Гость поздоровался и спросил, где Хальвор.

– Муж уехал на собрание. Скоро вернется.

Хельгум присел. Не сказал ни слова, только время от времени бросал на Карин пристальные взгляды. Наконец гость прервал молчание.

– Мне говорили, вы больны.

– Да. Больна. Уже полгода не могу ходить. – Карин постаралась, чтобы ответ ее прозвучал сухо и обыденно.

– А я все собирался прийти и помолиться за вас, – сказал необычный проповедник.

Карин промолчала. Опустила тяжелые веки и смутно подумала: прячусь в раковину, как улитка.

– Матушка Карин, возможно, слышала, что Бог наградил меня даром целителя?

Карин такое вступление не понравилось.

– Спасибо, что вы про меня подумали, – сказала она холодно. – Но, думаю, ничего из этого не получится. Я не меняю веру отцов.

– А вы считаете, что Богу так уж важно, в какие слова облечена вера? Для Господа нашего важно одно: праведная жизнь. А вы, как мне кажется, всегда пытались жить именно так. По справедливости.

– Вряд ли Господь захочет мне помочь. Зачем тогда наказывать?

Наступило неловкое молчание.

– А спрашивала ли себя матушка Карин, за какие грехи послано ей такое наказание?

Карин не ответила, только сжалась внутренне. И вправду, как улитка.

– А я думаю, не за грехи. Что-то подсказывает мне, что Господь так поступил, потому что хотел еще большего почитания.

Карин рассердилась так, что даже щеки покраснели. Не думает ли Хельгум, что Господь наслал на нее паралич только ради того, чтобы явился этот горе-проповедник и ее исцелил? Совершил чудо?

Проповедник новой религии встал, подошел к Карин и положил ей на голову тяжелую руку.

– Хочешь, я за тебя помолюсь?

От его руки по всем телу побежали горячие, радостные токи, но Карин была так раздражена его наглостью, что стряхнула руку и даже замахнулась, будто хотела его ударить. Собралась сказать что-то обидное, но слов не нашлось. Посмотрела так, будто он тяжко ее оскорбил.

А Хельгум не удивился. Пожал плечами.

– Не стоит отмахиваться от Господа, – сказал он и пошел к двери.

– Не стоит, – с вызовом сказала Карин. – Надо смиренно принимать его кару.

– Говорю тебе: сегодня, в этот день, в этом доме, случится чудо.

Карин угрюмо промолчала.

– Думай обо мне – и спасешься, – сказал Хельгум и вышел.

Карин выпрямилась в кресле. Щеки ее горели, будто плеснули кипятком.

Неужели нельзя оставить меня в покое в моем собственном доме? – ее обуревала ярость. Подумать только, сколько проходимцев мнят себя посланниками Господа!

Внезапно она заметила: внимание ее крошечной дочки привлекло ярко и весело разгоревшееся пламя. Ни с того ни с сего – никто дров не подбрасывал. Девчушка встала на ножки и пошла к печи.

– Назад! – крикнула Карин.

Но какое там!

Малышка пару раз упала, смеясь при этом тем неотразимым, булькающим смехом, которому не может противостоять ни один взрослый. Но каждый раз, забавно кряхтя, упрямо вставала и шла к огню.

– Господи, помоги мне, Господи, помоги мне… На помощь! – крикнула Карин во весь голос, хотя прекрасно знала: в доме никого нет. На помощь прийти некому.

Девчушка подошла совсем близко к огню – и случилось именно то, чего Карин боялась: от треснувшего березового полена отскочил уголек и упал на желтое платьице.

И в ту же секунду Карин обнаружила себя стоящей на ногах. Не успела даже удивиться: бросилась к печи и рванула к себе девочку. И только когда стряхнула и затоптала все искры, только когда убедилась, что девочка даже не обожглась, – только тогда до нее дошел смысл произошедшего.

Она встала на ноги! Мало того, она может ходить и даже бегать…

Наверняка в эти секунды Карин испытала самое сильное душевное потрясение в своей жизни. Самое сильное потрясение – и самое большое счастье. Куда больше, чем может представить себе человек.

До нее дошло: она под защитой Господа. Она – орудие и исполнитель Божьего промысла. Посланный Богом святой человек вошел в ее дом, чтобы вразумить ее и исцелить заблудшую душу.

В эти дни Хельгум довольно часто стоял на крыльце хижины Дюжего Ингмара. Стоял и ни о чем не думал, любовался на окружающий пейзаж – с каждым днем он становится все прекраснее и прекраснее. Луга, и поля, и лес примеряют осенние уборы – кто желтый, кто красный, кто темно-бордовый. Березовая роща чуть поодаль напоминает волнующееся море расплавленного золота. И что удивительно – даже в ельнике тут и там мелькают золотые медальоны: березы не унимаются, не забывают золотить погожие осенние дни, даже если их опавшие листья заблудились в густом хвойном лесу. Чуть не каждая елка щедро украшена позолоченными игрушками.

Всем известно: даже самая убогая серая лачуга выглядит празднично, когда вечером зажигают свечи. И бедный шведский ландшафт в такие дни словно примеряет не доставшиеся ему по географической прихоти королевские уборы. Все в золоте; должно быть, даже на поверхности солнца сияния ничуть не больше. А может, и поменьше: не зря же ученые говорят, что и на солнце есть пятна.

Но Хельгум, глядя на роскошную игру красок, думал совсем о другом. Он думал о наступающем времени, когда волей Господа весь приход засияет истинной святостью, когда дадут всходы семена слов, брошенных им этим летом в души прихожан, когда можно будет собирать урожай справедливости и добра.

И вот первая ласточка: пришел Тимс Хальвор и пригласил его с женой в Ингмарсгорден.

Когда гости появились на огромном хуторском дворе, все было прибрано и красиво, потрудились немало. Не видно обычного хуторского беспорядка – выметены и собраны в вороха медальоны опавших листьев, инструменты снесли в сараи, телеги откатили на задний двор.

«Должно быть, не мы одни приглашены», – не успела подумать Анна Лиза, как догадка ее подтвердилась: Хальвор открыл дверь в гостиную, где было полно людей. И странная тишина – большая редкость, когда собирается столько народа. Самые уважаемые люди прихода сидят на поставленных вдоль стен длинных скамьях и торжественно молчат. Хельгуму все они, или почти все, уже знакомы.

Первый, кого он заметил, – Юнг Бьорн Улофссон с женой Мертой Ингмарсдоттер. И Кольос Гуннар с Бритой. Кристер Ларссон и Исраель Тумассон с женами – все они так или иначе родня Ингмарссонов. Пришла и молодежь: сын Хёка Матса Эрикссона Габриель, дочка присяжного заседателя Гунхильд и многие другие. Человек двадцать, не меньше.

Хельгум и Анна Лиза обошли всех, поздоровались за руку. По окончании процедуры Тимс Хальвор сказал:

– Мы, члены общины, много и долго думали над тем, что говорил нам Хельгум этим летом. Многие здесь принадлежат старинным родам, чьи предки всегда старались жить по-божьи, соблюдать заповеди. И если Хельгум хочет нам помочь, мы готовы идти за ним.

На следующий же день по деревне поползли слухи: на хуторе Ингмарссонов учреждена некая община. Ее члены утверждают, что им якобы известен единственный путь к истинному христианству и спасению.

Прошла осень, прошла долгая зима. Начал таять снег, и как раз в это время оба Ингмара – Ингмар-младший и Дюжий Ингмар – вернулись из леса. Пора запускать новую лесопилку. Всю зиму они жгли уголь и валили лес. Ингмар-младший сказал, что чувствует себя медведем. Вылез из берлоги и никак не может привыкнуть к сияющему в открытом небе солнцу. Все время щурился. Его раздражал неумолчный шум порога и громкие голоса на хуторе – уши привыкли к тишине. И в то же время радовался как ребенок. Вот так действует на людей весна. Юноша чувствовал себя ничуть не старше весенних побегов на березах. К тому же любой может представить, как приятно спать в постели после нескольких месяцев в насквозь продуваемом шалаше. Или насладиться домашним обедом.

А жить у Карин, в Ингмарсгордене, – даже описать трудно, до чего ж хорошо. Она заботилась о нем совершенно как мать. Велела сшить младшему брату новую одежду, никогда не забывала подложить лакомый кусочек, будто он и правду маленький ребенок.