Аэропорт Душанбе встретил ночной духотой и зелёными светящимися буквами на здании аэровокзала, стилизованными под персидскую вязь. Сдав рюкзак в камеру хранения, я лёг на скамейку возле закрытых касс, положив под голову рубашку. В тёплом ветре надо мной шумело листьями какое-то большое среднеазиатское дерево - наверное, платан, - и яркие звёзды временами мерцали через просветы в его кроне.
Конечно, можно было бы доехать на такси до гостиницы "Таджикистан" или "Памир", но зачем? Разве плохо здесь, под платаном?
"... Ничего не ожидай от мира, и тотчас безмерно щедрым мир покажется тебе..."
вспомнил я слова Рудаки, вычитанные недавно в старинной книге "История Персии, ёё литературы и дервишской теософии". Я долго лежал без сна, думая о предстоящем пути к озеру Искандеркуль.
Рассказывают, что когда Александр Македонский в своём стремлении дойти до пределов мира достиг гор, называвшихся в то время "Парапамиз", его провели вдоль прозрачной реки с водой голубого цвета к её истоку, к лежащему между гор озеру, синему, как афганская бирюза. Какая-то неведомая мысль посетила Искандера у этого озера и он не захотел идти дальше, к пределам мира. В предгорьях Памира им был основан город Александрия Эсхата (нынешний Ходжент). С тех пор то горное озеро было названо именем Искандера - Искандеркуль.
Из этой тёплой южной ночи под кроной платана проляжет и моя дорога через перевал Анзоб и дальше, по узкому скалистому ущелью до того места, где прозрачно-голубая Искандердарья впадает в бурый, мутный Ягноб. Потом по реке вверх, до озера Искандеркуль, а оттуда - к началу ледника, стекающего со склонов пика Чимтарга.
Я был свободен в выборе цели и мог направиться в любую другую часть Памира, подробно изучив ночью расписание вертолетов, летавших в те годы в отдаленные уголки Таджикистана. Хотя не всё ли равно куда идти? Меня интересовало небо Памира и сверкающий свет великого полдня, а он в этих горах везде одинаков - и над озером Искандеркуль, и в Гарме, и в Джиргитале, и в Хороге, и в Кашмире, и, наверное, в Тибете.
Первоначально я думал подробно описать своё путешествие со всеми прикольными подробностями восточного колорита, виденного в разных местах. Но перечитав со временем старые записные книжки я отказался от этой идеи и сильно сократил эту историю, поняв, что по прошествии лет весь этот колорит воспринимается уже не таким интересным. Потому что поход через перевал, по жарким горным дорогам - это действительно не настолько интересно. Как не очень интересной была и езда на разбитых грузовиках по ущельям в компании чабанов-киргизов в засаленных халатах.
В кузове, где можно было сидеть только на цепи, натянутой между бортами, не снимая тяжелого рюкзака, бросало так, что вот-вот вывалишься, а дорога была лишь немного шире чем машина.
Так я добрался до населенного пункта "Зеравшан-2", помеченного на картах, как некий городок. На самом деле там не было никакого городка, а был всего лишь рудник с несколькими бетонными строениями и туннелем с рельсами, уходившем вглубь хребта. Что там добывали? - Аллах его знает...
На берегу Искандердарьи я заночевал на жестких камнях. Вода в реке действительно оказалась необычайного голубого цвета. В последних лучах солнца вдали, над громоздящимися скалами гасли снежные пики - Ягноб, Замин-Каро и другие. Здесь, под незнакомым небом, на каменистой твёрдой почве, у обочины дороги, ведущей в сторону кишлака Джик, я осознал, насколько далеко отсюда родные края... Если бы вдруг исчезли современные транспортные средства, сколько же пришлось бы идти по земле до Бабиной горы? Год? Или больше? Как шли по дорогам паломники в древности...
Вскоре я добрался до самого озера Искандеркуль и посетил все места, куда хотел попасть. Однако ветра силы и великого полдня я там не нашел, как не нашел их в прошом году в Туркмении. Оказывается, яркого горного солнца, блеска снегов и темной синевы неба Памира было недостаточно для возникновения такого чувства, как на Зарубиной горе. Видимо, секрет здесь был всё-таки в чём-то другом, и в горах Памира я понял, в чем этот секрет - врата, распахнутые в запредельное.
Полазив по горам, пока не надоело, и уже возвращаясь обратно, я провёл запомнившийся мне день на берегу реки Арг, берущей начало на леднике и впадающей в озеро Искандеркуль. Арг течет в глубоком ущелье, по берегам растут тенистые деревья и бесчисленные кусты эфедры, у воды были галечные косы, на которые можно было лежать, греясь на солнце. А рядом поднимались вверх километровые отвесные стены, прорезанные узкими ущельями каньонов. А ещё выше - белый снег, серый лёд, и всё это сверкает под солнцем алмазным блеском на фоне тёмного неба Памира.
Лёжа на берегу Арга, временами купаясь в холодной воде, а потом снова предаваясь созерцанию небес, я долго размышлял о смысле жизни, о вратах в запредельное и о местах силы. И понял, что в горах центральной Азии, куда я всегда так стремился, конечно, интересно, но в наших приднепровских холмах лучше.
Злота осiнь
Прошло метафизическое лето 1985 года, пожелтели листья на деревьях и холодными стали ночи. Идя однажды по набережной и глядя на едущие мимо пыльные автобусы с надписями "Богуслав", "Канев" или "Ржищев", я думал о зове дорог. Уже много лет меня не покидало предчувствие, что именно там, в этих городках и селах приднепровской Украины мне суждено найти нечто важное - ветер силы, невидимо присутствующий повсюду, как вездесущая пыль провинциальных местечек... И мне захотелось ощутить, как на дорогах, вьющихся через поля и холмы приднепровской Украины, или в залах ожидания захолустных автостанций прикасается к моей душе злота осiнь.
Это было загадочно и непостижимо - меня о звало к себе нечто, крещённое у истоков вечности по ту сторону добра и зла, поднимающееся над смыслом и бессмыслием к самим первоистокам мироздания - бесцельная игра атомов, мерцающих ночных звезд, небесных облаков, опадающих желтых листьев или человеческих судеб... Weltinnenraum, Душа Мира, обращающаяся ко мне, несовершенному человеку; бродяге на дорогах великого полдня, странствующему в поисках ветра силы. И вот она, многоликая, снова представала передо мной - в тёплом осеннем солнце, в безветренных ясных днях, в золотистых листьях пожелтевших осенних лесов, в ярких звездах, в запахе дыма, в ночном вое пса и в дали дорог.
В такую пору золотой осени - пору безветрия, остановки и угасания всякий человек, будь он молод или стар, печален или счастлив, неизбежно чувствует прикосновение смерти: дыхания осеннего ветра, уносящего всех нас, как пожухлые листья за край мира. Но в этом прикосновении осенней закатности бытия нет ничего трагического - все это человеческое, слишком человеческое... На самом деле смерть не есть ни добро, ни зло. Она вне этого, будучи возвращение к тому первоистоку мироздания, из которого всплыли и ты и я, и куда неизбежно нам предстоит вернуться.
"Не плач, не плач за юнiстю своєю
Минає все, i празима блiда
Там де палала буря молода
На шибi мертву висрiблить лiлею..."
Всё это старо, как мир. Как опадают листья с кленов в бучацких лесах и высыхают на холмах травы, так и многоликая жизнь растворяется, сбрасывая свои маски, и возвращается к первоначалам бытия, которые весной я искал в Голубом каньоне.
Осенний поток всеобщего увядания, угасания и растворения уносит и меня в бездонную глубину, к основаниям мироздания - к ней, Душе Мира, воплощавшей себя во всех женщинах, к которым я испытывал когда-либо любовь. Теперь она сбрасывает свои маски и наступает пора возвращения от её проявлений к ней самой - неуловимой, как ветер, летящий через миллионолетия; как шум ветра и дождя; как солнечный луч и песок, текущий между пальцами... На протяжении всех веков она надевала на себя различные маски, то воплощаясь в человеческой форме, то снова уходя в бесформенную глубину своего инобытия, оставляя меня на краю океана безбрежности без всякой надежды на её возвращение.
Ведь сама она не может ни увидеть, ни осознать себя, и потому порождает сознание и разум человека, чтобы через него - свои глаза и руки познавать саму себя. Но человек, идущий по этому пути, в какой-то миг уже не хочет быть просто глазами и руками Души Мира, желая вести с ней диалог на равных. Что это? Неслыханная дерзость?
