Он медленно поднимает руки и обнимает в ответ. Думает вдруг, что никогда его жизнь не была настолько правильной, как в этот момент. Мингю чувствует запах персиков, обнимает человека, которого хотел спасти больше, чем жить, и смотрит через плечо бабушки на Чонхо, глаза которого слишком черные и слишком красивые. И хочется, чтобы так всегда было. Чтобы всегда можно было чувствовать родное тепло рядом и видеть улыбку человека, для которого ты по непонятной причине стал чем-то большим, чем просто тусклым блеском потерянной звезды из другой галактики.

Мингю и вправду потерянная звезда. Ищет свет, в котором может сгореть без каких-либо сожалений. Окончательно и безвозвратно. И пусть после него ничего не останется, эту яркую вспышку всего, что осталось от его души, увидят те, ради кого и хотелось умереть.

Он только и успевает, что снять кеды, когда в коридор выходят мать и… отец. Высокий – Мингю ростом пошел не в него – и будто бы молодой даже в свои сорок пять, в белой рубашке и свободных брюках. Мингю теряется немного, смотрит на чужое предплечье, скрытое под тканью, – словно хочет увидеть шрам, который все еще помнит на ощупь, – и делает небольшой поклон, потому что просто не знает, как себя вести. Отец Мина смеется, хлопает его по плечу и приобнимает одной рукой. А Мингю – Мингю все так же продолжает рассыпаться внутри себя. Весь этот мир – проекция жизни и людей, которых у него никогда не будет.

(Но сейчас же есть?)

Чонхо достает из рюкзака огромную упаковку традиционных рисовых пирожных, перевязанных голубой лентой, и вручает ее хозяйке дома. Мингю лупит глаза и теряется еще больше, потому что как, как тот успел позаботиться еще и о таких вещах, когда он почти глаз с него не спускал? Мать Мина обнимает Чонхо, а Мингю кажется вдруг, что в этой семье не один сын, а двое. И от этой мысли становится только грустнее.

– Уже нашел себе невесту? – В шутку спрашивает мать, когда ставит перед Мингю тарелку с супом.

Тот давится воздухом, закашлять хочет, но получается не очень – сидит только с красным лицом и круглит глаза.

– Да ладно тебе, чего ты опять, – шикает на нее бабушка.

– Но я хочу внуков! – возмущается женщина, отбрасывая за спину волосы, заплетенные в косу.

– Да какие тебе внуки! А этот еще поди набегаться не успел. – Бабуля смеется, накладывая себе в тарелку кимчи. – И вообще, ему, может, больше мальчишки нравятся. – Она начинает хохотать еще громче и роняет кусок капусты на стол.

Классно, Мингю думает. Бабушка что в том мире, что в этом – остается все той же бабулей с неуместными шутками, которые большинство воспринимает в штыки. Он улыбается, разглядывая содержимое тарелки, и берет в руку ложку. На бабушкину тираду никто не отвечает – только отец громко отпивает соджу из стопки, а Чонхо давится смешком, неумело делая вид, что поперхнулся.

Сложно выразить словами чувства, когда сидишь в кругу людей, которые когда-то были в твоей жизни, но ушли, растаяли в воспоминаниях, будто снег по весне. И в размытой луже ты видишь их отражения, которые исчезают, испаряются безвозвратно на солнце, которое печет своими лучами из будущего, обреченного на то, чтобы все-таки наступить. Сложно выразить словами чувства, когда дышишь полной грудью, а легкие заполняют давно забытые, как ты думал, запахи из детства. Ты весь в них, они все в тебе, это как отдельная Вселенная со своими законами. И все, что остается, – только делать вдох за вдохом, умоляя себя запомнить этот момент навсегда.

Сложно выразить словами чувства, когда понимаешь, что потерянное однажды ты потеряешь снова, вернувшись в то место, которому принадлежишь. Мингю бросает на Чонхо долгий взгляд, плавая в мыслях где-то между «не хочу» и «я должен».

«Выбор есть всегда», – твердят умники, которых он ненавидит всей душой. Потому что они никогда не были там, где Мингю есть сейчас. Тут нет перепутий, нет перекрестков. Есть лишь тысяча дорог, у которых один общий конец, а за ним – ничего. И нужно повернуть назад.

– Чонхо, – мать Мина взмахивает руками, резко поменявшись в лице, – боже, как я могла забыть!

Она поднимается с места и убегает куда-то. Возвращается всего через минуту с пачкой каких-то бумаг и протягивает их Чонхо.

– Когда я к вам заезжала недавно, то проверила почтовый ящик. Хотела сразу отдать, но из головы тогда совсем вылетело из-за… – Женщина качает головой, не решившись продолжить. – Простите, обычно я не такая рассеянная.

– Все в порядке, – мягко улыбается Чонхо. – Если бы вы этого не сделали, то никто бы не сделал. Сами знаете, что мы в почтовый ящик почти не заглядываем.

– Там письмо, – вкрадчиво извещают его в ответ.

Он опускает взгляд на бумаги, сплошь состоящие из всяких рекламных листовок, и вытаскивает из середины тонкий конверт. Мингю, сидящий рядом, застывает с ложкой в руке и умоляет себя не подглядывать. Не спрашивать. Сделать вид, что он не слышал и не видел ничего, потому что это его не касается.

Но все равно смотрит на конверт в чужих руках и видит в адресе отправителя «Нью-Йорк, США».

– Забавно это, – говорит мать Мина. – Сейчас все отдают предпочтение всяким мессенджерам, а кто-то все еще пишет письма от руки!

– Иногда я думаю, что тут есть чему поучиться, – улыбается Чонхо и прячет письмо в карман. – Игнорируя прошлое, мы не можем полноценно жить в будущем.

Мингю кажется, что что-то идет не так. Неправильно совсем. Не по тому пути. Он откладывает ложку с растерянным лицом и извиняется, после уходя в уборную. Умывается холодной водой, смотрит долго на свое лицо в зеркале и думает, что не хочет больше быть тем, кем его знают остальные. Не хочет быть собой.

И он не понимает, зачем другие цепляются за то, что лишь всплеск, вспышка – нечто мимолетное, стремительно тающее. Зачем тебе падающая звезда, зачем тебе комета, зачем все звезды, вместе взятые, если есть солнце? Мингю смеется в свое отражение немного истерично и вытирает со щек капли воды.

Они возвращаются домой к десяти вечера. Мингю по пути едва ли произносит пару фраз, разглядывая то Сеул сквозь окно такси, то свои руки. А иногда смотрит на карман Чонхо, который слегка топорщится от конверта. Хочет, правда очень хочет узнать, что там. Кто тот человек, что написал. Зачем он пишет. Почему Чонхо нужны эти письма. Ведь нужны же, верно?

Когда Мингю подходит к окну на кухне, на улице начинает накрапывать дождь – слишком мелкий, чтобы его заметить с первого взгляда. Он давит в себе глупое желание вытянуть руку и поймать пару капель. Думает вдруг, сидят ли сейчас перед окном Тэён и Мин. Гадают ли, будет ливень или нет. Они не виделись всего несколько дней, а чувство такое, будто целую вечность.

Мелкий дождь заканчивается около двенадцати ночи. Мингю к этому времени так и не решается спросить у Чонхо, кто тот человек, от которого он получил письмо.

– Ты уверен, что хочешь именно такой цвет? Он будет быстро вымываться. – Высокий парень с вытатуированным на шее крестом с интересом разглядывает волосы Мингю.

– Не быстрее, чем пепельный, – хмыкает тот.

Он и сам не до конца понял, как оказался в этом кресле в салоне. В какой именно момент осознал то, что происходит, – когда Чонхо скинул ему в катоке адрес или же когда ехал в метро. Черт его знает. Да и есть ли хоть какая-то разница. Мингю разглядывает свое отражение из-под отросшей челки, что уже давно утратила свой серебристый цвет, и в который раз за последние дни хочет перестать быть собой.

(Не дни. Всю жизнь.)

Он осторожно чешет голову, возвращаясь домой, потому что кожа дико зудит, как и обычно после каждой покраски, и избегает взглядов на себя в любой отражающей поверхности. Мингю знает, что выглядит хорошо. А еще знает, что все осталось по-прежнему. Странно и глупо думать, будто, изменив цвет волос, ты изменишь самого себя. Но ведь нужно начать хоть с чего-то?