Глеб Горышин

Рассказ

Этот остров — маленький в сравнении с другим, большим островом. Чтобы попасть на маленький остров, надо вначале прилететь на большой — на большом самолете, пересесть тут на маленький самолет и еще лететь часа два. С высоты поверхность океана представляется застылой, недвижимой, со всей своей рябью и зыбью и белыми гребешками — будто разлившаяся лет сто шестьдесят назад вулканическая лава...

Я называю точную цифру: сто шестьдесят, потому что именно сто шестьдесят лет назад в последний раз извергался вулкан на маленьком острове. Но, я повторяю, остров можно счесть маленьким только в сравнении с соседним, большим. Остров вообще изрядный, и вулкан на нем — дай бог, не такой, конечно, как Ключевская сопка, но настоящий вулкан, живой, огнедышащий. Я пишу его с большой буквы: Вулкан. Сто шестьдесят лет он молчал, то есть едва ли уж так и молчал, наверное, из чрева его доносились какие-то звуки, что-нибудь там шипело, урчало и грохотало, быть может, дымы и газы вздымались из кратера, и, может быть, даже иногда вылетали наружу вулканической бомбы. Я не бывал на Вулкане, не знаю (мне хочется сказать: «бог его знает», но бог не знает).

И вот он нынче взорвался — Вулкан. И говорят (опять-таки говорят), что несколько дней и несколько ночей в окрестностях Вулкана было темным-темно, тучи пепла застили Солнце. Не солнечный свет, а именно Солнце — Светило; как будто оно погасло. И первой мыслью у непосвященных людей, проживающих в ту пору на кораблях вблизи острова, была мысль о том, не началась ли атомная война, потому что столп пепла над Вулканом имел форму гриба...

Когда же всё несколько поразвеялось, прояснилось, когда к подножию Вулкана слетелись, съехались, сползлись вулканологи и взяли необходимые пробы, произвели анализы и сделали умозаключения, то появилась на свет новая версия о происхождении жизни на Земле. Именно в вулканических газах и прочей дряни, выплюнутой Вулканом в небо, ученые обнаружили нечто такое, изначальное — жизненное вещество, какие-то аминокислоты, содержащиеся в клетках живых организмов.

И значит, что же? А то и значит, что может статься, первый намек о жизни на Земле, гипотезу, первый вздох жизни подали именно вулканы, сколько-то миллионов лет назад, когда еще и Земли-то не было, только магма и плазма. Вот какие дела.

С этими мыслями я подлетал к небольшому острову в океане, вперясь в круглый иллюминатор небольшого самолета местной линии, созерцая распростертую внизу океанскую зыбь, похожую на застывшую лаву. В воображении моем рисовался облик новорожденного нашего мира, Вселенной, в ее первозданной незавершенности, исполненной нерастраченных грозных сил и шорохов. Мне предстояло увидеть — впервые — вулканический остров, пробный камень мироздания...

Этот остров к тому же еще получил известность после выхода в свет повести «Тысяча девушек». Содержание повести, ее сюжетные линии, узелки и прочие хитрости я позабыл (очевидно автор писал свою повесть не столько в расчете на вечность, сколько на мгновенный рекламный эффект). Однако осталась зарубка в памяти (еще ее называют «затесью»): есть в океане земля, где обитает тысяча девушек. Именно тысяча!

Девушки съехались отовсюду поработать на путине, то есть во время путины, когда рыбаки ловят рыбу, а девушкам надо изрезать ее на кусочки и уложить в жестяные баночки. Работа для маленьких и проворных девичьих рук. А заработки на острове, когда идет сайра и скумбрия, — мужские. Вот эта нужда в девичьих руках, а также и возможность для девушек хотя бы на время сравняться с мужчинами в заработке (есть отрасли, где женщины обогнали мужчин), ну и, конечно, естественная в молодости потребность увидеть мир, заодно показать ему и себя, подымают их, тысячу, с насиженных мест, завлекают на остров, как стаю перелетных белогрудых птиц (да простится мне этот эпитет «белогрудые»...)

Я думал о девушках, не о какой-нибудь одной из них, а именно о тысяче девушек. В мое сознание, напичканное всякой всячиной, внедрилась и эта абстрактная формула, гипотеза — намек на сюжет, разумеется, литературный, об острове тысячи девушек.

Один и тот же литературный сюжет может быть разработан многими авторами — у каждого свой аршин. Однажды я видел в кино, в документальной картине: девушки, день денской отстояв у конвейера с консервными баночками, вечером, с гудом в руках и ногах от долгой и монотонной работы, отправляются в общежитие, спят. И вот они спят, разметавшись и разрумянившись (картина цветная), а в это время уходят в море сейнеры и траулеры. Море расцвечивается огнями, как карнавальная площадь. Рыба-сайра идет на огни. Ее вычерпывают из моря. Работают парни: матросы и капитаны, тралмастера и рыбаки. Парни работают, девушки, уработавшись, спят.

Ранним утром приходят в спящую гавань с полными трюмами рыбы сейнеры и траулеры. Матросы и капитаны, тралмастера и рядовые рыбаки — молодые ребята, замертво схваченные мгновенной дремотой, валятся навзничь. Сладостно спят в своих кубриках, скинув на сторону одеяла, мускулистые, загорелые, в полосатых тельняшках...

В девичьих многоместных теремах звенят будильники. Как просыпаются девушки и потягиваются со сна, этого в фильме нет. Они стучат каблучками по деревянным тротуарам — в коротких юбочках или в брючках, спешат стать к ленте конвейера, изрезать и запечатывать в жестяные баночки пойманную парнями сайру. Тысяча девушек...

Я летел на остров в такое время, когда девушки, скорее всего, уже упорхнули, — в позднее, хотя и теплое, ясное время: золотая осень на Дальнем Востоке прелестна, долга. Летел я в командировку, меня послал мой журнал, чтобы огляделся и рассказал бы читателям, что там и как. Самим читателям не добраться: далековато, дороговато.

Ничего пока что толком не зная, не ведая о маленьком острове (как большинство читателей журнала), понятно, я обращался мыслью к заметным ориентирам: к Вулкану и тысяче девушек. Но Вулкан, извергнувшись замолчал бог знает на сколько столетий (не знает, не знает), девушки потянулись в родные места.

У одного из классиков, живущих или во всяком случае живших, в одно с нами время, я как-то прочел, что если, допустим, ты собрался на рыбалку, приехал в такое место, где ловится ну, скажем, кумжа, то ход этой кумжи закончится за день до твоего приезда. Тут некий закон обязательного опаздывания к удаче, огорчительный для рыбака и спасительный для рыбы...

Вообще я бы мог и не лететь на маленький остров: в командировке моей, как пункт назначения, назван остров большой; для читателей журнала что маленький, что большой — все в тумане. Я полетел не столько из интереса к вулканической деятельности и тысяче девушек, сколько потому, что на маленьком острове поселился мой старый товарищ по имени Павел. Павел Андреевич, скажем так...

Тут надо оговориться: я дал моему товарищу новое, литературное имя. Став героем произведения, он, да и не только он, любой имярек, уже автору не товарищ (гусь козлу не товарищ), а прототип. Прототипы бывают терпимыми и понятливыми, но, бывает, лезут в бутылку. Чужие души — потемки, даже и душа товарища.

С товарищем мы не виделись, может быть, лет пятнадцать, но старая дружба, если она завязалась в отзывчивые на дружеские и другие чувства возрасте, не только не отменяется с годами, но будто наращивает проценты, как срочный вклад в сбербанке. (Старый друг лучше новых двух).

Быть может, вначале и дружбы-то не было никакой, так, повстречались, сбегали в магазин, чего-нибудь пошумели, поспорили ни о чем. Возможно, съездили на рыбалку (ход рыбы закончился накануне), пообещали писать друг другу, да все недосуг. Но осталась зарубка в памяти, затесь — и смолой она затекла, и корой заросла, но можно довериться этой зарубке, сколько бы лет ни прошло; так в дремучем лесу приведут тебя затеси к лесниковой избе...