– Худая баня без веника, но без обливаний, без проруби и снега она и вовсе не баня. В следующий раз сделаешь это самостоятельно.

Морис подумал, что до следующего раза еще следует дожить. Пока Геннадий с кряканьем выливал на себя тазик за тазиком, он украдкой поспешил в раздевалку. Его волновала судьба обновки. Лучше других он знал, какие надежды возлагают иные бичи на баню. Тот же Никита порой покидал раздевалку разодетым в пух и прах. Хозяину "одолженного" милостиво оставлялись поношенные шмотки и какой-нибудь обмылок, что в общем-то считалось даже не воровством, а честным обменом.

На одежду, по счастью, никто не позарился. Бдительно оглядев предбанник, Морис пристроился костлявым задом на лавочку. Он был богат и счастлив. Странно, но думая о Геннадии, человеке с явной ненормальщиной в мозгах, болтающем всякий вздор, он ощущал томные и по сию пору незнакомые порывы преданности. И пришла вдруг громоздкая мысль, что способность любить живет в каждом. Однако хроническая невостребованность порождает неизящные формы, и оттого жертвы любят своих мучителей. Интерес, неравнодушие окружающих – чего только не делают люди ради этих драгоценных штучек.

Морис протяжно вздохнул. Подобные рассуждения являли для него занятие непривычное. Одна-единственная мысль утомила, превратив в согбенного старичка. Оттого все мудрецы – седобородые старцы. Независимо от лет. Блуждание внутри себя старит.

Морис продолжал размышлять, но это было уже иное. То есть, может быть, ему только казалось, что он думает. Вскользь, легоньким плужком некто бороздил неухоженные пашни полушарий. Одинокое солнце жгло, полный разброд царил на искомых пашнях. Кто-то сеял, кто-то жал, многие удобряли почву, присев на корточки. Да и пахарь, подгонявший лошаденку, тоже не ведал, куда правит. Правилось как-то само. Без чьей-либо указующей воли.

Глава 5

Морис накаркал. Их все-таки обворовали. Но не в бане, а в гостинице. Пошарив под наброшенным на кровать покрывалом, Геннадий сорвал его вовсе. Пытливо взглянул на компаньона.

– А финансы-то наши тю-тю!.. Что бы это значило, а, Морис?

Последовавшее за этим молчание заставило опуститься сердце Мориса в пятки. Какое-то время он еще надеялся, что "командир" придуривается или устраивает очередную проверку, однако очень скоро ему пришлось убедиться в обратном.

– Пять лимонов, Морис. Выручка за год работы! Это не шутка, приятель.

– Клянусь! Чем угодно! – у Мориса задрожали губы. – Мы же вместе выходили! Да стал бы я такое творить, когда ты мне столько всего…

Геннадий прервал его взмахом руки.

– Дурила! Не о тебе речь, помолчи.

– Но ты подумал…

– Ничего я не подумал! – в голосе Геннадия зазвенел металл. Он рухнул на койку, спиной привалился к стене. Глаза его потемнели, под кожей на щеках вновь заходили злые желваки. Морис робко приблизился к своей койке, тоже присел.

– Это коридорная, – предположил он. – Личико у нее больно пакостливое. И ключики опять же в полном ее распоряжении.

Он подался вперед, рассматривая стрелки на часах Геннадия.

– Сколько мы отсутствовали? Всего-то около четырех часов. Кто сюда мог заявиться в дневное время? Только она. Небось, приняла за командировочных. Они ведь обычно к вечеру возвращаются.

Слуха его коснулся гундосый комариный писк. Он удивленно замолчал. Зимой и комары? Откуда? Морис поднял голову. Действительно комары! Видать, климат гостиницы вполне устраивал крылатых вампиров.

Геннадий тем временем продолжал сидеть неподвижно. Это молчание все более пугало Мориса. Он не сомневался, что про себя Геннадий продолжает подозревать в краже его, бывшего бомжа с неясным прошлым. Да и вышло все куда как скверно. Место тайника он видел и даже преждевременно посмеялся над возможной ловушкой, а кто-то взял и увел денежки. Самым подлейшим образом. И тоскливо подумалось, что придется возвращаться в баню за теми сальными, утрамбованными в мусорный бак шмотками.

– Полюбуйся-ка! – Геннадий глазами указал на собственную руку. На тыльной стороне кисти расположился комар. Шпага его успела войти в кожу, он на глазах багровел и раздувался.

– Хамовитый пошел комар! – Геннадий говорил устало и безучастно. – В прежние времена иной сядет и сидит себе тихонечко – будто и не надо ему ничего. Кольнет аккуратно, деликатно, что твоя любимая медсестричка. Да и после посасывает осторожно, по чуть-чуть, словно коктейль через соломинку. Вот это я понимаю, было воспитание – и сплыло! Такому не жаль было сцедить капельку-другую. А этот – точно помпа работает! Я, часом, не посинел?

– Хлопнуть гадину, и вся недолга! – Морис с ненавистью следил за комаром. Волею обстоятельств насекомое оказалось объектом приложения чувств, а чувства Морис испытывал самые звериные.

– Гад-то он гад, но какое, должно быть, наслаждение испытывает. Собственный вес его – ничто в сравнении с весом выпитой крови. Вот уж верно – проглот из проглотов, – мягким движением Геннадий ущипнул комара пальцами – раздавил, но не в кашицу, умудрившись, сохранить форму.

– Возьми-ка его.

– Зачем?

– Отнесешь коридорной и выразишь недоумение, – с серьезной миной Геннадий протянул останки комара Морису. – Недоумение, граничащее с возмущением. Ты меня понял?

Морис кивнул. Уцепив комара за крылышко, понес на вытянутой руке перед собой.

– Впрочем, стой! Бросай его к лешему, поступим иначе.

Очнувшись от ступора, "командир" вскочил с койки. За дальнейшими его действиями Морис следил с нарастающим недоумением. Сначала из вспоротой подкладки появились западного происхождения купюры, немного – штук пять или шесть. Затем, подойдя к стенному шкафу, Геннадий исследовал его внутреннее обустройство. Полочки, делящие шкаф на три секции, он выдернул из пазов и сунул под кровать.

– Твоя роль, – он обернулся к Морису, – сыграть пьяного. Это, надеюсь, у тебя получится. Наври ей с три короба, но только так, чтобы поверила. Дескать, денег у нас куры не клюют. О тех миллионах – ни звука. Словно мы и не заметили. Внушишь ей, что я уже вышел, а ты, мол, следом за мной, что будем гулять допоздна. Ну, и так далее. Завтра уже съезжаем. Попроси у нее бутылочку винца на опохмелку. Да хорошего, импортного, запомнил?

– Я-то запомнил, только с чего бы ей верить? У них же нюх, как у ищеек ментовских. Тоже, небось, по краю ходят.

– Считаешь, не поверит?

– Может, и поверит, но не полная же она дура, чтобы наводить дважды на один номер!

– Полная или неполная, но обязана донести. Жадность, брат, это такая воронка – засасывает и самых упертых. Сняли один куш, почему бы не снять второй? Скандалов, судя по всему, не боятся. Крутые, мать их так! А тут валютка – свежая да обильная.

– Ну и что?

– А то, что соблазнятся ребятки. Не знаешь ты, Морис, эту породу. Они хуже акул. Только помани… На вот, держи! – Геннадий всучил компаньону двадцатидолларовую купюру. – Сунешь этой стервятнице за лифчик. Будто бы на бутылочку. И про прииски что-нибудь сболтни. Мол, сделку обмываем. По уши в зелени и все такое. Главное – улыбайся! Плохо сыграешь, хана всей операции. А, значит, и нашей с тобой программе.

– Если хлебнуть малость… Для убедительности.

– Сам видишь, нету.

– А это? – Морис указал на флакон с одеколоном. – Запах, конечно, не тот, но в рыло дышать не буду. Зато играть не придется.

– Печень не жалко?

– Фига ли ее жалеть? За такие-то деньги!

Геннадий посмотрел на пузырек с одеколоном. Сурово предупредил.

– Исключительно для куража. Пропорции знаешь?

– Обижаешь, начальник, – подхватив со стола стакан, Морис поспешил к умывальнику. В спину ему Геннадий выдавал последние наставления: