– Господин Уэльбек, как Вы относитесь к такому определению вашего романа и произведений тех, кого записывают с Вами в одну обойму?

– Не я же это слово изобрел, да и с «обоймой» особой общности не ощущаю. Я считаю себя поэтом, который пишет романы, и потому мне ближе поэты, особенно те, которые пишут романы. А «обойма» – они пишут только о негативной стороне жизни, об отвратительном и невыносимом, а я – реалист, я пишу то, что есть.

– Между тем, все сходятся во мнении, что «Элементарные частицы» – крайнее выражение мерзости бытия, которое только можно себе представить, признаться, и я, читая Ваш роман, поняла, почему он вызвал столько скандалов. Дело не в том, что со страниц книги не сходят «бесчувственные» онанизм, гомосексуализм, групповой секс, порноклубы, а в том, что вся интимная сторона жизни описана Вами, выражаясь юридическим термином, «с особым цинизмом».

(Для читателя приведу хотя бы одну, не самую шокирующую сцену: герой входит в спальню к матери, где она спит рядом со своим любовником, раздвинув ноги. Он рассматривает ее влагалище, подходя все ближе, но дотронуться не рискует. Выходит, мастурбирует, видя, как на него в это время смотрит кошка. Кончив, он хватает камень, и размозжив кошке голову, отмечает, что ее мозги забрызгали все вокруг.)

– Скандалы ведь шли не от читателей. Сначала на меня подала в суд организация, в которой я проводил много времени – «Пространство возможного». Это такое либертерианское место отдыха, каких сейчас появилось много, и они были недовольны, что я раскрыл их назначение (групповой секс. – Т.Щ.). Во втором издании, вышедшем очень вскоре после первого, я переправил реальное название на вымышленное, и всё успокоилось.

– Но на этом скандал не закончился.

– Да, следующий был связан с присуждением Гонкуровской премии. Я был номинирован, и лицеисты, которым каждый год предлагают сделать свой выбор из списка номинантов, выбрали мой роман. Тут восстали и учителя, и школьная инспекция, сочтя мой роман безнравственным, и потребовали исключить его из списка. Так мне не дали Гонкуровскую премию.

– И Вы, кажется, выражали публичное неудовольствие тем, что премию дали писательнице Поль Констан (она, кстати, тоже участвует в программе «Французская литературная весна в России»).

– Просто это странно, почему-то исключать из списка. Меня также исключили из журнала «Перпендикуляр», который я же и создал в издательстве «Фламмарион», издающем все мои книги, в том числе «Элементарные частицы». Странно, что после выхода этой книги, принципиально не отличающейся от того, что я делал раньше, мои коллеги и, как казалось, единомышленники по «Перпендикуляру», стали обвинять меня в расизме и сталинизме. У меня вообще нет никакой политической позиции, я не левый и не правый, а во Франции нужно быть или правым, или левым, левые – почти все деятели культуры. Мне наплевать. В результате кто-то из журналистов придумал мне определение: «левый реакционер». (Во Франции студенты и интеллектуалы традиционно считают левых прогрессивными, а правых – реакционными – Т.Щ.). Недавно мне, как и другим известным писателям, пришел призыв подписать письмо против Ле Пена. Я ничего не ответил, меня политика не интересует.

– Расскажите тогда, что Вас интересует. (Здесь необходимо пояснить читателю, что Мишель Уэльбек – человек не только аутичный, некоммуникабельный, говорящий в минуту по одному слову. Увидев диктофон, он сразу посоветовал мне записывать от руки, поскольку «на пленке вы не услышите ничего, кроме невнятного бормотания», – что и оказалось. Говорит он тихо и сбивчиво, непривычно держа сигарету между третьим и четвертым пальцем, производя впечатление человека бесстрастного, при этом депрессивного, при всем том – сильного и авторитарного. Некоторые видят его искренним и трогательным, другие – мрачным и злобным. Уэльбек, по самоопределению, циклотемик – этим он объяснил то, что все время противоречит себе, что не имеет мнения ни по какому вопросу. В одну минуту ему кажется так, в следующую – по-другому. Потому в разговоре о любом предмете он высказывает несколько взаимоисключающих суждений. В связи с этим я приведу лишь те из них, которые для него, видимо, действительно важны и повторяются неизменно. Впрочем, то же самое можно найти в его книгах, которые в обозримом будущем выйдут на русском языке.)

– Жизнь очень изменилась за последнее время. Буржуазной, иудео-христианской морали больше не существует. Противопоставление сексуальности и чувства, нарциссизма и любви, муссировавшееся в прежние десятилетия, ушло. У молодых авторов сексуальность подается гораздо более реалистично, чем раньше. Золотой век любви – 50–60-е годы, он прошел. Индивидуализм, воцарившийся, по крайней мере, в западном обществе, – это неспособность принадлежать к чему-нибудь, что превосходит ваше личное понимание. Энтузиазма стало гораздо меньше. Человек как элементарная частица – это одна из клеток общества, которые ничем между собой не связаны.

У новых писателей (Вирджини Депант, Винсент Равалек, Мари Даррьёсек) нет никакой общности стиля, эстетики. Общее – места, те самые «места отдыха», о которых я говорил. Сегодня объединяют не идеи, а места, в которых люди проводят время. Нынешний мир холоден, геометричен, депрессивен. Его содержание – это прилаживание в нем временно существующей материи. После смерти нет ничего. Как ни странно, из ценностей и установлений прежних эпох выжило всего одно явление: пара, союз двоих (непереводимое французское слово le couple).

– Ваш роман заканчивается утопией, неким выходом из тупика жизни: клоны, приходящие на смену людям к середине следующего столетия. Почему Вы подчеркиваете, что клоны асексуальны?

– Потому что двигатель нашего общества – это ставить палки в колеса нашим желаниям. Если бы было возможно умерить желания и облегчить их реализацию, жизнь стала бы не столь грустной.

– Что доставляет Вам удовольствие?

– Автоматизм. Я начал писать, потому что меня увлекли рифмы, это было в 82–83 году. Механистичности, повторяемости много в детстве: можно сто раз играть в одну игру, повторять одни и те же слова, считалки, сказки, стихи – и никогда не надоедает. Я никогда не работаю над стихами: написалось как написалось, это ближе всего к фотографии. Над прозой, к сожалению, приходится работать. Я не люблю работать, а тем более, зарабатывать деньги.

– В Вашей книге стихов один из эпиграфов – «Поэты – единственные, кто могут не зарабатывать деньги и не казаться при этом смешными». Вы, между тем, много лет работали в науке.

– К счастью, я имею возможность больше не работать.

– Газета «Фигаро» писала, что появилось поколение писателей, которые не только пишут о гнусных вещах, но и говорят о них гнусно. А есть ли для Вас, как для человека, какие-нибудь ценности в жизни?

– Доброта.

«Знаете, я в своем возрасте чувствую в себе больше страсти, чем у наших молодых, я бесконечно путешествую, собираю людей, чтобы с ними говорить, как Иисус Христос, которого я люблю и который во мне тоже воплотился. Я живу с энтузиазмом».

* * *

Ален Роб-Грийе известен в России не только своими романами, но и фильмами («Транссибирский экспресс», «В прошлом году в Мариенбаде»). Но прежде всего он, конечно, культовая фигура послевоенных лет, основатель школы «нового романа», до появления Мишеля Уэльбека был последним «скандальным» писателем Франции.

– Господин Роб-Грийе, как Вы оцениваете сегодня «прекрасную эпоху» 50–60-х, Ваши идеи и поиски тех времен?

– В свое время я действительно не отдавал себе отчет в том, что это было счастливое время. Тогда мы только недавно вышли из войны, и в людях была энергия, любопытство, жажда каких-то новых форм, смыслов – то, что постепенно исчезло. Теперь некоторые говорят: надо, чтоб была война, чтоб снова настала эпоха интеллектуализма. Лучше бы ее, конечно, не было, поскольку это была бы очень страшная атомная война.