Его руки блуждают по моему телу, а я ощущаю его дрожь и начинаю дрожать сама. Так и стоим в коридоре, я — прижатая к стене без возможности освободиться, а он… обнимает меня, будто не желает отпускать ни на миг.
Рывком поднял меня за ягодицы, закидывая мои ноги к себе на бёдра, устраиваясь у меня между ног. Болезненно… чувствительно… так… необычно.
Я столько мечтала об этом, так хотела, чтобы он был рядом, чтобы целовал вот так неистово… жарко… и… бооольно…
Плевать на боль, на то, что где-то есть обстоятельства. Хочу его руки, губы, тело… всё хочу. Он моя любовь. Он и больше никто.
Почувствовала, как стянул платье с одного плеча, как спустил лямку лифчика, освобождая грудь. Сжимает сосок, потирает, нежно водит пальцем, дразнит и снова сжимает. Заставляет обхватывать его ногами, сильнее прижиматься к нему, ощущая твёрдость его возбуждения. Я выдыхаю ему в рот тихим вскриком, когда он больно сжимает сосок ещё раз.
Отпускает меня, отходя на шаг, а мне сразу холодно без него, одиноко. Берёт за руку, ведёт в комнату, где уже расстелена постель. Да, я расстелила, а обратно сложить забыла, так и думала уйти. Куда уж там.
Подхватывает меня на руки, несёт к кровати, удобно устраивая на мягком матрасе и… нависает сверху.
— Моя… — выдыхает в миллиметре от моего рта, — моя ты… люблю…
И снова губами к моему рту прижимается в неистовом поцелуе, снова сминает мои губы своими, заставляя задыхаться от нахлынувших чувств и возбуждения, собравшегося тугим узлом внизу живота.
Одна рука параллельно моему телу, а вторая по ноге скользит, сминая платье, таща вверх ткань. Его пальцы касаются внутренней стороны бедра, а я уже дрожу, хочу, чтобы он поднялся выше, жажду его ласк. Смелея, расстёгиваю ему рубашку, пуговичка за пуговичкой, не прекращая поцелуев-укусов. Не может он нежно, да и я не хочу.
Ваниль — это явно не о нас. Это в другой жизни было, хотя… не было между нами ванили никогда. Химия была… страсть… когда я чуть не отдалась ему в бабушкиной квартире на обветшалом столе… любовь… разрывающая на части… а ваниль… нежность… не было подобного. Мы любили безумно, ненормально, сильно и навсегда.
Коснулась холодными руками его груди, спустилась ниже, обвела кубики пресса, изучила каждую клеточку тела. Я хотела его запомнить, выжечь в память его таким, каким представляла. Не потому, что собиралась уйти или знала, что мы расстанемся. НИКОГДА. Я просто знала — будет непросто.
Чувствую, как его пальцы коснулись трусиков, сдвинули их в сторону, проникая к чувствительному бугорку. Я дёрнулась, пьянея от его движений, ощущая малейшее изменение темпа. Когда вошёл пальцами, задрожала от желания, от дикого восторга и острой неудовлетворённости, которая тугим углом сжималась внизу живота. Я хотела большего, его хотела.
Приподнявшись на локтях, коснулась губами его плеча, уткнулась в шею, оставляя отметины от зубов. Ощутила, как надавил на чувствительную точку внутри, лаская большим пальцем клитор, и выгнулась дугой, откидывая голову назад. Это… прекрасно… томительно… горячо и… невероятно.
— Ты моя… — снова повторил и заставил лечь на спину.
Отстранился, снял рубашку, брюки, трусы, а я всё смотрела. На рельеф кожи, на руки эти сильные, на кубики пресса, на член, вздымающийся и подрагивающий от возбуждения. Приблизился, снял с меня платье, приподнял бровь, увидев комплект и… без тени сожаления стащил и его.
— Ты прекрасна, — тихо пробормотал, когда я осталась обнажённой.
Я дрожала всем телом, то ли от страха, то ли от желания, то ли ещё от чего. Впервые ощущала его так близко… кожа к коже.
— Люблю… тебя… — выдохнула прежде, чем он меня поцеловал.
И снова ласки, опять движения пальцев на клиторе и внутри меня, снова это дикое ощущение безысходности, жара, собирающегося где-то внизу живота. Ещё чуть-чуть… уже почти и… я почувствовала, как он убрал пальцы.
Вскрикнула от боли, закусила губу, по щеке скатилась слеза, которая тут же была слизала языком Дениса.
— Тише, малыш, расслабься, — его хриплый голос немного меня успокоил.
Боль отступила, ей на смену пришло томительное ожидание. Денис медленно подался назад и снова вошёл, заставляя извиваться уже не от боли, кричать от толчков и чувства наполненности.
Денис ускоряет темп, выходит почти до конца и снова погружается до основания. Я чувствую изнутри каждую вену, ощущаю пульсацию и дрожь его плоти. Накрывает разбухший клитор пальцами, двигаясь по кругу, заставляя извиваться, и теряться в чувствах.
Ускоряет движения, сжимает пальцами клитор, ласкает, растягивает, приближая мою агонию. Я чувствую, как внутри меня поднимается волна, разливающаяся лавой по всему моему телу. Я содрогаюсь от накрывших меня чувств, царапаю ему спину, наверняка оставляя следы. Ещё несколько толчков и я слышу его рык, ощущаю, как она замер, как бешено грохочут наши сердца.
— Я люблю тебя, снежинка, — шепчет мне на ухо, а я реву, как дура.
Плачу, потому что ещё не так давно даже не мечтала о подобном. Хотя нет, вру, мечтала, желала, просыпалась по ночам неудовлетворённая, потому что хотела почувствовать его. Плачу из-за того, что он рядом, что, наконец-то, со мной. Не с кем-то там, а со мной. Над словами его плачу и года наши потерянные оплакиваю. Дура я была, глупая, принципиальная. Нет у любви принципов, нет каких-то установок и запретов. Не существует «нельзя», «запрещено», нет таких понятий, как совесть. Если люди друг друга любят, совесть должна мучить тех, кто их разлучает.
Сейчас, когда мы с Денисом лежали на кровати, мокрые и изнеможённые, я особенно явно это чувствовала. Сейчас мне было непонятно, почему я тогда смогла уступить его. Не хотела быть любовницей? Так он и не предлагал. Хотела, чтобы они создали семью? Как, если его сердце всегда было со мной? Неужели она думала, что сможет разрушить то, что между нами было?
— Денис, — позвала я, — мне нужно… рассказать тебе… о Вале.
— Давай не сейчас, ладно? Я впервые с тех пор как ты уехала настолько счастлив. За эти грёбанные пять лет я первый раз переспал с женщиной, — я резко обернулась. — Да, снежинка, импотентом я был. Даже к врачам ходил, — усмехнулся он. — А вот оно, моё лекарство, — он притянул меня к себе.
А и ладно. Поговорим завтра. Сегодня он мой Денис, а я его снежинка. Только сегодня, завтра мы вместе, рука об руку будем противостоять тем, кто против нас. Знала бы я, что мне ещё не раз придётся вспоминать это его «снежинка», предаваясь мечтам…
***
Это было лучшее утро в моей жизни. Пожалуй, таким счастливым и довольным я был ещё лет в десять, когда мне на день рождения родители преподнесли настоящий спортивный велосипед. Тогда я прыгал и бегал по комнате, как ненормальный, кричал и говорил, что чрезмерно люблю их.
Сейчас я не бегал, лежал тихо и спокойно, чтобы иметь возможность насладиться открывшимся мне видом. Вита лежала на подушке, подставив одну руку под голову, а вторую мирно расположив вдоль тела. Её шикарные рыжеватые волосы разметались по подушке. Она выглядела спокойной, умиротворённой и такой же счастливой, как и я.
Я слышал её ровное дыхание и осознавал, что прекраснее, пожалуй, только дыхание моего сына. Вита была для меня идеальной во всём: внешность, тело, эмоции, характер. Я любил её. Полюбил, пожалуй, ещё тогда, когда впервые пришёл к ней, когда дотронулся, и меня будто током пробило от запаха её, от нежности кожи.
Наверное, так бывает… Ты живёшь себе, ни о чём не подозреваешь, и потом БАЦ, тебя как обухом по голове — появляется та, ради которой ты готов на многое. Я и был готов. Не хотел никакой свадьбы, ничего, ни ребёнка, её хотел безумно.
Сейчас, лёжа рядом с ней, я не понимал, почему она так поступила, уехала, отказалась. Наверное, если бы там, на крыше, я не видел, как она ломается, не слышал её слов: «Не падай в моих глазах ещё ниже», я бы и не женился. Сел бы за то, чего не совершал, но женитьба…
Вита всё изменила. Выплюнула эти слова мне в лицо, и я согласился. Покорно пошёл на казнь, каковой была моя пятилетняя жизнь. Пожалуй, единственное хорошее в моей жизни — Даня. С ним я мог жить. Смеяться, радоваться, ездить на отдых. Если бы не он, не жить бы мне нормально, я бы спился, загулял, не знаю, что бы я сделал, чтобы не чувствовать той захлёстывающей боли, от которой я не мог дышать.
