– Лицом к стене! – скомандовал старший мордоворот возле одной из дверей.

Я ткнулся лбом в стену, дверь открылась.

– Заходи.

За столом сидел и что-то писал вчерашний полковник-майор. Бугаи усадили меня на табурет, стоящий посреди кабинета, руки спереди сковали наручниками. Полковник оторвался от своей писанины.

– Свободны.

– Есть.

Мордовороты покинули кабинет, и мы остались один на один. Я никак не мог понять, кого он мне напоминает. Не вязался его возраст, да и весь образ с энкавэдэшной гимнастеркой и рубиновыми ромбами в петлицах. Слишком он для них молод. И вдруг понял – выпускника российского вуза, успешно отмазавшегося от армии и попавшего на работу в представительство крупной иностранной компании, вот на кого он похож. К сорока годам он достигнет должности старшей шестерки, а после сорока пяти компания полностью его выжмет и вышвырнет на помойку жизни. Сама же наймет другого свеженького выпускника с бьющими через край амбициями. Но сейчас он счастлив и горд собой: его ведь взяли на работу в известную иностранную компанию, а его бывшие одногруппники остались за бортом.

Полковник-майор вытащил бланк протокола допроса и снова взял ручку. Пошли стандартные вопросы: фамилия, имя, отчество. Однако уже на четвертом вопросе все и началось.

– Год рождения?

– Девяносто восьмой.

Полковник-майор пристально уставился на меня.

– А может, шестьдесят восьмой? Одна тысяча девятьсот. Ну, что замолк? Узнаешь?

Он выдвинул ящик стола, запустил туда руку и швырнул на стол блеснувший металлом браслет из нержавейки. На столе лежали мои кварцевые часы, на которые я выменял хлеб во время выхода из окружения под Брянском.

– Первый раз вижу.

– Хватит ваньку валять!

Полковник хлопнул ладонью по столу, аж чернильница подпрыгнула. Затем вытащил из папки листок бумаги и театральным жестом бросил его на стол.

– А вот колхозник, у которого вы на эти часы выменяли две буханки хлеба и шмат сала, хорошо вас запомнил. «Около сорока лет, высокий, здоровый такой, с большой лысиной, винтовка у него была самозарядная. Следовал он еще с двумя красноармейцами на тракторе с кузовом. К трактору была прицеплена закрытая брезентом пушка на четырех колесах. Еще помню, что тракториста они называли Петровичем…» А вот показания красноармейца Семяхина: «…во время ночевки в одной из деревень командир нашего расчета ушел вместе с хозяином дома. Вернулся он минут через десять с двумя буханками хлеба и куском сала. Этим мы и питались еще два дня…» Отрицать будешь?

Отрицать глупо, припер он меня, но признавать свою собственность тоже не хочется – до появления кварцевых часов еще лет тридцать. Пока я раздумываю, пауза затягивается.

– Между прочим, выпуск этой модели фирма начала только в две тысячи четвертом году.

Ну да, в две тысячи четвертом друзья на день рождения новую модель подарили. Мне бы за эту оговорку полковника ухватиться, но голова в этот момент была занята другим: признаваться или нет? Пока пялился на часы отметил, что они стоят – батарейка закончилась, а ведь по моим прикидкам ее должно было хватить еще года на полтора. Везде кидают.

Полковник-майор решает меня дожать.

– А эта вещичка была зашита в вашем вещмешке.

На стол брякнулась желтая цепочка с крестиком.

– Хорошо спрятали, при беглом обыске и не найдешь. Ваша? Или тоже отрицать будете?

– Не буду, мои вещи.

– Значит, подтверждаете год рождения?

– Подтверждаю. Мой год рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

Полковник майор что-то интенсивно строчил в бланке протокола.

– Как вы попали в сорок первый год и чем здесь занимались?

– Как попал, не знаю. А чем занимался? Карьеру, блин, делал. Вот уже до сержанта дошел.

– Тоже мне, карьеру сделал – сержант, – фыркнул полковник-майор, оторвавшись от своей писанины, – не то что до мамлея, до страшного сержанта и то не дотянул.

Как только он это сказал, у меня в голове словно выключатель щелкнул и сразу стало все ясно и понятно, и арест мой странный, и этап, и обстановка местная, и оговорочка полковничья. Полсекунды я переваривал свое озарение, а потом откинулся на табурете, как в начальственном кресле, и нагло ухмыльнулся.

– От шпака слышу! Сам, небось, от армии по липовой справке откосил? Что у тебя там написано, энурез или плоскостопие? Или действительно к строевой не годен? И не хрен здесь ромбами своими липовыми светить!

Полковник приподнялся со стула, изумленно на меня глядя.

– Что-о?! Ты что, совсем ох-х…

Однако голос повышать я тоже умею.

– А может, ты вообще педик? У-у-у, пра-ативный…

Изумление сменилось яростью. Все, теперь шоу должно быть продолжено, отступать поздно – роль свою ромбоносец должен довести до конца. А я ему в этом помогу.

– Ну иди, иди ко мне, пра-ативный, я тебя приласка-аю…

Голос погнусавее и жест обидный с отогнутым средним пальцем – последний тест. Поймет или нет? Понял! Какой, однако, горячий молодой человек попался! Разве вас, молодых, толерантности и политкорректности не учили? Конечно, я его специально провоцировал, но такой быстрой и бурной реакции, признаться, не ожидал. Спасло меня то, что мой табурет стоял довольно далеко от стола полковника-майора. Пока он летел ко мне, я успел подготовиться и встретить его прямым, точнее прямыми, в челюсть. Почти попал, но набравший приличную скорость липовый энкавэдэшник долетел до цели и сбил меня с ног. Мы покатились к дальней стене. Когда дело дошло до борьбы в партере, преимущество в двадцать килограммов веса, опыт и лучшая техническая подготовка взяли верх над молодостью и яростным натиском. Секунд через двадцать я уже подмял полковника-майора под себя и вцепился обеими руками ему в горло. Занятие оказалось настолько увлекательным, что я едва услышал, как за моей спиной распахнулась дверь, и тут же потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то, не открывая глаз, попытался понять, где я нахожусь. Судя по всему, я лежу на кровати в своей импровизированной камере, обе руки наручниками пристегнуты к кровати, на затылке ощущается шишка, видимо, здоровенная. Сквозь чуть приоткрытые веки пробивался солнечный свет, долго же я провалялся без сознания. А в комнате есть кто-то еще помимо меня.

– Не притворяйтесь, что вы без сознания. У вас веки дрожат.

Таким наблюдательным оказался благообразный джентльмен лет пятидесяти. На русском языке он говорил абсолютно чисто без какого-либо акцента, но перед словом «джентльмен» почему-то сразу захотелось поставить прилагательное «английский». Во всяком случае, иностранщина из него не то чтобы прет, но чувствуется. Глаза я все-таки открыл.

– Кто вы такой? И что здесь происходит?

– Не слишком ли много вопросов в вашем положении? – усмехнулся джентльмен.

– А у вас в роду было много евреев, – заявил я.

– С чего вы взяли?

Похоже, мне таки удалось его слегка удивить.

– Отвечаете вопросом на вопрос. Так как мне вас называть?

– Можете называть меня сэр Джеймс.

Все-таки «сэр», в этом я был прав.

– Договорились, Гарри.

– Гарри так Гарри, – не стал спорить джентльмен, – и не пытайтесь меня вывести из себя. Второй раз ваш фокус не пройдет.

– Хорошо, не буду. Так что здесь все-таки происходит, и кто вы такие?

Гарри с интересом уставился на меня.

– Очень странно вы себя ведете: лежите пристегнутый наручниками к кровати и пытаетесь меня допросить, а все должно быть наоборот.

– А вы меня отстегните, тогда и поговорим.

– Не будем торопиться, сегодня ночью вы вели себя несколько… э-э, скажем так – неадекватно. Поэтому продолжим нашу беседу в этом положении. Итак, вы хотели знать, что здесь происходит? Все очень просто. Вы – межвременной заяц, а мы – межвременные контролеры. И мы вас поймали. Аналогия понятна?

– Понятна. Вот только штраф я платить не собираюсь.

– Это почему же? – заинтересовался Гарри.

– Есть один нюанс. Я – заяц поневоле, и если бы вы, контролеры хреновы, не шлялись по времени туда-сюда, я в такую ситуацию тоже не попал. Или я не прав?