Улочки на Ваське называются «линии», по ним я и скакал до нужного места, пекарня находилась относительно недалеко. Соль в том, что Лиля не любит кофе, пьет, но не любит. Она предпочитает какао с каштановым сиропом, это одна из мелочей, которую я подметил, пока мы проводили время вместе. А в той самой булочной ей особенно понравилась густая сливочная пенка, которую навертел бариста. Я менее придирчив в вопросах выбора какао, но в том, что нравится Лиле, стараюсь быть внимателен.

Через дорогу находился небольшой магазинчик цветов «Милая лавка», туда я решил заскочить в первую очередь. На нескольких квадратных метрах поместился холодильник для цветов, рабочий стол, полки со всякой всячиной и даже кофемашина. Владельца я знал, он часто приходил в академию, а здесь создавал прекрасные букеты, внимательно выслушивая клиента: для кого они и по какому поводу. Дверь в магазин всегда была оформлена в соответствии с временами года: летом она пестрила красками и зеленью, обильно свисающей по боковым проемам.

Парень часто давал мне советы по уходу за домашними растениями, поскольку они множились в моей комнате, а я толком и не знал, как они называются. Искал в интернете похожие, но это весьма утомляло, поэтому я топал в эту лавочку с фоткой очередного подкидыша и кучей вопросов.

Молодого человека звали Викентий – необычное имя в наших краях. Высокий, румяный, крупный парень, с длинными вьющимися волосами цвета спелой соломы. Общаясь с ним, я узнал, что обладая таким именем, учишься отстаивать свои права и всегда опираться только на свое мнение. Поэтому он и решил посвятить себя цветам, несмотря на то, что он парень и что это якобы бабское дело. Он говорил о них, и в его глазах загорались искорки. Он считал, что цветы – это лучшее, что могут подарить люди в самые счастливые, самые печальные и самые обычные дни.

Атмосфера в его мастерской всегда была тихой и одновременно приятной. Я делал тут наброски портретов и зарисовки того, как работает Викентий. Иногда он забывал, что я рядом, и разговаривал с растениями в горшках или в вазах. Он бережно относился к ним, никогда не жаловался и не причитал, как это делают во многих магазинах. Он всегда повторял:

– Главное – это отношение, в добрых руках и мертвый цветок оживет, наполнится силой.

Его руки я зарисовывал раз сто, с особым чувством копался в линиях и костяшках, наблюдал за работой.

– Цветы – гордый народ, они даже умирают красиво. Мы, люди, поглощаем их дар, ничего не давая взамен. Я слышу каждый цветок, вглядываюсь в форму, текстуру, невозможные для человеческого представления цветовые сочетания. Мы по сравнению с ними – никакие. Да, именно никакие: серые, мрачные, пустые, напяливаем какие-то тряпки, чтобы смотреться интереснее. Но это все не то, все не то, – он смотрел на белую гвоздику и медленно перебирал своими крупными пальцами.

Каждый раз, когда я к нему заходил, парень был одет в белоснежную футболку из плотной ткани, синие джинсы и старые кроссовки марки Adidas, а сверху – рабочий фартук, сшитый им самим из плотного льна и обработанный аккуратной строчкой. Я даже сначала подумал, что это холст, который я закупал метрами, чтобы натягивать на подрамник. На фартуке были крупные карманы квадратной формы, специальные отделения под рабочий инструмент, на его поясе красовалось некое подобие кобуры, также под инвентарь.

– Знаешь, я как-то ездил к дальней родне на лето в глухую деревеньку. Там среди леса дом стоит, местные его стороной обходят, байки какие-то плетут, страшилки воротят, говорят, сад там – невиданной красоты, восхитительный. Я не удержался и заглянул. Так не зря молва идет, я таких роз в жизни не видел! Тебе, Даня, стоит туда съездить, написать пару картин. Правда, неприветливый парень там дом стережет, но он как услышал, что я цветочник и пришел поглядеть на саженцы, подобрел, даже за забор пустил. Заклиньем ту местность кличут, съезди, посмотри.

– Как-нибудь обязательно загляну, все равно пленэрную живопись нужно делать.

То была правда. И ложь. Но Викентию словно были неинтересны ни мои слова, ни мои действия, он жил в своем мире – зеленом и по-своему простом. Иногда, не следя за временем, я оставался в этой лавочке и растворялся в пространстве. Люди приходили и уходили, рассказывали свои истории: кто-то шел на похороны, кто-то на свадьбу, родился ребенок, праздник у сестры или мамы, приехала дальняя родственница. Все эти слова звучали в пространстве и растворялись, а парень составлял букеты и подрезал цветы. Цветы! В его мастерской это слово звучало по-особенному – гордо и одиноко.

В тот счастливый день я снова наведался в лавку, но Викентия там не застал. Вместо него меня встретила улыбчивая девушка с огненно-рыжими волосами, широкой улыбкой и конопушками. Я, конечно, не удержался и задал вопрос. Она ответила:

– Викеша уехал в Заклинье, это недалеко. Сказал, что тот сад с землей сравнять хотят, под стройку территорию отдают. Вот и помчался что-то там выкапывать, говорит, еще можно спасти цветы, ну, вы же его знаете, – она слегка закатила глаза.

– Да. – Я не знал Викентия, но знал его отношение к цветам. Видимо, посмотреть тот сад я уже не успею.

– Что для вас? – девушка, в отличие от владельца, была энергичной, веселой, быстрой в движениях, но одна черта все же объединяла цветочников. В момент соприкосновения с растением время будто останавливалось для них, столько любви в глазах я не замечал даже у матерей, глядящих на своих детей. Это живое чувство создавало невообразимое ощущение.

– Мне бы белые розы, – я смотрел на нее, и слова проваливались куда-то глубоко внутрь, мне не хотелось говорить – только смотреть и слушать.

– Белые розы у нас из Эквадора, высокие, крупный бутон, потрясающие.

– Можно мне пятнадцать штук?

– Без упаковки?

– Без.

Ее огненные волосы перемещались по зеленому пространству, я глядел и думал о свече, что несут в темноте храма к алтарю. И этот запах ладана.

– Еще что-нибудь? – ее звонкий голосок вернул меня в реальность, буквально выдернул из грез.

– Нет, спасибо.

– По карте? Три тысячи семьсот пятьдесят рублей, пожалуйста. – Я приложил карту к аппарату.

Пока я копошился, девушка уже упаковала розы в бумагу. Как только чек выполз из полагающегося места, она вручила мне сверток.

– Всего доброго, хорошего дня! – Уходя, я не смотрел на нее, но знал, что цветочница улыбается.

– Хорошего, да.

С крупным свертком из белой бумаги я снова преодолел пешеходный переход, на этот раз ноги топали в пекарню. Солнце заливало линии Васильевского острова. Это один из самых маленьких по площади районов Санкт-Петербурга, его заполняет только малоэтажная застройка. Самое забавное, что остров тут не один, а целых два, второй – Декабристов, раньше его называли Голодай. Эта пара разделена рекой Смоленкой. Есть здесь и Серный остров, но на нем никто не живет.

Пока я мысленно плавал по островам, ноги принесли мое тело и затуманенную голову в назначенное место. Заведение притаилось на первом этаже пятиэтажного здания. Уютное, теплое пространство, наполненное ароматами свежей выпечки и кофе. Солнце облизывало слоеное и сдобное тесто. Очередь из пары человек позволила мне подумать над заказом, я принял решение купить два больших бутерброда с курятиной, пару круассанов: один с миндальной, второй с малиновой начинкой, какао с каштановым сиропом и черный кофе с сахаром.

Круглолицая блондинка с широко посаженными глазами приняла мой заказ. Девушка без особого энтузиазма вбивала в компьютер все, что я произносил.

– Что-нибудь еще? – она жевала жвачку. На форме морковного цвета красовался бейджик с именем «Настя».

– Нет, благодарю.

– Оплата? – ее челюсть двигалась из стороны в сторону.

– По карте.

– Прикладывайте.

Я повиновался этой молодой и уже столь угрюмой девушке. А ведь еще только утро, без пяти минут десять.

В кармане джинсов почувствовалась вибрация, звук на телефоне практически всегда отсутствовал, так как громкая музыка меня раздражала. Звонила Лиля. Я глядел на ее имя на экране, и на моем лице появилась нежная и дебильная улыбка.