я очень любила сейчас свою маму и гордилась ею почти так же, как тогда папой в ЦПКиО.

— Кастрюли я не опрокидывал. Я хороший повар, — улыбнулся Борис Сергеевич.

— И скромный, — тоже улыбнулась тетя Зита.

— Сюда плохих не посылают. Зато я оказался плохим помощником тракториста…

— Чай, печенье? Вафли? Есть лимоны.

— Все давайте! Кира, достань у меня в кармане кошелек.

Я поняла, что так надо, и спокойно полезла к нему в карман.

— У нас есть, — засуетилась у сумки мама.

— Позвольте мне быть мужчиной. Или я совсем есть не буду, — обиделся он.

Я положила ему сахар в стакан, стала размешивать.

— А можно еще сахару?