— Это — твоя книга, — сказала она с чувством неловкости. — Первый том «Воспоминаний» Гете. Я набралась смелости и взяла ее с твоей полки, когда тебя не было.

— Благодарю. — Гизела, взяв книгу, посмотрела на форзац. Выцветшими светло-коричневыми чернилами кто-то написал мелкими буквами «Амалия де Буасси, Нойвельке, 1858». Что-то опять дало о себе знать на смутной границе сознания, но так и не выплыло в памяти…

— Может, пойдем ко мне и выпьем по чашке чая на дорожку? — неожиданно предложила Гизела. — У тебя еще есть несколько минут до прихода такси.

Когда они вошли в комнату Гизелы, день почти угас. Она включила настольную лампу под шелковым янтарным абажуром, заварила чай на спиртовке и подала его с дольками лимона на старомодном сервизе.

— За твои будущие успехи! — Гизела элегантным движением подняла свою чашку так, словно это был бокал с вином. — Пусть следующее место работы будет для тебя удачнее!

Но у Фостины не было настроения для взаимной галантности. Она отставила в сторону чашку, едва пригубив из нее.

— У меня нет будущего, — резко сказала она.

— Чепуха! Пей чай, пока не остыл. Тебе станет лучше.

Подчиняясь ее уговорам, Фостина выпила чашку. Она всегда соглашалась молча, или лучше сказать— «под влиянием внешнего воздействия».

— Ну, теперь мне пора. Спасибо. — Она поставила на стол пустую чашку. — Я не могу заставлять таксиста ждать. Можно опоздать на поезд в Нью-Йорк.

— Я провожу тебя до ворот, — предложила Гизела. — Не забудь прислать свой точный адрес, как только окончательно устроишься.

Девушки вышли в холл. Покидая навсегда школу в эту промозглую ночь. Фостина казалась какой-то маленькой, одинокой в своем тонком застегнутом наглухо голубом пальтишке. Она шла на несколько шагов впереди Гизелы. Сделав поворот, они подошли к лестнице, на верхней площадке которой возвышалась неподвижная фигура миссис Лайтфут. Одна рука ее покоилась на балюстраде, и она вглядывалась с лестницы в неосвещенный холл.

У нее была новая прическа. Ее тронутые сединой волосы были уложены в кольца, а вечерний туалет был выдержан в камейных тонах. Кроме того, на ней была выходная накидка из темно-серого вельвета, ниспадающая тяжелыми складками до щиколоток и покрывающая шифоновую юбку, а из-под нее виднелся носок сатиновой туфли того же цвета. Вокруг шеи были заметны белые пятна — горностаевая Оторочка, цветок капского жасмина и нитка жемчуга. Вельветовые рукава достигали лишь до локтей. Дальше их сменяли длинные перчатки безупречно белого цвета. Ее глаза напряженно выискивали кого-то в темноте, а голос отличался строгостью и резкостью:

— Мисс Крайль!

— Слушаю вас, миссис Лайтфут!

Миссис Лайтфут от этих слов сильно вздрогнула и, повернувшись, устремила свой пронзительный взгляд на Фостину. Наступила короткая мертвая тишина, в которой было слышно даже их дыхание. Первой ее нарушила Фостина.

— Вы меня звали?

Миссис Лайтфут заговорила, и в ее голосе уже не чувствовалось прежнего апломба.

— Давно вы там стоите?

— Всего секунду, — ответила девушка, нерешительно улыбаясь. — Я так спешила, что хотела проскользнуть мимо вас по лестнице. Но вовремя одумалась. Такой шаг с моей стороны можно было бы расценить как ужасную грубость.

— Несомненно, мисс Крайль, несомненно, — согласилась миссис Лайтфут, плотно сжав губы. — Если вы так торопитесь, то не стану вас задерживать. Всего хорошего! — В развевающемся на ходу наряде она спустилась по лестнице, сохраняя всю свою грациозность.

Фостина с Гизелой следовали за ней на почтительном расстоянии. Когда она дошла до последней ступеньки, из гостиной вышла Арлина в черном платье, белом фартуке и зажгла свет. Вспышка лампы осветила пустой холл. Никто не мог догадаться, что же приковало внимание миссис Лайтфут к этому месту.

— Ты появилась слишком поздно, Арлина, — с раздражением заметила миссис Лайтфут. — Нужно включать лампу на лестнице до наступления темноты. Неровен час, можно с нее и упасть.

— Виновата, — надулась Арлина.

Миссис Лайтфут с нарочитым безразличием разгладила одну из перчаток:

— Ты не видела кого-нибудь только что там, около тебя? А в холле? Может, в столовой, когда возвращалась из кладовки?

— Нет, мадам, там не было ни души. — Но какой-то бесенок вселился в нее, и она с вызовом спросила^— А вы, мадам?

— Само собой разумеется, нет! — отрезала директриса, но в ее голосе уже не слышались властные нотки.

Установившуюся неловкую тишину вдруг разорвал заливистый телефонный звонок. Миссис Лайтфут вздрогнула, а Гизелу вдруг осенило: значит, кто-то напугал миссис Лайтфут так же сильно, как и Бет Чейз…

Арлина подошла ко второму аппарату в кладовке, расположенной прямо под лестницей:

— Школа Бреретон… Простите, как ваше имя? Минутку… Это вас, мисс фон Гогенемс. Междугородная. Вас вызывает какой-то доктор Базиль Уиллинг…

Глава четвертая

Он был уверен заранее, что она придет вся в черном. Ведь она венка и принадлежала к поколению Шанель — как же она могла посчитать свой туалет совершенством, если бы он не был черного цвета. На сей раз это было тяжелое платье из крепа, разумно перехваченное у талии, ниспадающее более свободно к ее стройным ногам, обтянутым тонкой «паутинкой», и изысканные сандалии-плетенки на высоком каблуке. Четкая линия ее белых плеч не перекрывалась ни рукавами, ни штрипками. Ни на шее, ни на голове не было никаких драгоценных украшений, но посадка головы заставляла воображать россыпь драгоценностей, — вероятно, целый сонм ее предков носил в волосах диадемы. Волосы у нее были пострижены короче, чем обычно, и зачесаны за уши. Под их гладкими темными волнами ее бледноватое лицо с тонкими очертаниями было похоже на белый цветок.

Он взял ее за руки.

— Гизела…

Больше он ничего сказать не смог. В ее улыбке соединились веселость с нежностью. Ее искренняя веселость воскрешала в памяти воспоминания о Европе, о довоенном мире. Еще одна война вроде этой, и в мире больше не останется ни одного человека с такой удивительной милой улыбкой, подумал он. На какое-то мгновение она предстала перед ним как обломок какой-то погибшей цивилизации, пусть обломок, но обломок милый и обожаемый, вроде изуродованной древней статуи из Африки или Лидии.

Они сели на обитую бархатом скамью возле стены, а официант поставил перед ними на столе два бокала с горьким «мартини».

Гизела обратила внимание на белый галстук, слегка пожелтевший за шестилетнее пребывание в темном ящике шкафа.

— Расстался, наконец, с формой? Надеюсь, навсегда?

— Если будет угодно Богу, то навсегда! Поэтому я и выбрал это уютное местечко для нас. Скажи на милость, можно ли наити еще такое же цивилизованное место, как этот «Лебединый клуб»?

— Ну… — Она снова улыбнулась. — И тот маленький бар на Первой авеню, куда мы с тобой имели обыкновение ходить, не пользовался популярностью только у военных…

— Значит, ты все помнишь?

Остальное они договорили взглядами. Базиль рассмеялся:

— Кажется, это мой любимый бар. Любой посетитель там — тип, сошедший со страниц Диккенса или Сарояна. Но он сейчас не годится, это не то место, где можно отметить мое возвращение из царства смерти. Мне так хочется вернуть прошлое. Я вновь в своей старой должности врача-помощника окружного прокурора, хотя теперь другой прокурор и другой мэр в городе. Мое прежнее место заведующего психиатрической клиникой при больнице «Никербокер» отдали моему приятелю, парню по имени Дунбар, которого в последний раз я видел в Шотландии. Но я нашел себе работу получше в другой больнице, на Мюррей Хилл. Я со своим слугой Юнипером вчера переехал туда, и вскоре, я надеюсь, ко мне вернется ощущение пребываная в собственном доме. Будет не хватать только одного.

— Чего именно?

— Тебя.

Ее бледные щеки залила слабая краска.

— Почему ты преподаешь в Бреретоне? Это место не для тебя! Ты подписала контракт?

— До июня.