Да, это ОНО. То самое.

Что же это за бесконечная даль, открывающаяся за чем угодно - за мглистым небом, за грядой гор, за запахами, приносимыми ветром - за всем, что есть на свете?

Поистине, она - во всех вещах, но ни одной из этих вещей не является.

Есть ли во всём сущем что-либо более изначальное, чем эта Даль?...

Море Хан Хай

К тридцати годам жизни я пришёл к выводу, что ни к какому занятию, кроме бродяжничества, призвания не имею и осознал, что нет мне в городе места под солнцем. Мало что связывало меня с тем образом жизни, который вполне устраивает большинство людей. Конечно, можно пытаться вписываться в этот "обычный" способ бытия, но для этого требуются дополнительные усилия. Терять мне было нечего, к весне я созрел к тому, чтобы радикально изменить свою жизнь и устроился на работу на одну далёкую пристань на Днепре, уехав из Киева. Так в начале апреля 1986 года мы со Шкипером оказались в селе Григоровка, в самом центре тех гор, с которыми были связаны вдохновляющие мгновения прикосновения запредельного.

Наша нехитрая работа состояла в том, чтобы привязывать пристающий "метеор" и отправлять пассажиров, везущих на базар свои мешки с картошкой и прочее добро. В остальное время можно было сидеть на носу баржи, одев черную кепку с пуговицей, в которых в селе ходят трактористы, и читать Карлоса Кастанеду. После суток дежурства два дня были свободны.

Пожалуй, это был явный перебор - в забитом, глухом селе, где целыми днями кудахтали в бурьянах куры и бегали в раскаленной пыли босоногие ребятишки, на ржавой барже сидели два таких amigos непонятной национальности в рваной советской военной форме и рассуждали о вещах странных и непонятных... о поисках ветра силы...

Если бы местные власти узнали, чем мы занимаемся, они бы, наверное, посчитали нас мексиканскими шпионами. Но поскольку Мексика находится от Григоровки далеко, нам удавалось умело маскироваться "под своих", и даже такие колоритные представители местного населения как Яким Бень, дед Пульпен и Гриша Жопа считали нас неплохими ребятами и часто приходили на пристань, рассказывая всякие дурацкие сельские истории.

Пекло солнце, на берегу баба Якилина пасла козу; в мистическом сверкающем свете, делавшим всё похожим на ртуть, возле пристани плавали гуси; вдали синели контуры призрачных гор, а мы со Шкипером таскали тросы, красили суриком баржу по повелению начальника (был там такой пинчес тиранитос) и рассуждали об искусстве сновидения, либо предавались фантазиям о том, что неплохо было бы купить в селе дом и превратить его в шаманское гнездо - вернее, в инструмент для улавливания ветра силы. Для этого дом нужно было соответствующим образом перестроить, привезти тачкой или даже принести на плечах особые камни с особых гор, расположить их в специальном порядке, а вокруг дома посадить деревья определенных пород, также взятые из различных мест силы.

Это было увлекательное алхимическое творчество, действительно помогающее уловить ветер силы и преобразовать его в иную форму, пригодную для человека. Шкипер вскоре исполнил эту мечту и построил себе такое шаманское гнездо, мне же предстоял иной путь - я ходил по дорогам, созерцал утреннюю и вечернюю зарю и всё глубже погружался во мгновение Великого Полдня. Я ждал - ждал встречи с женщиной, которой суждено было помочь мне овладеть ветром силы.

Возле нашей пристани была гора, обрывающаяся к воде песчаными склонами с большими глыбами камня. Местные жители называли её "Крутой горб". Именно эту гору было хорошо видно отовсюду в самом центре холмистой дуги побережья - невысокий мыс с одиноким деревом, у которого искрилась вода в мареве знойного полдня и останавливали свой бег белые точки "ракет" и "метеоров". Странствуя по берегу, я часто видел этот холм и мне казалось, что обрывы этого мыса всегда залиты ослепительно ярким светом.

Так оно и оказалось на самом деле. Когда я попал на Крутой горб, его склоны сразу понравилось мне своими песчаными осыпями, чистой водой под горой и огромными каменными глыбами, лежащими на берегу. Впервые я оказался здесь ещё в 80-м - мы с Ефремом доплыли до обрывистого мыса на моторной лодке, а летом следующего, 1981 года я был здесь с одной подругой и мы долго бесились в волнах и на песчаных склонах. С тех пор я проникся этим местом и оно стало символом входа в Волшебную Страну - фантастический мир подлинности бытия.

С обрыва струями стекали светло-серые, зеленоватые, жёлтые и ржаво-красные пески, а ветер выдувал в них причудливые столбики и башни. Между скал на песчаном дне играли солнечные блики. Прозрачность воды, камни, пески и яркий свет - всё это напоминало о давно исчезнувшем праморе Тетис.

Когда красный шар солнца рано утром поднимался над водой, отбрасывая перед собой радужную дорожку, небо над светлым обрывом было тёмно-синим и в него можно смотреть бесконечно, ни о чём не думая и входя в то неописуемое словами пространство, где были все дороги волшебных гор, все прожитые здесь дни и годы, все такие же утренние часы под обрывом и все дали, собравшиеся в душе в одну точку, яркую, как белая звезда.

Неподалёку было устье небольшого каньона с глубоким озером, отделённым от реки полосой намытого песка. Вдали над озером виднелась песчаная вершина горы Каменухи. Если бы не близость села, делающая эту лагуну довольно людной, она была бы одним из красивейших мест на всём побережье. Но я, отправляясь на песчаные осыпи Крутого горба, выбирал такое время, когда там никого не было, и по утрам спокойно плавал под горой в прозрачной воде, занимался на песке йогическими упражнениями, а потом поднимался по склону холма наверх. Каждый раз, когда я взбирался по этой осыпи, мой взор привлекал яркий цвет песков - зеленовато-коричневых, белых и оранжево-ржавых. Когда-то этот крупнозернистый песок был берегом, выглаженным морским прибоем, и бездонное синее небо древних эпох раскидывалось над оранжевыми дюнами, залитыми сверкающим светом...

В тот час, когда приближался полдень, я брал вёдра и шёл якобы "по воду". На самом же деле это был повод, чтобы ещё раз искупаться под песчаным обрывом Крутого горба. Воду я набирал в саду у дачника Романа, бывшего в прошлом капитана военного корабля, из скважины глубиной тридцать метров, пробуренной в самое основание столь любимого мною холма. Холодная, кристально-чистая вода с журчание бежала из шланга, наполняя оцинкованные вёдра; над головой зелёным сводом переплетались ветки цветущей вишни и вокруг них жужжали пчёлы. Сквозь просветы между листьями пробивался яркий свет майского неба.

Оставив полные вёдра под деревом, через огород я выходил на обрыв, откуда открывался далёкий горизонт, заполненный ярким светом. Синяя поверхность воды сверкала множеством хрустальных бликов, как будто это было настоящее море - тропический океан Тетис, плещущийся в своих фантастических берегах. Казалось, что ветер сейчас донесёт запах цветов не вишни и сливы, а магнолий и древней пальмы Nipadita Burtinii.

Сбегая с обрыва вниз и бросаясь в прозрачную воду, я включался в игру волн и сверкающих бликов - в ту дарящую счастье несравненную игру со Вселенной, в которой забываешь обо всём на свете. Ведь в образе древнего праокеана Тетис меня больше всего влекло то, что в нём не было моего "Я" оно растворялось в нём, как исчезает тающая в воде соль, находя себя во всём - в тёплой морской волне, в ласковой мягкости песчаного берега, в безбрежности небес, в солёном вкусе воды...

О, это возвращение к первоистоку, к тому праморю, всегда готовому принять в себя и растворить душу без остатка - праморю бесформия, праморю экстаза, в котором угасают все ветры, куда впадают все реки, где тонет моя мысль и мечта и где само моё человеческое "я" теряется без следа...

Много лет назад я прочитал в книге Фердинанда Рихтгофена - немецкого путешественника XIX века, известного своими экспедициями в Китай старинное предание о том, что на севере от великой китайской стены, на месте Монголии и Сибири когда-то было мифическое море Хан Хай. В те годы я хотел стать геологом и навсегда ухать в Восточную Сибирь. Уехать и исчезнуть там, среди бесконечных гряд гор и безымянных таежных рек; исчезнуть в забвении и безмолвии пустотности бытия - погрузиться в Дао, которое туманно и неопределенно, чтобы жить, как Чжуан Цзы конца ХХ века в ватнике и с геологическим молотком. Но тот вариант жизни не исполнился и мне предстояла иная судьба.