Я достал из кармана сложенную вчетверо пожелтевшую газету, открытую на развороте с пожаром, и едва сдержался, чтобы не смять ее в кулаке. «Неосторожное обращение с огнем младшего из сыновей привело к трагической гибели известной в городе художницы». С фотографии на меня глядела вся его семья. Журналисты в статье выражали соболезнования, неравнодушные готовы были скинуться деньгами, только вот о моей маме и Лор – ни слова. Словно нас и не существовало, хотя квартира этажом выше, в которую мы въехали в тот день, сгорела полностью. Люди, которых я любил, превратились в пепел. Но самое главное – даже воспоминания о них никто не стал хранить. Я мог умереть тогда – задохнуться в дыму, попасть под огонь. Мог погибнуть от голода, когда из приюта сбежал, – но я все еще жив. И эта мысль не давала покоя. Потому что смерть никого не отпускает просто так.

Я медленно поднялся по ступенькам. Пригладил ладонью волосы и позвонил в первую попавшуюся квартиру. Дело оставалось за малым – прикинуться другом младшего из Лавантов и узнать, куда они переехали. Вдох-выдох, улыбка на лицо. Стараться вести себя спокойнее.

Все получилось с третьей попытки. Пожилая женщина, живущая на одной площадке с погорельцами. Она позвала на чай, потом долго трепалась, но я покорно ждал и улыбался, иногда придумывал глупые истории из школьной жизни, «вспоминая» мнимую дружбу с Ником. Спустя полчаса она наконец выдала мне их новый адрес. В этот момент я подумал, что накопленных денег не хватит даже на билет. План созрел быстро. Я попросился в туалет и, пока хозяйка сидела в гостиной, обшарил карманы и вытащил из сумки кошелек.

На следующий день я несся сквозь Лондон во весь опор – меня искали. Полицейские сопоставили портрет вора с моей характеристикой из приюта, и теперь у меня на хвосте был весь чертов Скотланд-Ярд. Я прятался в подвалах, обходил стороной центральные улицы, залезал на крыши, чтобы переждать время до отправления поезда, но не учел, что старуха сообщит полицейским то, о чем я так усердно расспрашивал. Меня взяли на вокзале. Привезли куда-то в глушь и бросили в закрытой комнате.

«Военная академия? Вы уверены? Лучше уж Эдмундс, чем тюрьма», – услышал я по ту сторону двери. Спустя секунду она распахнулась, впуская высокого статного мужчину. Максфилд, черт бы его побрал, уже тогда вел себя нетипично. Вывел меня на улицу и оставил одного. Беглого преступника. Кто так делает вообще? Даже бежать расхотелось, ей-богу.

Единственная фраза, которую полковник мне тогда сказал: «С нами поедет моя дочь. Тронешь хоть пальцем – убью». И поэтому самое первое, что я сделал, оказавшись рядом с ней на заднем сидении машины, – взял за руку. На удивление, Виола не выдернула ладонь, а наоборот, так крепко схватила меня, что освободиться я смог бы разве что сломав себе запястье.

– Ну и куда мы теперь? – спросил я не без энтузиазма в голосе.

– Понятия не имею, – ответила она, упрямо глядя в окно.

Виола не задавала вопросы, не пялилась на меня с любопытством, не отшатнулась, брезгливо поморщившись. Словно мы были друзьями уже многие годы. По правде говоря, я не особо нуждался в друзьях, тем более таких. Да, ее присутствие было хоть и бесполезным, но приятным – она так напоминала мне Лор, что сопротивляться я не мог. Это потом меня на ней так переклинило, что не собрать, но сейчас не об этом.

Уже не в первый раз я покидал Лондон, но место, куда привез меня полковник, оказалось настолько не похожим на привычные мне приюты, что, вылезая из машины, я даже споткнулся, засмотревшись. Эдмундс напоминал средневековый замок. Тут же захотелось побродить по здешним каменным коридорам, заглянуть в подвалы. Наверняка и учиться здесь не так уныло. Я обернулся, чтоб поделиться восторгом с Виолой, но тут же одернул себя. Я здесь ненадолго. И так тонну времени потерял, пока мотался по детским домам. На пару недель пойдет – восстановить силы, подкопить денег, если найдется у кого отнять, – да и отправляться дальше. Нельзя сбиваться с цели.

– Шевелись, Ламм! – рявкнул полковник, и я поплёлся за ним.

Меня оформили на редкость быстро для таких мест. Конфисковали все вещи, выдали комплект казенной формы, грубые ботинки и туалетный набор, предупредив, что отныне я собственность Эдмундса. Черта с два, собственность! А потом отправили осваиваться, словно привезли в подростковый лагерь. Песни у костра распевать.

Я устало вздохнул, заранее предполагая, что и здесь придется отстаивать лидерство, – не привыкать, конечно, но это тебе не обычный приют для брошенок, – и поплелся искать спальню. Спустился вниз, прошел пару пустых залов, удивляясь, куда все подевались – в коридорах слонялись лишь единицы, – пока не услышал шум и голоса, становившиеся всё громче. Я подошел ближе. Из-за смеющейся толпы ничего толком было не разобрать, но уже через секунду мимо, чуть не сбив с ног, пронеслась дочка полковника. А потом меня буквально опрокинуло на лопатки всего одно слово.

– Лавант! – крикнул кто-то.

Второй расхохотался и присвистнул.

– Посмотри, как Ник ее осадил!

Чертов прекрасный Эдмундс! Разве бывают такие совпадения? Долгие месяцы я мечтал взглянуть ему в глаза. И вот он стоял напротив и ухмылялся. Тогда-то я и понял, что в жизни не бывает случайностей. Потому что смерть никого не отпускает просто так .

Раньше я ничего не знал о ней, теперь же стал ее орудием. Хотел я того или нет – она уже внутри, скулила, раздирая душу когтями. И пока я не выпущу ее на волю, мне не дадут жить дальше.

Оставалась только одна преграда, не позволяющая сделать то, что я задумал. Виола. От одного ее присутствия смерть успокаивалась, на время засыпала, как будто эта девчонка каким-то фантастическим образом влияла на нее.

Теплая, нежная, живая, а самое главное, только моя. Хотелось обнять ее и не отпускать ни на минуту, потому что только рядом с ней внутри затягивалась желающая мести чернота. Хотелось рассказать ей обо всем – но я не мог. Потому что даже у Виолы не было ответа, как не сойти с ума в одиночестве. Как перестать задыхаться в закрытой комнате. Не вскакивать от каждого щелчка зажигалки.

Так прошло лето. Мне удавалось сохранять хладнокровие, пока Виола не уехала – и с того дня держать меня на плаву оказалось некому.

Второй отряд спал. Стрелки часов перевалили за полночь. Дежурный, по «удачному совпадению», отсутствовал. А я стоял с занесенным над горлом Ника ножом – его собственным проклятым ножом – и не мог сделать этого.

Неправильно. Всё должно быть не так!

По спине побежал холодный пот.

Он заслуживает смерти! Заслуживает!

Глупая слеза скатилась к подбородку, руки задрожали. Надо было уйти, сбежать, пока не поздно. Ну же, давай!

Голова раскалывалась так, словно ее засунули в чугунные тиски. Я смаргнул слезы, полностью застилавшие глаза. Снова посмотрел на нож в руке.

Я не смогу уйти, когда судьба сама умоляет отомстить!

Не смогу жить, зная, что отпустил его!

Я не смогу жить, зная, что убил его…

Позади послышался шорох. Сердце забилось чаще. Я оглянулся, но никого не увидел. Снова поднял дрожащую руку и зажал рот рукавом второй. Опустил лезвие ниже к горлу Лаванта. Еще чуть-чуть… еще… Черт!

Нет. Не могу.

И я позорно сбежал, забился в угол, чтобы никого не видеть. Подтянув колени к груди, дрожал и глотал слезы, проклиная себя за слабость, как вдруг откуда ни возьмись появились два курсанта и, грубо подняв на ноги, подхватили под руки.

Вот и все. Конец. Наверняка дежурный меня заметил, и полиция уже на полпути сюда.

Меня тащили по коридору. Несколько раз толкнули в спину, заставляя идти быстрее. Потом впереди возникла лестница, и я недоверчиво поднял голову, не понимая, зачем меня ведут наверх. Ведь там располагался лишь один кабинет, и дорогу в него я уже и так успел выучить.

Хлопнув дверью, конвоиры слиняли, оставив меня один на один с человеком, которого я ненавидел чуть меньше, чем Лаванта. На полковнике не было привычной формы: вместо кителя – черный кардиган. Не горело верхнее освещение, и единственным его источником в кабинете оставалась настольная лампа, чей тусклый свет лишь раздражал глаза.