– И как прошёл доклад?

– Нормально.

Мартин сдался и пошёл на кухню проверить содержимое холодильника. Когда-то Элис приходил из школы и рассказывал долгие и бестолковые истории, а потом требовал, чтобы у него проверили домашнее задание, чтобы там точно не было никаких ошибок.

Мартин взвесил на ладони кочан цветной капусты и вздохнул.

Потом потянулись те самые часы – когда все дела сделаны, а спать ещё рано.

Что-то постукивало в работающей посудомоечной машине. Элис от чая отказался. Мартин заварил себе чашку и вернулся за письменный стол.

Много лет назад у него была знакомая, которая настаивала, что ставить письменный стол в спальне плохо по фэн-шуй.

– Это должно быть место для расслабления, – говорила она, слегка морща нос в универсальной мине отвращения.

А ещё она – та самая Мимми, которая так и не купила квартиру, – называла чистым идиотизмом то, что он не использует маленький чердак, просто созданный для офиса – домашнего офиса бизнесмена и издателя Мартина Берга, только, разумеется, надо убрать этих гадких бабочек. И, возможно, повесить несколько открытых полок и поставить красивый письменный стол белого цвета, обязательно белого, потому что так помещение будет более воздушным.

Мартин сел, открыл компьютер, начал перебирать книги. С обложки тонкого томика писем на него насмешливо смотрел Уильям Уоллес. Уголки рубашки помяты, твидовый пиджак в пятнах от красного вина или какого-нибудь вустерширского соуса, заметных даже на чёрно-белом фото. Такой потрёпанный вид бывает либо у бедняков, либо у тех, кто уверен в собственном превосходстве. Уоллес был и тем, и другим.

Писатель Уильям Уоллес умер от инсульта ночью в 1954 году за письменным столом. Его нашли на следующее утро склонённым над листом бумаги, на котором он, сам того не подозревая, начертал последнее предложение. Оно заканчивалось словами He was inevitably ^[54] и огромной чернильной кляксой, судорожно поставленной, видимо, в момент кончины. Мартин давно решил именно так и назвать биографию «ОН БЫЛ НЕМИНУЕМ – БИОГРАФИЯ УИЛЬЯМА УОЛЛЕСА».

Он искал папку с материалами по Уоллесу, тихо ругая себя за неспособность организовывать файлы, рылся в компьютере и успел просмотреть изрядное количество информации, не относящейся к делу, когда вдруг вспомнил, что документ остался в старом ноутбуке, который унаследовал Элис после того, как содержимое компьютера сбросили на внешний жёсткий диск. А до того на протяжении нескольких отпускных недель Мартин редактировал последнюю версию проекта «Уоллес» и сейчас с уверенностью вспомнил, что, предполагая в ближайшее время вернуться к работе, распечатал текст и положил его в какое-то надёжное место, где он точно не потеряется. Куда, ради всего святого, он его положил?

Сначала он копался в ящиках письменного стола, хотя он не такой дурак, чтобы хранить там что-то важное. Потом рыскал повсюду в комнате. Потом расширил поле поиска и, пройдя мимо набирающего эсэмэс сына, открыл дверь гардеробной в холле, но тут же со вздохом её закрыл. Вернулся к стеллажу, где лежали папки с загадочными наклейками. БУМАГИ ПРОЧИЕ 1., БУМАГИ ПРОЧИЕ 2., РУКОП. ПР., БУХГАЛТЕРИЯ 2004., БУХГАЛТЕРИЯ 2005. Он швырнул наиболее вероятных кандидатов на кровать и начал перебирать бумаги.

И вдруг вскрикнул от удивления.

– Что там? – громко спросил из гостиной Элис.

– Ничего…

– А почему ты заорал?

Мартин посмотрел на пачку бумаги, которую держал в руках. Толстая. Набранная с двойным интервалом, этот трюк он часто использовал, чтобы создавалось впечатление, что он уже много сделал. Имелся и амбициозный титул:

СОНАТЫ НОЧИ

РОМАН

Мартин Берг

Он помнит. Название (слегка закрученное à la Уоллес). Куски сюжета (запутавшийся герой, какое-то объяснение причин, почему он запутался). Он работал над этим до рождения Элиса. Этот вариант, судя по шрифту, сделан той осенью, когда у Сесилии взяли сборник эссе. Он помнил компьютер: гладкий серый, с голубым экраном. С компьютером всё так упростилось! Сочинительству начали помогать технологии, так что теперь он добьётся большого успеха! Дискета вместо кипы бумаг. Только вот дискетам он не очень доверял. И всё равно распечатывал. А отредактировав, ничего не выбрасывал – вдруг он передумает? Захочет вернуть старый вариант? Таким образом, бумажные горы росли ещё быстрее, чем в эпоху пишущей машинки, когда он делал копии рукописи только в тех редких случаях, когда написанное ему очень нравилось.

Последняя страница пронумерована 312 и снабжена заметкой от руки: Что делать с ЛС? Нужен какой-то поворотный момент!

Он открыл нижний ящик письменного стола и затолкал рукопись как можно дальше, после чего продолжил поиски бумаг по Уоллесу.

12

Несколько дней спустя Мартин перевернул страницу утренней газеты и чуть не поперхнулся кофе при виде самого себя. Или, если точнее, себя образца тридцатилетней давности, увлечённого разговором с Сесилией. Разумеется, в нарисованной версии. Но работа Густава была настолько реалистичной, что при беглом взгляде воспринималась как фотография. Поскольку сама картина висела в гостиной с тех пор, как они получили её в подарок к свадьбе, сюжет Мартин знал прекрасно, что отнюдь не делало его появление в разделе культуры «Гётеборг постен» менее неожиданным. Обычно в качестве примера творчества Густава брали какой-нибудь из портретов Сесилии.

Мартин выругался. Придётся переодеть рубашку.

Газетный заголовок гласил: ГУСТАВ БЕККЕР: ЖИЗНЬ ЧЕРНИЛАМИ И МАСЛОМ. На другой странице было чёрно-белое фото Густава. Он смотрел прямо в камеру с сигаретой во рту. Лицо исчерчено линиями, редеющие пряди волос торчат в разные стороны. Снимок сделан несколько лет назад британским фотографом, имя, напрочь вылетевшее у Мартина из головы, обнаружилось в газете, набранное мелким шрифтом, – Стефан Веллтон. В памяти Мартина всплыл Музей фотографии. У него там была выставка? Он знаменит? Галерист Густава настаивал на новых пресс-портретах, для чего вроде бы и пригласили известного Веллтона. У самого Густава фотографии вызвали смех.

– Но ты так выглядишь, – возражал Мартин. – Ну, может, не вылитый Шерлок Холмс, но сам дух схвачен. И поло ты иногда носишь. А ещё я помню берет.

– У меня никогда не было берета.

– Был в восьмидесятых.

– И в восьмидесятых у меня тоже не было берета.

Мартин тогда нашёл альбом, который составила Сесилия, пролистал его и предъявил фотодоказательство.

Сейчас Мартин пробежал глазами разворот. Художественный музей намерен устроить ретроспективу работ гётеборгского художника Густава Беккера (о том, что он много лет живёт в Стокгольме, не упоминалось). «Это большая честь для нас», – говорил директор музея. «Это одно из главных имён современного шведского искусства», – утверждал галерист Кей Джи Хаммарстен. Комментарий самого художника отсутствовал – связаться с ним журналисту не удалось, и пришлось довольствоваться беседой с пустозвоном Кей Джи.

– Чёрт, – произнёс Мартин, хотя рядом никого не было, Элис по-прежнему спал. Мартин вытащил мобильный, но Густав не ответил, на что Мартин, впрочем, и не рассчитывал. Потом набрал номер Ракели. После пятого сигнала она ответила сонным голосом.

– Ты знала, что у Густава будет ретроспектива? – спросил Мартин.

– Нет, – зевнула она. – А где?

– В Художественном музее. Похоже, это будет нечто довольно грандиозное. – Мартин про себя отметил, что его голос звучит возбуждённо и бодро.

В трубке раздался сначала шорох простыней, а потом снова голос Ракели, на этот раз более отчётливо:

– А сколько сейчас времени?

– Половина восьмого.

– Но сегодня же суббота.

– Ты уже видела «Гётеборг постен»?

– Я вчера была на вечеринке. Ловиса получила 2.0 ^[55] на экзамене. Мы это отмечали. А ты звонишь в половине восьмого. Нет, у меня не «Гётеборг постен». У меня «Дагенс нюхетер».