Мама! – крикнул он. – Мама!

– Джок, ты стал еретиком!

– Любовь, дядя, любовь! Только она принимается в расчет. Верь во что хочешь, но только будь добр и милосерден, как заповедал Христос.

– Вы видели Христа? – спросил кто-то из присутствующих.

– Еще нет. Но, надеюсь, такое время придет.

– Он разве не на небе?

– Небесных сфер много. Я поднялся невысоко. Но здесь все равно чудесно.

Во время этой беседы Энид подалась немного вперед. Глаза ее привыкли к темноте, и теперь она видела гораздо лучше. Девушка могла поклясться, что стоящий в нескольких футах от нее мужчина не был человеком, но в чем заключалась разница, ответить не смогла бы. Странным, бледно-желтым оттенком лица он резко отличался от сидевших в комнате мужчин и женщин. Держался этот юноша тоже как-то неестественно, напоминая походкой движения больных людей, затянутых в корсет.

– А теперь, Джок, – попросил Мейли, – расскажи что-нибудь нам всем. Ну, хотя бы о своей жизни там.

– Нет, дядя, не могу.

– Ну, пожалуйста, Джок, нам так хочется послушать тебя.

– Просвещайте людей. Говорите им, чем является смерть на самом деле, – заговорил призрак. – Бог хочет, чтобы люди узнали об этом. Потому Он и посылает нас. Смерти нет. Вы как бы перехожите в другую комнату. Трудно поверить, что ты умер. Я сам долго не верил, пока не увидел старого Сэма – уж в его-то смерти сомневаться не приходилось. И тогда я явился своей матери. Но она, – голос юноши дрогнул, – не признала меня.

– Не расстраивайся так, дорогой Джок, – сказал Мейли. – Она еще придет к высшей мудрости.

– Просвещайте людей! Учите их! Это важнее всего на свете. Если бы газеты, оставив всего на неделю болтовню о футболе, уделили бы такое же внимание спиритизму, люди узнали бы наконец истину. Всеобщее невежество…

Что-то яркое метнулось в направлении кабинки, мгновенная вспышка – и юноша исчез.

– Энергия кончилась, – сказал Мейли. – Бедный мальчик держался до конца. Похоже на него. Он и умирал так же.

Все молчали. Зазвучала музыка. Портьеры заколыхались – кто-то пытался выйти из кабинки, но миссис Линден, вскочив со стула, воспрепятствовала этому. Медиум впервые за весь сеанс зашевелился в кресле и застонал.

– Что случилось, миссис Линден?

– Неполная материализация – у этого призрака отсутствовала нижняя часть лица. Кто-нибудь мог испугаться. Думаю, на сегодня достаточно. Энергия почти на нуле.

Сказано – сделано. Понемногу комната осветилась. Медиум лежал, откинувшись в кресле, лицо его было бледным, на лбу выступил пот. Жена суетилась вокруг него, расстегивая воротничок и смачивая водой лицо. Гости, разбившись на группы, обсуждали увиденное.

– Потрясающе! – восклицала миссис Бэдли. – Неповторимое зрелище! Жаль только, что мы не увидели частично материализованный дух.

– Нет уж, спасибо, – сказал мистик, потерявший большую часть своего высокомерия. – Для моих нервов это слишком.

Аткинсон подошел к ученым.

– Что вы об этом думаете? – спросил он.

– В Масклин-Холле сеанс прошел удачнее, – ответил один.

– Помилуй, Скотт! – оборвал его другой. – Это несправедливо. Ты сам признал, что кабинка пуста.

– То же самое можно сказать и о сцене Масклин-Холла.

– Но у Линдена нет своей сцены. Он не может использовать театральную машинерию.

– Populus vult decipi,[6] – ответил первый, пожав плечами. – Остаюсь при своем мнении. – И он направился к выходу с видом человека, которого не так просто обмануть, а его менее скептический друг поспешил за ним, продолжая спорить.

– Ну, что вы на это скажете? – сказал Аткинсон. – Есть такой тип ученых, которые невосприимчивы к новому знанию и закоснели в предрассудках. Они из всех сил напрягают свои мозги, чтобы отыскать боковые пути, хотя перед ними – прямая дорога. Когда человечество вступит в царство разума, эти люди будут плестись в хвосте.

– Нет, – проговорил Мелоун, смеясь. – Замыкать шествие будут епископы. Так и вижу, как они, сбившись в кучу, идут, путаясь в сутанах, и последними входят в царство истины.

– Что-то уж больно сурово, – не одобрила Энид. – Среди них много хороших людей.

– Конечно, много. Но здесь причины чисто психологического порядка. Все они пожилые люди, их мозг поражен склерозом и с трудом воспринимает новое. В этом нет их вины, но факт остается фактом. Что вы замолчали, Мелоун?

А тот вновь увидел пред собою маленькую, приземистую фигурку, вспомнив, как радостно, заслышав его голос, простерла она к нему из темноты руки.

Оставим на время наших героев, с которыми мы совершили увлекательное путешествие в зыбкий и туманный, но бесконечно важный для человечества мир иного опыта и иной мысли, и перейдем теперь от исследователей к исследуемым. Войдем в дом Линдена и всмотримся в жизнь профессионального медиума со всеми ее светлыми и темными сторонами.

Чтобы попасть к нему, пройдем по шумной Тоттенгэм-Корт-роуд, где разместились крупные мебельные магазины, и свернем на тихую, ведущую к Британскому музею улочку, сплошь застроенную однообразными, унылыми домами. Улица эта именуется Тулмис-стрит, а дом под номером сорок именно тот, который нам нужен. Он ничем не выделяется среди остальных – такой же серый и невыразительный. Поднимемся по ступеням к потемневшей от времени двери, откуда через окошечко робкий посетитель может увидеть лежащую в передней на маленьком круглом столике огромную Библию в позолоченном переплете и взбодриться духом.

Откроем безотказным ключом воображения запертую дверь и, пройдя через сумрачный холл, поднимемся наверх по узкой лестнице. Хотя почти десять часов утра, мы найдем знаменитого чудесника еще в спальне. Не надо забывать, что вчера вечером он провел трудный сеанс – для восстановления сил требуется время.

Когда мы так бесцеремонно растворили дверь в спальню, медиум сидел в постели, облокотившись на подушки, на коленях – поднос с завтраком. Если бы сейчас его увидели те люди, что молились вместе с ним в спиритуалистических церквях или благоговейно внимали ему на сеансах, где он демонстрировал величайшие способности духа, то они, вероятно, не смогди бы сдержать улыбки. При тусклом утреннем свете лицо его казалось болезненно бледным, а кудрявые волосы нелепой копной вздымались над высоким, говорящим об остром уме лбом. Распахнутый ворот ночной рубашки открывал массивную, бычью шею, а широкие грудь и плечи свидетельствовали о недюжинной силе. Он жадно поглощал завтрак, одновременно беседуя со своей черноглазой живой женушкой, присевшей на край постели.

– Так ты считаешь, Мэри, что все прошло неплохо?

– Сносно, Том. Там были двое, они всюду совали носы, вынюхивали и выпытывали. Называют себя учеными. Боюсь, в присутствии таких пройдох даже у библейских патриархов опустились бы руки. Какой уж тут союз сердец, о котором говорится в Библии.

– Ты абсолютно права! – в сердцах воскликнул Линден. – Герцогиня была довольна?

– Думаю, очень. И Аткинсон, хирург, тоже. Был еще новый гость, журналист Мелоун. Лорду и леди Монтнуар, а также сэру Джеймсу Смиту и мистеру Мейли явились их близкие.

– Не удалась часть вечера, посвященная ясновидению. В голову все время лезли их глупые мысли, вроде: «Это, наверняка мой дядя Сэм». Очень мешает.

– А они-то думали, что помогают. Таких людей много. Других сбивают с толку, а себя только обманывают.

– А вот в транс я вошел легко, и рад, что материализация удалась. Но сил потерял много. Сегодня утром я как выжатый лимон.

– Да, тебе прилично досталось. Пожалуй, надо поехать в Маргит отдохнуть.

– Может, на Пасху удастся выкроить недельку. Хотелось бы. Чтение мыслей и ясновидение еще куда ни шло. А вот материализация меня очень изматывает. Но я еще не так плох, как Хэллоуз. Тот, говорят, после сеансов не может перевести дух и валится замертво на пол.