Франция называется на острове исключительно метрополией, и отношение к ней на протяжении трех веков реюньонской обитаемости менялось не раз. Первые колонизаторы прозвали остров Бурбон, по имени правящей французской династии. В 1664 году Людовик Четырнадцатый решил, что для успешной конкуренции с другими европейскими монархиями надо создать транснациональную компанию. В смысле, компанию французскую, но действующую по всему миру. Так была создана Вест-индская Компания (La Compagnie des Indes Orientales), и роль острова Бурбон быстро определилась: там стали выращивать кофе. Где кофе – там и рабы. Поразительно, но золотой век острова – это век кофе, хотя он же и век рабства. Именно в этот период здесь росли промышленность и достаток, остров обеспечивал себя сам. Все бы хорошо, но не хватало трех вещей: свободы, равенства и братства. Потому с побережья, где и сегодня живут зажиточные реюньонцы, мадагаскарские рабы убегали в горы, чтобы быть свободными.
Рассказывают, что рабы из континентальной Африки покорялись судьбе, а мальгаши поднимали восстания. К ним присоединялись белые, их называли «маленькие белые», до сих пор их потомки называют себя потомками маленьких белых. Это младшие дети в семьях колонизаторов. Французские законы того времени лишали младших детей наследства (может, детей рождалось слишком много и на всех не хватало?), и они тоже уходили в горы. Именно там и выковалась креольская нация – язык, музыка малойя (местный блюз, когда Лоран слышит ее, у него загораются глаза), креольская кухня. Кухня проста: чечевица, сладкая картошка батат и шушу. Шушу – волшебный плод. Учитывая, что сегодня на острове 37 % безработицы, половина населения живет за чертой бедности, а выживает остров, кормящийся туризмом и отчасти сахарным тростником, только благодаря европейским дотациям, шушу поистине спасителен. У него едят корень, траву и плод, на первое, второе и третье, из него плетут шляпы и корзины, он зелененький и в пупырышках, и растет без капризов.
После съеденных диких животных пришлось заводить креолам домашних, но удивительное дело, что гастрономические рестораны и мясо, и рыбу импортируют из метрополии. Считается, что островные рылом не вышли. А гастрономические рестораны готовят, конечно, французскую кухню, но, как они выражаются, с креольским акцентом. Рис вместо картошки, соус карри и кокосовый вместо французских сливочных и горчичных.
Просто непонятно было, как жить на вулкане, а жить хотелось, так и прививали там растения, животных, птиц, разные народы – одни принялись, другие не вынесли, третьи, смешавшись, образовали невиданные доселе породы.
Седерик, водитель, возивший меня ежедневно по горам, возможно, и не отказался бы стать рабом. Во всяком случае, всю дорогу жаловался он именно на свободу. Хозяин платит мало, не нравится – уходи, конкуренция большая. Платить меньше французского МРОТа в 1140 евро здесь не имеют права, но эта минимальная оплата оказывается и максимальной. А на острове почти всё – импорт, втридорога, а налоги все равно плати, так не проще ль получать пособие, какое положено любому неработающему гражданину Франции, и халтурить за черный нал? Седерику не деньги нужны, чтоб с них самому платить налоги и страховки, ему нужна крыша над головой, еда, одежда, и чтоб все это было гарантированно и пожизненно. Судя по всему, именно таким и было рабство на о. Бурбон. Всё дают, разве что никакой свободы передвижения, так куда и передвигаться из отрезанной от мира кляксы на воде?
Свободу вероисповедания тоже колонизаторы притеснили: мадагаскарские рабы были анимистами, то есть раз в год у них был настоящий, не игрушечный Хэллоуин: они вынимали кости своих предков из гробов, мыли их, совершали над ними какие-то обряды и захоранивали обратно. Французы запретили анимизм, и вот результат: 75 % реюньонцев – католики. Остальные – китайцы-буддисты, индусы-тамилы и индусы-мусульмане – «арабы», как их здесь называют, «ислам» и «араб» здесь синонимы. Но индийцы и китайцы пришли на остров уже после отмены рабства, как наемные работники, влившись в свободу, равенство и братство, олицетворенную на острове тростником. Кончилось рабство (оно было отменено здесь 20 декабря 1848 года) – кончился и кофе.
Кофейная миссия была исполнена: первое кафе в Париже открыли в 1672 году, благодаря бурбонскому кофе, а в 1716 году кафе стало уже 300. Процесс пошел. На Бурбоне же стали выкашивать землю под сахарный тростник, решили, что пора кофе подсластить. И как раз в XIX веке получившие свободу рабы начинают себя чувствовать угнетенными и обиженными. «Сахар белых, нищета черных» становится лозунгом работников огромного сахарного завода, теперь превращенного в музей. Метрополия – душитель и угнетатель. Остров уже переименован в Бонапарт, именно Наполеон и восстанавливает здесь отмененное было после французской революции рабство, а потом и вовсе дарит остров англичанам, надоели ему бунтари, а главное, откуда ни возьмись, появились лярвы и пожрали весь тростник.
Англичане недолго владели островом. «Возвращаем, – сказали они Франции, – ваш вулкан с циклопическими волнами внизу, а к циркам карабкайтесь сами». Именно это и делала я в течение всей реюньонской недели. Каждый день Седерик поднимал меня по серпантину в своем микроавтобусе на высоту порядка полутора тысяч метров, у меня закладывало уши, сдавливало голову, температура оказывалась на 10 градусов ниже, чем на побережье (каждые 150 метров – минус один градус, объяснили мне простую горную арифметику), но так было надо. Цирки, то есть плато в кольце гор, образованные лавой, – вещь уникальная, и их надо было посетить. Я наотрез отказалась от предложенных мне горных развлечений: парапланинга, каньонинга, тобоганинга и скалолазанья, и даже рассказы о том, что из цирка Салази в цирк Мафат, доступный либо на вертолете, либо пешком, каждый день почтальон проходит по отвесным скалам 33 км, не убедили меня в том, что от жизни надо брать всё.
Цирк Салази, на востоке, порадовал меня возможностью посетить креольский дом и сад. Дедушка Фолио, чьи предки, как и у Лорана, были среди первых французов, купил эту виллу в 1969 году. В XIX веке в этом местечке, Эльбург, проводил лето губернатор, за ним потянулась знать, понастроив здесь себе виллы. Вилла, которой теперь владеет дедушка Фолио, была одной из них. Он показал мне свою кровать с балдахином, единственную на острове. Богатые индийцы перевозили двести лет назад кровать из Бирмингема, в море на них напали французские пираты и кровать отняли, и дотащили ее до Реюньона, несмотря на всю невыгодность аферы. В конце концов ее купил Фолио, а чтоб поддерживать дом и обеспечить себе безбедную старость, он придумал отличный заработок, открыл двери туристам. Пока я ходила с дедом по саду, три гида успели провести здесь толпы своих экскурсантов.
До ближайшего континента, до юга Африки, лететь целых 4 часа!
Дед рассказал мне массу секретов: если в доме есть мебель из камфорного дерева, никогда не будет моли. Если ревматизм – надо прикладывать пачули, а вот большие желтые цветы в форме колокольцев, датура, сушат и курят – от кашля и простуды. Заодно они галлюциногены, что, по здешним представлениям, входит в понятие лекарственных трав. В качестве снотворного и транквилизатора используют маленькое растение, которое, стоит дотронуться до него, сворачивается, и листики его закрываются, как ресницы. Называется «чувственница» (la sensitive). Есть цветок-мыло, ярко-красная камелия, мылится как настоящее мыло, но кожа потом становится розовой. Солдаты мылись им во время войны от безысходности, а девицы натирают им щечки. Трехцветный куст называется «Вчера, сегодня, завтра»: цветок рождается фиолетовым, назавтра он лиловый, а послезавтра – белый, и пахнет сладко, как жасмин. У деда Фолио много орхидей, как много их на всем острове. Они пустоцветы, поскольку насекомые не могут их опылить, а бесплодные цветут дольше. Вот хищный цветок, нефентес, заманивает насекомых и потом долго их переваривает. А «оленьи рога» – это альтруистический паразит. Он живет на дереве, приклеиваясь к стволу, и создает вокруг ствола из своих плотных листьев чашу, в которую сыпется листва и собирается дождь. Этим «оленьи рога» и питаются, заодно питая и дерево. Лопушиные листья корнеплода таро примечательны непроницаемостью, вода катается по ним как ртуть. Конечно, у Фолио есть и пластмассовые красные сердечки антуриума, и вычурные райские птицы – удивительно, как живет тропический сад, не требуя прополок, окучиваний, подрезаний и опрыскиваний от насекомых, всё в нем регулируется само.
