Все дружно кланяются – кроме Мингю, который жутко тормозит, засмотревшись на чужое лицо, потому что – нет, серьезно, так бывает? Чтобы отец выглядел так же молодо, как и сын?

– Ты прости, тут такое дело, – мужчина явно чувствует себя неловко, – кажется, мне нужно уехать.

– Кажется? – Чонхо вздрагивает, и настолько сильно, что это замечают все. – Ты только что вернулся.

– Да, но… Есть кое-какие дела, которые нужно решить, и…

– Хорошо, я понял. – Он резко меняется в лице. Мингю сбоку видит, как ломаются чужие губы, показывая широкую улыбку. – Ничего страшного. Напиши, как доберешься.

– Прости, я понимаю, что…

– Все в порядке, не переживай. – Чонхо громко ставит свой рюкзак у подножия лестницы, не переставая широко улыбаться. – Мы найдем, чем заняться.

– Да, да. – Мужчина кивает, подходит ближе, тянет руку к Мингю, но вдруг передумывает в последний момент и неловко приобнимает его одной рукой, отчего тот растерянно вздыхает. – Давно тебя не видел. Вы тут не скучайте, – добавляет он в конце и присаживается на корточки, чтобы почесать корги за ухом; собака расстроенно скулит.

Мингю кажется, что он чувствует себя нехорошо: когда смотрит, как отец Чонхо подхватывает портфель несколькими минутами позже и покидает дом, как сам Чонхо роняет свою улыбку так, что та вдребезги разбивается, стоит отцу исчезнуть из виду, как тускнеет лицо Юбина, которого начинает тормошить Тэён. Как Сонёль ломано улыбается, спрашивая, какую из комнат можно занять.

Ему нехорошо. Ему отвратительно. Ему хочется встряхнуть Чонхо и прокричать ему в лицо, что все нормально, что так бывает и «ты сам это понимаешь». Но Мингю ничего не делает – только сжимает лямку рюкзака и тупит взгляд, пытаясь вспомнить про себя, как пахнут персики. Как пахнет в месте – родном доме, – где тебя всегда ждут.

– Слушайте, тут много комнат, можете любые занять. – Чонхо достает из заднего кармана джинсов телефон и тянет губы в очередной улыбке. – А пока, если вы не против, мне нужно кое-что сделать. Там в баре на кухне есть пиво, можете открыть, а я скоро вернусь.

Он начинает подниматься по лестнице; исчезает где-то наверху, так ни разу и не оглянувшись.

– Хуже всего то, что это не впервые, – вздыхает Сонёль, а Мингю от неожиданности роняет свой рюкзак.

– О чем ты?

– Чур моя комната та, что крайняя слева на втором этаже! – вскидывает руку Юбин.

– Да пошел ты, я не пойду в соседнюю, – возмущается Тэён.

– Тогда вместе спать будем. А ты помнишь, что я пинаюсь как сраный тюлень.

– Да идите вы оба куда-нибудь, – возмущается Сонёль. – Пойдем собаку выгуляем пока. – Он дергает Мингю за рукав, в то время как тот все еще растерянно стоит посреди гостиной, не зная, куда себя деть.

Он все еще думает, что ему нехорошо. Все еще пытается отделаться от прилипчивого ощущения, будто горло подпирает тошнота. Мингю глядит на подножие лестницы, ведущей на второй этаж, смотрит выше, вспоминает Чонхо. И ему нехорошо – правда. Ему хочется исчезнуть в ванной и пробыть там половину вечности.

Мингю потерял все: родителей, бабушку, вырастившую его, учебу в университете, которая пророчила безбедное будущее, потерял веру в себя, цели, мечты. Самого себя потерял. У Чонхо есть друзья, которых он пытался оттолкнуть, но которые все еще рядом, у него есть живые мать и отец, есть все тот же университет и настоящая взрослая жизнь. У него есть все, о чем Мингю когда-либо мог мечтать: близкие, понимание, стремления. Даже деньги есть, которые могут исполнить любой каприз.

Мингю смотрит на себя и думает: «Пусто». Мингю смотрит на Чонхо и думает: «Так же».

Ты видишь человека, что кажется тебе полным со всех сторон, ты видишь человека, в котором до краев, в нем много этого и другого, там бездна целая. Но потом понимаешь вдруг, что даже у тех, кто выглядит полным и целым со стороны, внутри зияет все та же дыра, что так красиво резонирует с твоей собственной.

Чужая боль – твоя собственная боль. Та самая, которую ты игнорируешь, выставляешь на всеобщее посмешище.

Нет боли сильнее. Нет той боли, что будет ощущаться меньше. Боль – это боль.

(Каждый хоть раз в своей жизни хотел стать кем-то для кого-то, но почему-то не стал.)

– Давай туда свернем, – говорит Сонёль спустя пару минут молчания после того, как они покидают дом.

– Ты ведь был здесь уже? – нехотя отзывается Мингю.

– Да, пару раз. Мы тут как-то гуляли вместе с Юбином после того, как вы с Тэёном… – Сонёль жует слова и явно не желает заканчивать предложение, а Мингю ненормально.

После того, как что? Ссорились? Ему не хочется уточнять.

Они идут около пяти минут в тишине, и когда Мингю собирается спросить, куда и зачем они направляются, Сонёль останавливается, начиная звонко смеяться. Мингю смотрит вперед и теряется – на пару долгих секунд, которые замешивают кислород в его легких в самый настоящий пиздец.

Перед ними – широкое поле.

Оно зеленое. Оно настолько зеленое, что этого цвета хватило бы до конца жизни. Мингю вздыхает тихо и морщится, когда точно в сердце колет уже высказанным, но все равно глубоко спрятанным. Не успевает даже руку вскинуть с немым вопросом в глазах, как Сонёль срывается с места и бежит вперед, оставляя Мингю позади. Он целую минуту стоит, не двигаясь, наблюдая за тем, как тот, навернув пару кругов вдали, падает прямо на землю, раскинув руки.

Мингю делает глубокий вдох, прежде чем наклониться вниз и снять поводок с Куки, который все это время нетерпеливо подпрыгивает на месте. Смотрит вслед убегающей собаке и сам делает первый шаг. Медленно подходит к Сонёлю и глядит на него сверху вниз, загораживая спиной солнце. Тот улыбается и тянет к нему руку, в которой зажат криво сорванный цветок космеи.

– Присоединишься?

– Определенно, да, – не может не улыбнуться Мингю в ответ, забирая из чужой руки цветок.

Они лежат рядом и молчат, слушая фырчание Куки, который носится вокруг них и то и дело катается по траве. Мингю глядит на небо, на котором сейчас ни единого облака, и чувство такое, что этот сиреневый цвет наполнил его изнутри до самых краев. Он мнет стебель космеи меж пальцев и поднимает руку, поднося цветок к лицу. Ярко-розовые лепестки удивительно контрастируют с небом, но в то же время смотрятся до абсурда гармонично.

(Инородный пазл, обреченный быть лишним, может оказаться тем, которого всегда не хватало.)

– Как думаешь, – Мингю сглатывает, – могли бы где-то на другом конце Вселенной быть такие же мы, точно так же лежащие на поле?

– Почему нет, все возможно. – Сонёль коротко смеется. – Уверен, что в другой жизни мы с тобой тоже бы были знакомы.

Мингю поворачивает голову, чтобы бросить на него короткий взгляд. Думает, что все это – слишком. Что вся жизнь последние три недели – это слишком.

– И как бы мы познакомились? – Он переводит взгляд обратно на небо; точно над ними проплывает крошечное облако.

– Не знаю, но точно не в университете. Думаю, и у тебя, и у меня в тот момент мог быть сложный период, а мы бы помогли друг другу.

Сонёль подкладывает под голову сложенные руки. Мингю кожей чувствует его улыбку, чувствует ее в воздухе. И кажется, что еще немного – и он заплачет.

– В другом мире Тэён был бы еще более дотошным и временами раздражающим, Чонхо – младше на несколько лет, а ты… – Сонёль приподнимает голову и глядит на него, после чего смеется, – а ты был бы таким же, как сейчас.

Мингю прикрывает глаза. Хочет потереть переносицу, но удерживается. Точно под ребрами расплывается что-то невероятно горячее и совершенно необъятное.

– А еще в том мире небо другого цвета.

Сонёль забирает у него из рук космею, заставляя вздрогнуть и открыть глаза. Он нюхает цветок, оставляя на своем носу едва заметный след желтой пыльцы, и усмехается.

– Да, наверное. Но даже в другом цвете небо осталось бы небом – все таким же красивым.

Несмотря на то, что земля под ним холодная, Мингю чувствует тепло. И физическую потребность жить вопреки всему.