Тим вошел в храм, внутреннее пространство которого уже было слабо освещено масляными лампами, прикрепленными к массивным колонам. Тени внутри угрожающе колыхались при каждом новом врывавшимся внутрь огромного помещения порыве ветра, усугубляя и без того не самую приятную атмосферу. Он снова поймал себя на мысли, что абсолютно все, начиная с внешнего вида чужеродного храма, заканчивая его внутренним убранством и атмосферой, все это способствовало и было направлено только на то, чтобы внушить посетителю трепет, заставить его ощутить собственную незначительность, даже ничтожность. Именно поэтому он так не любил приходить сюда и всячески избегал подобных мест. Атмосфера давила на свободолюбивый юношеский дух со страшной силой, и лишь разжигало такое легко воспламеняемое внутреннее отрицание. Он не останавливаясь прошел к алтарю, стараясь не смотреть на немногочисленных служителей, занятых своими обычными идолопоклонническими делами, после чего зашел за массивный черный монолит, знаменовавший собой тяжесть воли Теоса, вездесущего нового бога, и, открыв небольшую дверь, оказался в узком коридоре. Навстречу ему медленно двигалась, шурша по каменным плитам пола подолом своей не по размеру длинной черной мантии, сгорбленная маленькая женщина. При виде возникшего перед ней молодого человека, она замерла и озадаченно оглянулась в поисках спасения, после чего, собравшись с силами, вернула на свое морщинистое лицо подобающий ее высокой особе важный вид и, подняв тонкие брови, гордо задрала подбородок.

– Ты? – с плохо скрываемой неприязнью в голосе проскрипела она.

– Я, – сухо ответил молодой человек, едва заметно поклонившись, отдавая дань ненавистным традициям.

– Тебе нельзя тут находиться, – сказала она скрипучим голосом, стараясь не смотреть Тиму в глаза, – что ты тут делаешь?

– Я пришел к сестре. Мне нельзя посещать ее?

– Она тебе не сестра.

– Конечно сестра, мать, – тихо ответил Тим, улыбнувшись, – ты это знаешь. Мы уже обсуждали это прежде.

– Обсуждали, – кивнула женщина, все не опуская надменно поднятые брови, – и, я думала, что ты меня понял в тот раз.

– А я думал, что ты поняла меня. Выходит, мы оба ошиблись в своих заключениях. Я это с легкостью признаю. А ты, мать? Ты способна признать свои заблуждения?

– Ты смеешь дерзить мне? – ее мутные глаза расширились, а брови, казалось, поднялись еще выше на лоб, хотя, вроде бы, это было невозможно, – ублюдок!

Тим снова улыбнулся и склонил голову на бок.

– Ну вот. Ты так предсказуема в своих деяниях, мать. Минуты не прошло, а твое богобоязненное нутро вырвалось наружу, – он поднял перед собой указательный палец и втянул носом теплый воздух мрачного коридора, пропитанный благовоньями, – ну да, с характерным запахом. Но я восхищаюсь твоей смелостью. Даже сейчас, когда нас никто не слышит, ты продолжаешь играть эту свою роль. И, не знай я тебя и твоих сестер, то и впрямь мог бы подумать, что ты совсем меня не боишься. Похвально.

– Мне не нужна твоя похвала. Я и так позволила приходить сюда твоей нечестивой матери, храня ее грязный секрет…

– И конечно же ты поступила так только из-за своей хваленной человечности и безмерной доброты, верно?

– Убирайся отсюда!

– Ну-ну-ну, мать, – он сложил ладони у груди и покорно поклонился, – я пришел к сестре, и не уйду отсюда, пока не увижу ее. И ты ничего не сможешь с этим поделать. Покажи мне дверь, за которой она лежит, и можешь и дальше заниматься своими… ну чем там ты обычно занимаешься.

Ее старческое лицо искривилось в гневе, через маску которого отчетливо проступил животный страх. Она хотела так много сказать, излить все гадости, на которые был способен ее идолопоклоннический язык, но с превеликим трудом сдержалась. Страх все-таки взял верх в этой борьбе нахлынувших эмоций. Иначе и не могло быть. Она с трудом поборола новый позыв сквернословия, после чего ткнула большим пальцем через плечо в направлении закрытой двери в правой стены тесного коридора.

– Она там, – с нескрываемым отвращением в голосе сказала старуха, отчаянно старавшаяся не встречаться со стоявшим напротив человеком взглядами, – я вернусь через пять минут. К этому времени, чтобы следа твоего тут не было, понял?

– Спасибо тебе, мать, – ответил Тим, снова поклонившись, – этого времени мне с лихвой хватит. И, надеюсь, ты помолишься за меня Артузе. Попроси ее разогнать ветра, чтобы те сдули с меня зловоние от этого места, когда я его покину.

– Проклятый богохульник! – воскликнула женщина, инстинктивно прикрывая уши, – не смей упоминать имена старых богов в этом священном месте!

– Ну-ну, тише, мать. Не нужно так нервничать. Побереги свое шаткое здоровье. Ведь ты так стара, что, наверняка, для тебя старые боги успели побыть вполне молодыми. Скажи, им ты молилась так же неистово, как сейчас молишься новому? Эта новая обувь пришлась тебе по размеру?

– Ублюдок! Выродок!

Она будто билась в истерике, не убирая ладони от собственных ушей, словно это могло защитить ее от произносимых ненавистным собеседником слов.

– Да, мать. Да. Давай. Выпусти наружу свое нутро. То, что ты так надежно заперла в чертогах своей светлой и чистой души.

– Будь ты проклят! Ты и все твое уродское семейство!

– Непременно, мать. Будь уверена, что так и будет, – кивнул в ответ Тим, широко улыбаясь, – пусть боги, если они когда-нибудь решат заглянуть в это уродливое здание, услышат то, какие проклятия ты извергаешь, прикрываясь их именем. И пусть богиня справедливости Азура…

– Прекрати! Немедленно заткнись, ублюдок! Никаких старых богов в этих стенах!

– …рассудит, может ли почтенная мать и дальше служить своим мнимым идолам. Дыши, мать. Не забывай дышать.

Она, казалось, исчерпала свой бездонный лимит озлобленности и устало опустила плечи, все еще по инерции ища подходящие оскорбления, для того, чтобы излить их на стоящего напротив молодого человека.

– Пошла прочь, старая дрянь, – все так же улыбаясь, сказал Тим, мотнув головой в сторону выхода.

Не промолвив больше ни слова, настоятельница прошла мимо него, постаравшись как можно сильнее оттолкнуть его плечом, но лишь ударилась о него и сама отпрянула к противоположной стене, не замедляя свой ход. Тим проводил ее взглядом и довольно вздохнул. Он давно надеялся на эту встречу, и надежды сполна оправдались. Единственное, о чем он жалел, так это о том, что не было свидетелей. И о том, что не сможет рассказать об этом содержательном разговоре матери, которая непременно придет в ярость от услышанного. Он прошел к двери, снимая на ходу плащ. Внутри было еще темнее. На массивном каменном постаменте в самом центре тесной комнатки неподвижно лежала маленькая девочка. Вокруг нее, по всему постаменту были расставлены небольшие горевшие свечи и посуда с благовонными маслами. Тим подошел к камню и, склонившись над девочкой, приблизил ухо к ее маленькому аккуратному носу. Выждав несколько секунд, он осторожно приложил ладонь к ее лбу. Тот был холодным и сухим.

– Я знаю, что ты слышишь меня, кузнечик, – тихо сказал Тим, не убирая ладонь со лба девочки, – я был там, где сейчас ты, и слышал все. Мама придет. Ты только не сдавайся, ладно? Все мы, и я, и твой отец, и мама, все мы любим тебя и ждем, – он поднял глаза вверх к низкому потолку, – Азраил! Услышь меня. Я не отдам тебе ее так рано. Тебе придется запастись терпением.

Вновь выпрямившись, он извлек из кармана небольшой пузырек, взболтнул содержимое резким движением и, откупорив пробку, влил жидкость в рот неподвижной девочке. Спрятав пустую склянку обратно в карман, он осторожно укутал сестру своим плащом и взял небольшое тельце на руки. Стараясь ступать как можно более аккуратно, но вышел обратно в коридор, затем через проход к черному монолиту и, обойдя алтарь, двинулся к выходу из храма. Он видел периферийным зрением, что некоторые из находившихся тут служителей провожают его озадаченными взглядами, но прекрасно знал, что никто из них не скажет ни слова и, стоит ему уйти, как они сделают вид, будто тут и не было никого постороннего. Небо успело окончательно потемнеть, пока он пребывал в стенах храма. Ветер стал еще сильнее. Тим улыбнулся, ощутив его прохладу. Через несколько минут он миновал последнюю низкую постройку с поросшей зеленью крышей в черте поселения и вышел на дорогу, ведущую к его дому. Стараясь идти как можно быстрее, но не переходя на бег, он крепко прижимал к себе маленькое тельце сестры, ощущая грудью ее слабое сбивчивое дыхание.