Не успевает. Дверь резко открывается, и его хватают за руку и затаскивают внутрь комнаты. Чонхо стоит перед ним, блестит своими черными глазами в темноте. Наклоняется и забирает из рук рюкзак, который Мингю зачем-то притащил с собой.

– Хватит бродить и ложись спать. Ты слишком громкий.

– Но я же даже не делал ничего, – возмущается Мингю.

– Я твои шаги на первом этаже с другого конца дома слышал.

Мингю сглатывает; надеется, что этого не видно было, но взгляд Чонхо все равно устремляется на его шею, а затем – обратно в глаза.

– В какую комнату я могу пойти?

– Спи здесь.

– Я не хочу спать с тобой.

Мингю даже в потемках видит, насколько выразительно на него смотрит Чонхо – эта чертова выразительность буквально повисает в воздухе неозвученными словами, до краев переполненными двусмысленностью.

– Да в чем, блядь, проблема? То ты сам на меня вешаешься, а теперь стоишь с таким видом, будто я в следующую секунду сожру тебя.

– Я не вешался на тебя. – Голос звучит почти обреченно, будто Мингю не опровергает чужие слова, а, наоборот, подтверждает.

– Бесишь иногда пиздец просто. – Чонхо кидает его рюкзак на кресло и отходит к кровати, садится на нее с размаху. – Сначала говоришь, что не можешь мне врать, а потом берешь и делаешь это, когда я спрашиваю, что не так.

– Промолчать не значит соврать. – До тошноты не хочется продолжать этот разговор. Не хочется настолько, что Мингю готов лечь спать прямо тут, на пол, и свернуться калачиком.

– Промолчать о чем?

Он подходит ближе и пихает Чонхо обеими руками, снова и снова, пока тот не оказывается на другом конце кровати. Забирается на нее сам, заматывается в одеяло и делает вид, что не ощущает эти чужие волны негодования. Думает сначала, что Чонхо все-таки решит продолжить донимать его расспросами, но тот молча ложится рядом, повернувшись к нему спиной.

Спустя долгую минуту Мингю чувствует, как его довольно ощутимо пинают – от досады, видимо. Он морщится и делает то же самое. Ответки от Чонхо не следует, поэтому Мингю закрывает глаза, шумно вздыхая.

Если бы кто-нибудь сказал ему, что теперь делать дальше.

Он сидит на гладко застеленной больничной койке спиной к двери и таращится на задернутые жалюзи. В палате темно, но ему хочется, чтобы стало еще темнее – и чтобы ни один солнечный луч не проникал в помещение со стороны окна. Мингю прикладывается к бутылке соджу, которая стремительно пустеет, и коротко смеется с нотками истерики на выдохе.

Запястья нестерпимо жжет. Он знает, что на коже расплываются лиловые синяки – прямо как чертово небо на закате. Внутри – пустота. Ничего совершенно, кроме звона, надрывающего уши изнутри, и сгустков тьмы в крови, которые мажут гарью по венам.

И так удивительно похуй на все вокруг. На себя – тоже. Сколько нужно выпить алкоголя, чтобы умереть от отравления? Ему хочется проверить.

Дверь за спиной открывается, и он слышит тихие шаги. Кто-то останавливается позади койки, но Мингю не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это. Слышится тяжелый вздох.

– Тебе нельзя тут быть.

– Еще бы мне было дело до этого.

– Мингю, – чужой голос кажется строгим, но он никак не реагирует, продолжая впиваться взглядом в жалюзи на окне, – иди домой.

– У меня больше нет дома.

За вторым вздохом опять слышатся шаги. Он моргает, когда окно перед ним загораживает женский силуэт. Смотрит на белый больничный халат и морщится – слишком ярко даже в потемках. Мингю отпивает из бутылки и усмехается: криво, горько. Девушка достает руки из карманов халата и подходит к окну, поднимает жалюзи. Он шипит, прикрывая глаза свободной рукой.

– Смотри, – она указывает на улицу, – мир все еще на месте.

– Да что ты понимаешь? – на повышенных тонах спрашивает он, убирая руку от лица. – Ни черта он не на месте!

– Может, и не понимаю, – девушка поджимает губы, – но мне, по крайней мере, не все равно.

– И что мне с твоего сочувствия? – Мингю кривится и отворачивает голову. – Оно мне семью вернет?

Она смотрит на него какое-то время, а затем переводит взгляд в окно. Думает о чем-то, судя по близко сведенный бровям, и теребит воротник белого халата с именным бейджиком сбоку. Мингю хочется, чтобы она ушла, но знает, что этого не произойдет – не сейчас. Значит, уйти должен он – и никогда больше не возвращаться.

– Не делай того, о чем потом пожалеешь, – говорит девушка, – не губи то единственное, что является главным напоминанием того, что она была в этом мире.

– И что же это? – едко интересуется он.

– Жизнь твоя, идиот. Ты думаешь, она была бы рада, видя то, как единственный родной ей человек живьем закапывает себя в могилу? – На Мингю смотрят так, что у него внутри (там, где пусто) что-то ухает вниз с размаху. Ухает, но он игнорирует это чувство – только с безучастным лицом в который раз отпивает из бутылки.

Девушка продолжает глядеть на него пронзительным взглядом, который царапает кожу, и даже не думает отвести его. Может, надеется, что достучится. Заранее провальная затея. Мингю начинает тихо смеяться, опуская голову так низко, что лица совсем не видно. Хочется подняться на крышу этой больницы, сорвать там горло, крича во весь голос до тех пор, пока он не исчезнет, пока кричать даже нечем будет. А потом прыгнуть.

– Если продолжишь столько пить, небо упадет тебе на голову.

– Оно и так упало мне на голову, – тихо отзывается он.

К нему подходят, останавливаясь вплотную. Мингю не успевает никак среагировать прежде, чем у него отнимают бутылку. Он поднимает голову и смотрит на то, как девушка в несколько глотков допивает остатки соджу. Допивает и бросает бутылку в мусорку, которая стоит в двух метрах от. Попадает.

– Тебя уволят. – Он пытается сфокусировать взгляд, но тот расплывается, как капля бензина на мутной луже.

– Я всего лишь студентка магистратуры, которая проходит здесь практику, никто меня не уволит, – улыбается она ему. – А теперь иди домой и проспись.

Мингю почему-то уже не хочется уходить. Ему хочется лечь на эту больничную койку, застеленную свежим бельем. Слиться с ней. Перестать существовать. И не прислушиваться к чужим словам, потому что ему нет дела до своей жизни больше, какой бы ценной ее ни называли.

Его жизнь бесценна. Но не потому, что настолько важна и значима. Просто она – мусор.

Он долго лежит с закрытыми глазами, боясь лишний раз пошевелиться. Боль накатывает волнами, накрывает с головой и ехидно подмечает, что совсем скоро он захлебнется и просто помрет. Мингю открывает глаза и смотрит на входную дверь. Уже давно светло. Сколько страданий ему придется вынести еще, прежде чем он спустится на кухню и найдет там аспирин? И канистру с водой.

Он медленно садится и щурится, поворачиваясь к окну. Чонхо все еще спит, лежа к нему спиной. Мингю хочется засмеяться, но получается только какой-то хрип: если спит Чонхо, значит, все действительно плохо. Он максимально тихо слезает с кровати и, пару раз качнувшись, подходит к рюкзаку. Достает из него свой старый телефон и зарядку, садится на пол, опершись спиной о кровать. Ждет.

Как только телефон включается, Мингю мгновенно заходит в галерею. Находит ту папку с фотографиями, в которую не заходил с тех самых пор, когда в последний раз был в больнице, где бабушка провела свои последние месяцы. Открывает, листает. Находит нужную фотографию – одну-единственную. Выдыхает так громко, что Чонхо позади начинает ворочаться.

Фото сделано не им. Он – сидит позади койки, на которой лежит его бабушка. У нее усталое бледное лицо, но она все равно улыбается, крепко держа его за руку. Мингю смотрит в камеру с недовольным видом, но по фото заметно, что он не испытывает раздражения или злости, потому что уголки его губ приподняты.