Париж по природе своей – город постмодернистский: он – собрание цитат всего мира, он сам – мир, меняющийся каждую минуту.

Легко узнать коммунистические районы: бедные, уродливые, грязные. То ли потому что такие люди становятся коммунистами, то ли коммунизм развращает – факт тот, что восток и север Парижа усилий делать не любят. А может, это вообще свойства Востока и Севера, где бы они ни находились. Самый респектабельный в Париже, как и в Москве, – запад, а юг ведет к Версалю, бывшей резиденции королей, ныне – пестрому и оживленному пригороду, обступившему дворец со всех сторон. Во флигелях дворцового комплекса – то приемы, то концерты, так что королевским теням не скучно.

Сакре-Кёр – вершина горы Монмартр, к нему можно совершить настоящее паломническое восхождение за «священным» медальончиком Сакре-Кёра.

Вообще-то Париж переживает период скуки: никаких тебе клошаров и хиппи «шестьдесят восьмого» – только унылые бомжи, никаких сюрреалистов, импрессионистов, дневавших и ночевавших в кафе, куда сбегались «приобщиться к биению жизни» толпы парижан, – один лишь ресторанный бизнес, процветающий на их именах. Ушла и эйфория «потребления» 80-х, когда помойки изобиловали исправными стиральными машинами, телевизорами и прочей техникой потому лишь, что все хотели иметь самые новые и модные модели. С ностальгией вспоминают парижане об «интеллектуальных» взрывах 50-х (Годар, Роб-Грийе, Кокто) и 70-х годов (философы Бодрийяр, Деррида, Ролан Барт), когда все стремились докопаться до истины. Сейчас, как кажется, спад, депрессия – возможно, это просто кажется современникам, как когда-то им казалось окончательным падением Парижа взятие Бастилии, постройка Эйфелевой башни, Бобура, установление в городе модернистских скульптур Танжера. Но Париж по природе своей – город постмодернистский: он – собрание цитат всего мира, он сам – мир, меняющийся каждую минуту, и не забывший ничего с момента своего сотворения на маленьком острове Ситэ. Гюго советовал: «Вдыхайте Париж, это сохраняет душу».

2000

* * *

Алезья из языка изъята,

Монпарнас отправился в пампасы.

Еще как бывает место свято

пусто! Ну не свято, пусть, а красно,

или выше степенью – прекрасно

было это логово накала:

прямо в сердце мне вино вливало,

и оно искрило сваркой тел,

или просто ангел пролетел.

Пролетел. Слезами истекало

белое вино, и я алкала

воздух смога. За стеклом Париж

скрылся, отражением в витринах

 я осталась, привиденьем лишь.

Так и поселяются в старинных

замках – на Луаре, в Фонтенбло,

и из речи исчезает мякоть,

превращаясь, если долго плакать,

не в сухой остаток, а в стекло.

2002

Что значит шампанское

…события закружились вслед за моей кружившейся от шампанского головой.

«Советское – значит, шампанское», – была такая в СССР присказка, лишенная смысла, но исполненная сарказма. Другого шампанского, кроме советского, мы не знали, пить его я обычно отказывалась, от него болела голова. Но я любила Новый год со всей его атрибутикой: елкой, блестками, Дедом Морозом и загадыванием желаний ровно в полночь. Для этого непременно надо было поднять бокал шампанского, осознать величие момента и выпить до дна. И вот, наверное, оттого, что шампанское было советским, ненастоящим, желания исполнялись плохо.

1991-й Новый год впервые прошел без шампанского – его просто не было в продаже, как и ничего другого, на прилавках стояли только банки со сливовым компотом. После бокала компота голова все равно болела, поскольку у меня было тогда сотрясение мозга. Следующий Новый год, 92-й, я впервые встречала не дома: в Мюнхене. Там я узнала, что шампанское – значит, французское, а другого не бывает. Шампанское производят во французской провинции Шампань, остальные напитки этого рода называются игристыми винами, в Германии – sekt. Но пили мы в Мюнхене не sekt, а самое что ни на есть шампанское. Я, как обычно, загадала желание, и было оно каким-то отчаянным и расплывчатым, больше похожим на нервный срыв: «Доколе!». Большая, бессмертная, настоящая, безоглядная, умопомрачительная – где она? Почему ходят, как сказал поэт, «в праздной суете разнообразные не те?». И еще: Мюнхену, второй стране, где я жила после СССР, хотелось поскорее откланяться, но работа была именно там. И наконец: я объездила уже много стран и никогда не была в той, к которой меня приучали с детства: французский язык, литература, план Парижа так и оставались чисто теоретическим знанием, которое должно же было когда-нибудь соединиться с жизнью!

Шампанское – значит, французское, а другого не бывает.

Такой вот ряд претензий вызвали один за другим бокалы шампанского, после которых голова не заболела, а стала кружиться в переносном смысле слова. Кружение это привело к совершенно удивительным последствиям. Неожиданно мне пришло приглашение на фестиваль во Францию, на фестивале мне неожиданно предложили контракт на книжку, съездив еще пару раз в Париж, я и не заметила, как там поселилась. Просто так, без вещей, считая, что я все еще «прописана» в Мюнхене. Так же неожиданно дали вид на жительство, подвернулась квартира, события закружились вслед за моей кружившейся от шампанского головой, и в благодарность этому чудодейственному напитку я даже поехала в провинцию Шампань, проделав туристический маршрут, называемый «La route de champagne», «дорога шампанского». Мне показали, как оно делается, объяснили, чем «Moet et Chandon» отличается от «Pipper Heidsick». Французы вообще умеют себя подать, и из производства шампанского сделали этакий мини-диснейленд, когда турист едет в вагонетке по черному подземелью, а у него на пути вдруг высвечиваются огромные гроздья винограда, бочки и все то, что сопровождает процесс изготовления этого торжественного напитка.

Та новогодняя ночь казалась мне пиком, самым высоким и счастливым днем моей жизни. Впоследствии оказалось, что все же это была волшебная сказка.

Незаметно, после мая, когда я обосновалась в Париже, наступил декабрь. Я только что вернулась из поездки в Москву и ощутила, что вокруг – милые, но совершенно чужие люди. Встретилась со старым другом, женатым человеком, который как раз приехал работать в Париж. Он добивался моей любви все пять лет нашего общения, и я вдруг сдалась: просто это был единственный родной, то есть знакомый еще по первой моей стране, человек. Именно с ним, в Москве, я впервые обрела франкоязычного собеседника. А тут, и ахнуть не успев, оказалась за не известной мне доселе чертой. Произошел фейерверк: то самое умопомрачительное, безоглядное, называемое «не могу без него жить». Мы расставались только на время его работы. Он сказал жене, что любит меня, скандал был чудовищный, с далеко идущими последствиями, в силу специфики его дипломатической службы. Жена тут же уехала домой, в Бельгию, а вскоре настал Новый год. 31 декабря мой избранник поехал встречать его с семьей, от Парижа это три с половиной часа на машине, а я отправилась в отель «Лютеция» (Лютеция – первое название Парижа), куда меня пригласила на новогоднее торжество редакция французского радио «France-Culture».